Бабушка моя, Елизавета Алексеевна, до старости была женщиной крепкой и решительной. И если бы в нынешние времена услышала от меня нечто вроде "Можем повторить!" или "На Берлин!", ничтоже сумняшеся, зарядила б ложкой в лоб. Невзирая на возраст и положение внука. Ибо она всем сердцем своим ненавидела войну. И с такой же истовостью любила всех своих родных.
ЛЮБОВЬ
16-летнюю Лизу Кирилл Ковышкин заприметил в соседнем селе на вечерке. Красивая, статная и, как ему показалось, веселая. Шансов на удачное содружество было не много. Тридцатидвухлетний мужичок росту был невеликого и широтой могучих плеч среди окрестных парней не выделялся. Однако на его стороне была природная кудрявость, озорство и способность вести легкую "галантерейную" беседу. Без умолку и буквально с пулеметной скоростью. Братовья Лизины на ухажера смотрели строго. Хлипковатый мужичонка, да еще из другой деревни. Но бить не били. Куда он такой супротив своих местных? И в этом был их главный стратегический просчет. Однажды зимой, во время сельских гуляний, Лизавета с маленьким узелком вышмыгнула посреди плясок из избы и прыгнула в сани. Где ее и ждал влюбленный Кирилл. Братья, спохватившись, схватив дреколья, ринулись обломать бока вору-женокраду. Но слава богу, дедушке моему повезло. Конь его Ветерок – был шибко резвый. И сибирские Ромео и Джульетта от погони ушли. Через пару дней Кирилл Петрович Ковышкин, как честный гражданин и порядочный мужчина, взяв четверть самогону, отправился замиряться с будущим тестем и прочей новой родней. Вернулся целым. Через месяц играли свадьбу. Чтобы торжество прошло по высшему раскладу, жених предпринял продовольственную экспедицию в далекий Томск. За деликатесами. Где среди небогатого прочего были приобретены 4 селедки пряного посола. Одну из которых предприимчивый молодожен украл со свадебного стола. Для любимой Лизы. Которая с радостью и откушала лакомство на брачном ложе.
Уже пожилая Елизавета Алексеевна, всегда строжилась во время очередного пересказа семейного эпоса. Но вспыхивала румянцем и украдкой бросала горделивый взгляд на своего седого, как одуванчик, ловкого и заботливого Кирилла.
ВОЙНА
Перед войной семья перебралась в Томск. Елизавета уже родила двух девочек. Жили вчетвером в одной комнате. Бедно, но дружно. Но грянула война, и зимой сорок первого сорокалетнего Кирилла Петровича призвали на фронт. Пришла беда, и ворота пришлось открыть настежь. Как и сотни тысяч советских баб, Елизавета Ковышкина убивалась на работе. И за своего парня, и за многих других. По 14–16 часов на местном хлебозаводе. Благо быстро повзрослевшая 5-летняя Ниночка нянчилась с крохой Галей. Вот только кушать хотели обе. И одежонку на них справить было не на что. Мама Лиза успокаивала дочерей: мол, окончится война, вернется папка домой, и снова заживут они сытно и весело. Но она все не кончалась, окаянная, и все чаще к соседям по улице приходили похоронки, и все реже письма от мужа.
Если бы в припадке неведомой паранойи я заорал на День Победы – "Можем повторить!", то сходу заработал бы от бабушки (царствие ей небесное) ложкой в лоб. Потому что она ненавидела войну. И очень любила меня
Свекровка, редко навещавшая их в городе, привозя картошку, стыдливо советовала обессиленной невестке: баба ты молодая, красивая, найди себе мужичка какого-никакого. Пусть хромой, косой, а лучше с бронью. Война-то вон какая идет, Кирилл наш, может, домой и не вернется. А тебе и девок поднимать, и саму жалко.
На что уважительная к старшим Лизавета брала картоху и посылала вторую маму по известному адресу. Но ведь как накликала старая. Прельстясь красотой молоденькой работницы, мелкий начальничек хлебозавода стал отпускать Лизе неприличные комплименты и делать недвусмысленные намеки. Поначалу солдатка степенно укоряла его и взывала к совести. Но сердце женское не камень. И однажды, не выдержав, гражданка Ковышкина одним хлестким ударом снесла, как молотилкой, тыловую крысу с копыт долой. На глазах у всего женского коллектива. А через неделю в ее смену обнаружилась недостача двух буханок хлеба. И по странному стечению обстоятельств в тюрьме оказалась все та же гражданка Ковышкина. Где и провела полгода. (Виноватого потом нашли: 14-летний мальчишка с голодухи огреб за это 10 лет).
До конца своего века бабушка Лиза молчала о своих тюремных мытарствах. И тему эту заминала решительно. Может быть, из-за подспудного чувства вины перед дочерьми. Ведь пока она сидела за решеткой, девчонки ее попали в сущий ад. Старшенькая Ниночка носила на руках по родне младшенькую. Спасаясь от голода и холода. Те пускали, но ненадолго. У самих ртов голодных невпроворот. Так и дохристарадничались детки. Одну сдали в детдом, а младшая попала в больницу. С обмороженными пальцами и тяжелым воспалением легких. Доктора считали, что не жилец кроха на этом свете. Но к этому времени маму выпустили. Чем питалась сама, где находила лекарства и еду для детей, когда спала, как вынесла все – трудно сказать. И трудно поверить. Но в 45-м семья встречала своего фронтовика в полном составе. И привез из Берлина рядовой Ковышкин для своих девочек отрез ткани. Как раз хватило на три юбки. Одну побольше и две маленьких. И полную душу нерастраченной любви.
МИР
Хотя Кирилл Петрович и одолел Гитлера, командиром семьи неоспоримо считалась его разлюбезная Елизавета Алексеевна. Герой, может, ты и герой, но дел на дворе и по жизни "по самое не хочу". Девок надо было выучить, одеть-обуть. Замуж отдать за хороших людей. Когда разрешили – завести живность. А где еще молодым семьям мясо купить? И на что? Опять же, внуки пошли один за другим. А значит будем нянчить! Хлопот полон рот, не до баловства. Нет, ее маленькому, но уже пожилому солдату позволялось иной раз пройтись гоголем мимо слабого пола. И даже балясы поточить. Что поделать – характер такой. Можно... но в меру!
Лишь на праздник Победы Кирилл Петрович брал управление войсками в свои руки. Все домашние и соседки метались по ограде, готовили закусь, накрывали стол под зорким оком ветерана. В палисаднике рассаживались фронтовики (молодежь – по разумению дедушки). Говорили, пели, шумели, выпивали, поминали. А женщины во главе с Елизаветой сидели чуть в сторонке. Чтоб не мешать. И кто с улыбкой, а чаще со слезой смотрели на своих раздухарившихся вояк. Чтобы потом, под вечер разобрать их по домам. А бабушка Лиза, убрав посуду, укладывала своего осоловевшего мужа в постель. Пусть поспит герой...
Всю оставшуюся жизнь не было меж ними пылких проявлений чувств. Во всяком случае на людях. Но всегда была какая-то осторожная нежность и безмерное уважение. Для дедушки решить важный вопрос без обсуждения с Лизой значило нарушить целостность вселенной. Или, не дай бог, чтобы кто-то задел, хотя бы словом, маленького солдата Елизаветы. Комиссия райисполкома, походя обидевшая дедушку, бежала всем составом от пожилой фурии, вооруженной палкой.
Они редко расставались. Войны хватило быть друг без друга. И даже когда дед уезжал проведать любимых внуков, прощались, как прощаются на века. "Прощай, Лиза!" – "Прощай, Кирила! Береги там себя!" – "Да куда ж я без тебя..."
Рядовой Кирилл Петрович Ковышкин очень любил Родину. За нее воевал. Ради нее и жил. И Родину звали – Лиза. Та, что ждала, растила дочерей и любила. И этой любовью победила войну. Даже после окончания ее.
P.S. И вот поэтому, если бы в припадке безумия я заорал на День Победы – "Можем повторить!", то сходу заработал бы от бабушки (царствие ей небесное) ложкой в лоб. Потому что она ненавидела войну. И очень любила меня.
Игорь Дмитриев – историк, инициатор акции "Бессмертный полк"
Высказанные в рубрике "Мнения" точки зрения могут не совпадать с позицией редакции
