Борис Немцов, ученый-физик из Нижнего Новгорода, попал в политику почти случайно, но вскоре сделал головокружительную политическую карьеру. Став в 1990 году народным депутатом СССР, уже через год он возглавил Нижегородскую область, а в 1997-м стал вице-премьером. Все эти годы он был одним из самых узнаваемых политиков в стране – не в последнюю очередь благодаря своей свободной манере общения с людьми и тележурналистами.
Считается, что умение Немцова общаться со СМИ стало залогом его успеха в политике в 1990-х, а про нижегородскую журналистку Нину Звереву, которая документировала его первые политические шаги, вообще говорили (и это признавал сам Немцов), что именно она "сделала его губернатором".
К пятилетию с момента убийства Бориса Немцова Настоящее Время поговорило со Зверевой о том, как она работала с Немцовым в 1990-х и почему считает, что в последние годы жизни он стал более мудрым и взвешенным человеком.
Этот материал – часть спецпроекта Настоящего Времени о Борисе Немцове к пятилетию со дня его гибели. Остальные материалы проекта читайте тут.
Нина Зверева – журналист горьковского и нижегородского телевидения, с 1991 по 1997 год собственный корреспондент РТР в Нижнем Новгороде. В период, когда Борис Немцов был губернатором Нижегородской области, она вместе с оператором Михаилом Сладковым ездила за Немцовым в рабочих поездках, документируя его работу. Фильмы Зверевой о Немцове показывали на нижегородском телевидении и на РТР. Фактически Нина Зверева стала видеографом работы Немцова в Нижнем Новгороде.
— Фильмы про Бориса Немцова, которые вы делали в 1990-х, сегодня поражают какой-то совершенной искренностью, которую сейчас среди губернаторов или политиков в России увидеть нельзя. Как эти видео сложились? Почему вы оказались рядом с Немцовым тогда и почему он позволял вам ездить с ним в поездки, преследовать его фактически?
— Нет, это было не преследование. Он просил, он понимал, что когда рядом такая умная камера – это очень приятно. Это я не про себя – я про своего оператора чудесного, Михаила Сладкова, который пять лет назад ушел из жизни. Именно была умная камера рядом. И потом, Борис очень хорошо понимал в пиаре, понимал, что это очень важно для наших реформ, для Нижегородской области, для него самого.
Меня тогда очень хорошо знали как журналиста. У меня было много эфира на российском телевидении. Ему было очень выгодно, что мы его много снимаем, много показываем. И весь народ о нем знал, вся Россия о нем знала. У него был очень высокий президентский рейтинг, когда он переехал в Москву, – порядка 90%. Во многом это была заслуга нашей камеры.
Он сам звонил, говорил, когда какой-то важный визит. Иногда мы договаривались – между прочим, в первый раз рассказываю об этом, – например, визит Черномырдина: земельная реформа, сложная история, все против. Борису надо это продавить. И он меня спрашивал заранее, какие вопросы я буду задавать Черномырдину. Я говорю: "Я не буду тебе рассказывать, какие вопросы я буду задавать". А он говорит: "А могу я тебя попросить задать один вопрос? Как будто бы от тебя – а на самом деле от меня. Потому что тогда я приеду потом в Белый дом и скажу: "Виктор Степанович, вы же прилюдно обещали то-то и то-то". Я говорю: "Хорошо".
И если мне вопрос нравился, а, как правило, мне вопрос нравился, потому что он хорошие вопросы придумывал, я спрашивала. Ему, как губернатору, неудобно было спросить, например: "Как вы относитесь к частной собственности на землю в принципе?" А мне [Черномырдин] отвечал, отвечал интересно. И был заснят на камеру. И потом ему некуда уже было деться от этих слов. Тем самым я участвовала в продвижении реформ, ну, не я, а наша камера, наш ресурс телевизионный. Были такие хитрости.
Что касается искренности – мне кажется, этого не будет уже больше никогда. И дело не в том, что был такой Немцов. А дело в том, что политика очень изменилась.
— Для тех времен такое вот непосредственное поведение – это была примета Немцова? Или тогда было много таких политиков?
— Много таких, как Немцов, не бывает по определению. Он был один такой, и в нем действительно была естественность, детскость, наивность, как многие говорят. Иногда люди вставали в ступор от его реакции, потому что она была совершенно неожиданной.
Мы однажды были в Германии с официальным визитом – я же была депутатом и председателем комитета по международным делам. У нас была большая делегация, мы установили партнерские связи. И представляете ужас этих больших официальных людей в Германии, потому что Боря нарушал все протоколы, просто все. Он входил в дверь первым, он садился не на тот стул, он задавал не те вопросы, он уходил, когда считал нужным. Он вел себя всегда вне протокола. Но в этом было определенное очарование. И в этом были определенные проблемы, потому что иногда это людям очень сильно не нравилось. Казалось, так человек себя вести не может.
— В фильме "Губернатор" вы показываете, как Немцов смотрит новости про ГКЧП в Москве. Там видно, что камера следует за ним какое-то продолжительное время, потому что сцены меняются. Сейчас невозможно представить, чтобы журналиста, даже если с Первого канала или канала "Россия", позвали в кабинет первого лица региона для того, чтобы проводить там время.
— Мы всю ночь были там, да. Я была трижды его доверенным лицом, начиная с 1988 года, и моя камера, и я всегда воспринимались как близкий Немцову человек. Мы не ссорились, но мы спорили много, и я была таким доверенным лицом – немножко учителем, что ли, сенсеем. Это я ему сообщила, что будет заявление Ельцина, – он мне не поверил, совсем не поверил.
В это время он был в концертном зале – там начинался концерт Сахаровского фестиваля классической музыки. И я сказала, что будет заявление Ельцина, – мне сообщили из "Вестей". И он сказал: "Нина, мне сейчас отсюда уходить очень сложно. Я должен быть здесь". Там были иностранные гости, там было все очень торжественно, и он всегда был в центре внимания. "Ты гарантируешь мне, что это серьезно, что так и будет?" Я говорю: "Да". Он говорит: "Ну смотри".
Мы вышли с ним вместе из этой филармонии, пошли в его кабинет. Представляете, как я волновалась, потому что я взяла на себя такую ответственность. И вот появился Ельцин на экране, и я сказала Мише сразу: снимай реакцию Бориса. Поэтому мы это все снимали. Я [в то время] еще депутатом была и известным журналистом, я не была камерой телевидения – я была своим человеком. Грубо говоря, все понимали, что то, что не надо, я не покажу никому никогда. Мне очень доверяли.
— Сейчас такое вообще возможно?
— Я думаю, что у Путина есть такие [люди].
— Мне кажется, даже Андрея Колесникова не пускают туда, где Путин пьет чай.
— Я думаю, пускают. Я как раз хотела вам про него сказать. Всегда есть люди, с которыми у первых лиц абсолютно доверительные человеческие отношения, какая-то связь и взаимоответственность. Я не знаю, хорошо это или плохо. Владимир Познер говорит, что дружить с политиками журналисту не надо. Переходить какую-то [грань]: дружить с политиками, пить вместе, ходить в баню – не надо. Я думаю, что он прав. Но в ту пору – в 1990-е годы – вот так все было перемешано.
— Эта история была про пиар? И вы, и Немцов осознанно добивались пиар-эффекта? Он просил вас о том, чтобы показывать его таким? Или вы просто документировали?
— У меня была большая проблема с тем, что все люди в Москве, в том числе люди на российском телевидении, считали, что это такая проплаченная пиар-история. А у меня, честно говоря, даже камеры не было. Мы снимали сначала на бытовую камеру. Один мой поклонник просто дал мне свою бытовую камеру – это же тогда была редкость и дорого, а у меня трое детей.
Мой оператор попросил у Бори купить нам камеру. А мы бы отрабатывали ее какими-то заказными фильмами – не про него, а про его проекты. Как сейчас модно – информационные договора, очень многие так работают. Но у нас ничего не вышло. Борис Ефимович очень опасался любых коррупционных связей. И хотя он спросил у юристов – ему сказали, что все это возможно, – он нам камеру не купил, пришлось покупать самим. И никогда в жизни ни за один сюжет мы ничего не заработали.
Но дело было не в деньгах совсем. Когда меня спрашивают: кто был для меня Немцов в те годы? Он был нашим любимым телевизионным героем, у меня таких больше в жизни никогда не было. Ну представьте себе, такая умная голова, голова настоящего ученого-физика, который в уме мог считать невероятные цифры, и когда задаешь ему вопросы или когда наблюдаешь его общение – никогда не знаешь, как он поведет себя. И как он прекрасно на камеру это все комментировал, как он разворачивался и говорил: "Нина, давай я буду тебе рассказывать – я ненавижу смотреть в эту черную дыру".
И вот это все было всегда наполнено остроумием и каким-то невероятным фанатичным служением, понимаете, ему это было настолько в кайф. Ведь мы тогда думали, что за пять лет изменится страна, ну, может, за десять. Это была наша глубочайшая ошибка. Мы думали, что вот, мы начнем с Нижнего – и все регионы [последуют его примеру]. Полно было умных красивых молодых губернаторов – он даже не был самым молодым. В Великом Новгороде был Михаил Прусак. В общем, там были молодые совсем. Ельцин же любил на молодежь делать ставку, да и Гайдар. Такое было время молодых и резвых. И очень интересным было все, что связано было с его мышлением в кадре, с его попытками. Мы думали, что вот, немножко раскачаем – и страна станет другая.
Пиар – это заказная история, но бывает по любви. У нас это было по любви. Так все сложилось. Я была уже очень опытным журналистом, мне было 40 плюс – я старше Бори. А рядом со мной был оператор, который прошел все этапы. Миша так любил камеру, так любил кадр. И он обожал Борю, он снимал его ночью и днем. А потом как-то появились другие журналисты рядом с ним. Ему нравилось уже, когда у него берут интервью CNN, BBC – когда началась земельная реформа. И я тоже чуть-чуть отошла. Фильм, который вы видели, – это все было первые три-четыре года, потом было гораздо меньше.
Я ушла из программы "Вести" в 1997 году, когда в первый раз мне позвонили и сказали, что надо спросить и что надо услышать в ответ. Я не буду говорить, кто мне звонил и что мне говорили, но я тут же поняла, что все, я больше работать там не хочу. И вот где-то это в 1997-1998 году был такой перелом. А до этого, наверное, не только Нижний Новгород был краем непуганых журналистов, тогда и пугать журналистов считалось не больно хорошо.
Потом я услышала фразу, что телевидение – это ресурс власти. Но я ресурсом быть точно не захотела, потому что журналистика – это народный ресурс, общественный ресурс, но никак не ресурс власти. Борис стал другой под финал. Мы никогда не думали, что это финал, – он так выглядел шикарно. Когда он стал в оппозицию уже в последние годы, когда он помягчел, когда он очень много что понял.
— Что значит – "помягчел"?
— Он начал признавать какие-то свои ошибки. Например, что касается меня, то он совершенно, честно говоря, неожиданно для меня приехал на мои 60 лет. У меня было очень много молодежи – у меня же школа, – 200 человек. Боре всегда все радовались. Он такой яркий и веселый – и вокруг него как-то большая толпа образовалась. Я стояла в красивом черном платье, и он взял микрофон. Он всегда очень хорошо выступал, мне всегда было интересно, что он скажет. И вдруг он сказал: "Вы знаете, зачем я приехал? Я всегда с трудом слышал слова, что Зверева сделала меня губернатором. Меня это очень раздражало, Нин, хочу тебе признаться. Многие мне это говорили: "А что ты, тебя Зверева сделала губернатором". Я сам стал губернатором. Так вот я приехал тебе сказать: спасибо, Нина. Ты действительно сделала меня губернатором".
Я аж дар речи потеряла. Во-первых, это не очень правда, потому что человек действительно сам себя во многом сделал. Конечно, я помогала, как могла, мне очень хотелось, чтобы у нас был такой губернатор, а у меня было влияние большое – я была все-таки очень известным и влиятельным журналистом. Но меня другое потрясло: Борис специально приехал из Москвы в Нижний на два часа, [чтобы] зайти и сказать "Спасибо, Нина". Вот это был уже другой Борис, совершенно другого уровня человек. Эти последние его 10 лет показали его уже человеком гораздо более взвешенным и мудрым.
— Помните свои эмоции, когда его убили?
— Мне позвонил мой московский водитель. Он не спал и услышал по радио. Он меня разбудил, сказал – я не поверила. В это [было] невозможно поверить. Я позвонила сразу Рае Немцовой, моей подруге, на сотовый телефон. Она была уже там, на мосту, с Жанной. Все, что могла, она мне рассказала, сказала: да, это правда. Все, что тут скажешь. Начали звонить с утра сразу разные средства массовой информации, журналисты. Я тогда сказала первое, что мне пришло на ум: что его можно было убить только в спину. Я так и говорила всем.
Конечно, против этих убийц вряд ли можно что-то сделать. Но у Бориса была невероятная харизма. Вот эта веселая открытая улыбка – он действительно был человек честный, открытый, он никогда не воровал и не врал. Как он и обещал, когда пришел в политику: не врать и не воровать.
Это правда, он такой был, он был открытый и честный. И если бы шел на него убийца в лицо, я не знаю, что он мог бы ему сказать, что сделать, как бы он прикрыл собой ту девушку, как бы он предложил поговорить – как в фильмах голливудских. Но они в спину, понимаете. В спину – тут ничего нельзя сделать, это самое предательское, что только может быть. Это так не по-мужски, это так грязно: когда человек идет домой – убить его в спину. Его только в спину и можно было [убить], потому что, конечно, это обаяние безумное, эта настоящая честность, которой он очень дорожил.
Если бы у него были какие-нибудь, как потом грязная пресса писала, офшоры, деньги – то его посадили бы давно. Нашли бы, но там ничего нет. Смешно, когда в Нижнем Новгороде под конец его губернаторства его начали обвинять, что у него какие-то виллы, деньги, дачи. Он же говорил очень весело: "Ребята, первому человеку, который найдет мою дачу, я ее дарю. Найдите, пожалуйста, какую-нибудь где-нибудь". Где этот дом в Подмосковье? Где? Что? Ничего. Две квартиры, в одной из которых офис.
— Вы сказали сейчас, что для Немцова было бы очень приятно знать, что какие-то люди стоят на мосту круглосуточно.
— Да. Я думаю, что это лучшая память, какая только может быть.
— Можете рассказать, почему вы так думаете?
— Вообще это все поразительно – все, что делается вокруг Немцова. И вот эти ребята, которые встали на мосту, – многие из них не видели никогда Бориса Немцова. Он просто личностью своей, жизнью своей, тем, что так можно… Этот марш – на него выходят люди, которые не знали Немцова, может, они даже не разделяют его взгляды, – но на марш Немцова выходили тысячи людей. Просто есть в Борином примере для людей что-то сильно вдохновляющее. И эти люди, которые стоят в мороз, весной, летом на мосту, который все равно будет называться Немцов мост.
Может быть, не при моей жизни – я не знаю, – он будет так называться. Так всегда случается, что все равно будет так называться, раз народ назвал. Знаете, кладут где-то дорогу, а народ рядом делает тропинку, и все равно приходят потом какие-то умные градостроители и там, где народ делает тропинку, делают дорогу. Это народ решил, что это Немцов мост, и народ там стоит – совершенно разные люди: молодые, старые. Я открывала доску памяти Немцова в Нижнем Новгороде, и приехали ребята с Немцов моста. Нам не надо с ними знакомиться, мы с ними глазами знакомы, понимаете. И им тоже важны, как и вам, какие-то подробности, человеческие подробности.
Но не надо из него делать культ, не надо из него делать икону – он бы никогда этого не захотел. Нормальный человеческий человек со всеми своими ошибками, грехами, падениями, взлетами и переменами настроения – все это было. Но он искренне и честно выбрал себе служение. Вот он хотел сделать страну другой – и так, как мог, так всю жизнь и служил этому. При этом он, конечно, невероятно обаятелен. Открытость его, обаяние, ум, красота – все вместе делает из него какого-то героя, которому можно поклоняться. Я не знаю, мне кажется, любой бы политик мечтал, чтобы незнакомые ему люди день и ночь стояли на мосту рядом с портретом, просто отстаивая право на его память. Вопреки. Что может быть лучше?