Отдел расследования военных преступлений украинского англоязычного издания The Kyiv Independent выпустил первый документальный фильм на своей платформе. Соавторы работы – журналистка Олеся Бида и режиссер Виталий Гавура – выбрали тему похищения детей из оккупированных украинских территорий – военного преступления, за которое президенту РФ Владимиру Путину и уполномоченной при президенте Российской Федерации по правам ребенка Марии Львовой-Беловой был выдан ордер на арест Международным уголовным судом.
В фильме параллельно показаны истории нескольких детей, которых оккупанты пытались вывезти из Мариуполя в Россию. Карина, Даниил и Александр Коронкины попали под обстрел, после которого Александр был сильно ранен и не мог ходить. За ними выехала их бабушка. Мать Софии и Насти Кучугуриных погибла на глазах у девушек, поэтому забрать их должна была старшая сестра Валентина Ермачкова. Подростки-сироты Максим Бойко и Иван Матковский пытались выбраться на подконтрольные территории к своему опекуну Ивану Билаю, но их задержали.
Воссоединение семей происходило с большими препятствиями. Всех детей обманом, манипуляциями или угрозами пытались заставить согласиться на вывоз в Россию. Но по крайней мере эти истории завершились хорошо. Олеся и Виталий рассказывают о детях, которым повезло гораздо меньше (так называемая "группа 31") и которых не отпускают в Украину вопреки их желанию.
Фильм построен на интервью героев и экспертов. Сказанное проиллюстрировано анимацией, отрывками из российской пропаганды, кадрами хроники из разрушенного Мариуполя. В целом команда The Kyiv Independent опросила более 40 человек из разных регионов.
Наш разговор с Олесей Бидой состоялся на следующий день после премьеры.
– Олеся, что стало отправной точкой для вас, чтобы заняться этой непростой темой?
– Первая новость о том, что удалось вернуть детей родом из Харьковской области, выкраденных россиянами. Я нашла женщину, которая возвращала своего ребенка из российского лагеря "Медвежонок" в Анапе. Понятно, что очень много вопросов было насчет масштабов, насчет того, что происходило и каким образом. Мы решили взять один город – Мариуполь – и показать, как в нем работала система похищения детей.
– А есть отличия по регионам?
– Насколько я понимаю, на оккупированных территориях Харьковщины и Херсонщины действует такой сценарий: детей под предлогом отдыха вывозят в российские летние лагеря или в Крым, а потом отдают на усыновление или удочерение. В Мариуполе происходило иначе. Идут активные боевые действия, родители гибнут, и дети остаются одни. Или, как вариант, если родители лишены родительских прав, а дети учатся в колледжах и техникумах, то их официальным опекуном является директор заведения, но он может тоже с ними потерять связь. Так или иначе, детей подбирали сотрудники российского МЧС и отвозили в больницы, куда являлись чиновники из оккупированных территорий или из России и далее или сразу пытались пристроить детей в приемные российские семьи, или вывезти их – неважно, есть у них опекуны в Украине или нет.
– Вы рассказываете несколько историй с более или менее счастливыми финалами. Почему вы отобрали именно этих людей?
– Историй на самом деле не так много. Ведь в Украину вернули всего около 400 детей. Вот благотворительный фонд Николая Кулебы Save Ukraine, например, возвращает детей, похищенных на Херсонщине и Харьковщине. Но на момент начала съемок у них не было ни одного случая возвращения ребенка, депортированного из Мариуполя. И есть дети, которых вернули, но они потенциально могут быть свидетелями для Международного уголовного суда, поэтому прокуроры не позволяют с ними говорить. Поэтому, собственно, я бы не сказала, что был очень большой выбор.
Здесь стоит учитывать и определенные этические моменты: дети уже дали интервью, а с нами им еще раз приходится это вспоминать и проговаривать. Но для меня как для журналистки очень важно находить что-то новое, еще не рассказанное, показывать непубличные случаи. И в то же время показать, как по-разному складывались обстоятельства в Мариуполе, как могла произойти эта депортация, то есть принудительное перемещение на оккупированную территорию.
– В фильме озвучены разные оценки количества вывезенных детей. Какую цифру вы считаете наиболее корректной?
– Скажем так. Украинские власти и сами не отрицают, что депортированных детей больше, чем официальная цифра 19500. Потому что это только те, кого удалось идентифицировать. Генпрокуратура, я знаю, работает над идентификацией депортированных. То есть это когда мы знаем имя, фамилию и место исчезновения конкретного ребенка, хотя бы какую-то личную информацию, или когда родственник пришел и сказал, что пропал ребенок в таком-то месте, вот такие данные, или было обращение на горячую линию. Вот тогда этот случай зафиксирован.
Но здесь еще следует понимать обстоятельства, в которых все происходило, когда родители погибли, дети маленькие, не помнят номеров телефонов, как звали маму и папу, или где родственники живут – их так же могли вывозить, и мы об этих малышах ничего не знаем. Поэтому правозащитники и склоняются к большей цифре депортированных детей. Нам нужно их всех установить.
– Какая история вас взволновала больше всего?
– Конечно, история Валентины. Меня очень зацепило то, что пережили эти девочки. Сестрам Вали было 13 и восемь лет, а самой Вале на тот момент – всего 19. И она не сомневалась ни секунды, что должна поехать на оккупированную территорию и их забрать. Меня поразила ее проукраинская позиция, у нее не было никаких колебаний несмотря ни на что. И то, что ее сестрам пришлось пережить: увидеть собственными глазами, как гибнет твоя мать, пытаться ее спасти.
Как эта 13-летняя девочка пыталась узнать в больницах на оккупированной территории пароль от вайфая, чтобы дать знак Вале. И у них не было никаких сомнений, они постоянно говорили, что нет, нас заберет сестра, мы вернемся домой, в Украину, как бы на них ни давили. Меня поразила их стойкость. Потому что очень легко сломаться, поддаться обстоятельствам, отчаяться. Даже сейчас, когда слышу с экрана эту историю, я не верю, что это могло произойти и что они через все это прошли.
– Скажите, по-вашему, зачем россияне все это делают?
– Об этом и говорим в фильме: похищая детей, оккупанты хотят уничтожить украинскую идентичность. Дети легко все впитывают, быстро меняются, потому что это такой возраст, когда еще только формируется их идентичность. Со своей стороны, правозащитники и юристы говорят о том, что россияне таким образом увеличивают свой демографический фонд. Я все же склоняюсь к первому варианту, так как это один из элементов этой войны и того, как они ее ведут. Не просто прийти и захватить, а еще и забрать то, что может быть нашим потенциалом, нашим будущим, и переделать это все под себя.
Для меня это очень хорошо продуманное и системное военное преступление, часть их политики, одна из причин, по которой они начинали полномасштабную войну. Но если быть уж совсем точным, то детей они депортируют с 2014 года, из Донецкой области. Поэтому не приходится говорить, что это какие-то отдельные эпизоды, спонтанное спасение от активных боевых действий. Есть доказательства того, что это очень хорошо отлаженная система. Дети не простаивают: здесь побыли, туда их перевезли, отдали в семью или в детский дом, в интернат, и все.
– Вы упомянули о вывозе детей еще во время АТО, и тогда, помню, в этом обвиняли Елизавету Глинку, более известную как доктор Лиза.
– Насколько я понимаю, она причастна к этому. Я не исследовала отдельно ее личность, но из наших разговоров с юристами и правозащитниками Глинка – именно та, кто еще с 2014 года вела эту политику. И имела при этом культовый статус.
– Что, собственно, ваш отдел планирует дальше?
– Готовим новые расследования. Мои коллеги будут скоро выходить со своими премьерами: сначала Даниил Мокрик, потом Женя Моторевская. Я буду разрабатывать новую тему. Понятно, что о военных преступлениях, но еще нет конкретики. А с "Детьми для Путина" мы планируем поехать за границу, сделать несколько показов для иностранной аудитории, потому что это наша первоочередная цель. Международная общественность должна знать, что происходит у нас.
