В 2019 году Станислав Асеев, журналист, писатель, а сейчас аналитик Украинского института будущего, прошел похожий допрос под телекамерой, как и белорусский блогер Роман Протасевич. Асеева вывезли из тюрьмы "Изоляция" в библиотеку имени Крупской, в самый центр Донецка, сняли наручники и начали разговор о его "шпионаже". Напротив него сидел российский пропагандист Александр Сладков. Он работает в Донецке до сих пор.

Журналисты Радио Донбасс.Реалии (проекта украинской службы Радио Свобода) спросили Станислава Асеева о его впечатлениях от видео с Протасевичем: как ведут себя пропагандисты за кадром? Чем Роману могли угрожать? Как человека готовят к таким интервью?

– Я фактически смотрелся в зеркало прошлого, это действительно очень напоминает то, что происходило со мной в "Сладков+". Но я ведь давал интервью спустя почти полтора года заключения, а по Протасевичу видно, что он все еще в состоянии шока. Мы совершенно не знаем, что с его телом – возможно, под рубашкой он весь синий. Те небольшие следы на запястье, которые удалось заметить, думаю, являются небольшой частью того, что с ним делали.

Но мне совершенно понятно, каким образом этого человека посадили на этот стул. Его не нужно было пытать. Очевидно, что он проходил через какую-то систему физического насилия – были это пытки и побои или только побои, – но арестована его девушка. В общем-то, на этом заканчиваются все вопросы, потому что как только в эту систему попадает кто-то из ваших близких – или есть угроза, что он попадет, как было в моем случае (меня шантажировали безопасностью моей матери), на этом все и заканчивается. Его не надо пытать, достаточно показать его девушку в соседней камере и в красках рассказать, что сейчас с ней будут делать на его глазах.

– Требуют ли у заложника демонстрировать какие-то эмоции во время такого интервью? Ведь все снято очень драматургично, с разных ракурсов. Или же человека реально доводят до такого состояния, что он плачет или смеется?

– Что касается последнего эпизода этого интервью со слезами-полуистерикой, то это вполне реально: человек находится в критической ситуации, и его мимика, жесты, истеричное, я бы сказал, выражение лица, когда он пытался смеяться... все это могло вылиться в искренние слезы, но они абсолютно не связаны с тем, что он говорит. Эмоции – это одно, а эмоциональна сторона той формы, в которую облекли это интервью, – совсем другое.

В моем случае такой драматургии не было, меня не заставляли специально выражать на камеру какие-либо эмоции, от меня требовалось просто отвечать на вопросы в соответствии с теми материалами, которые они сфабриковали, и я шел по этой логической линии.

– Насколько подробно проговаривали содержательную часть?

– Не проговаривали, мне заранее сказали, что если мы заставим тебя выучить текст, это будет видно, нам важно, чтобы ты отвечал от себя, но все вопросы будут связаны со "шпионажем" и ты не имеешь права отступать шаг вправо-влево от того, что написано в твоем "уголовном деле". То есть если тебя спрашивают, работал ли ты на разведку, естественно, ты отвечаешь "да".

– Как ведет себя человек, который ведет интервью – в вашем случае это был Александр Сладков? Ведущий излучает уверенность, пытается возвыситься над собеседником, делает драматические вставки. А что было за кадром, он так же себя вел?

– Было общение пять-семь минут до начала съемки. Если говорить о Сладкове, то человек перед камерой и до камеры – это разные люди. Как только мы зашли в библиотеку Крупской, он поздоровался за руку, спросил, нужна ли мне какая-то помощь, и разговор был ненапряженный. Как только включилась камера, он начал отрабатывать задачи. Я не могу говорить о журналисте, который брал интервью у Протасевича, но что касается Сладкова – думаю, он верил, что я "шпион", потому что проверить, реально это или нет, он не имел никакой возможности, и соответственно он ко мне в кадре и относился.

– Как вам кажется, он понимал, что говорит с заложником?

– Не думаю. Он вряд ли себе представлял, где я нахожусь и куда меня повезут после этого. Хотя часть пути до "Изоляции" он проехал со мной, видел, что меня везут с пакетом на голове.

– И вы не рассказывали ему о пытках?

– Разумеется, не рассказывал и сказал в начале интервью, что хотел бы избежать вопросов о методах воздействия "МГБ", потому что не хочу, чтобы это отразилось на его репутации. Помню эту фразу буквально... Мне пришлось очень тяжело лгать, потому что я полтора года видел все в "Изоляции". Он ответил, что и не собирался задавать эти вопросы и "спасибо, что беспокоитесь о моей репутации".

– Долго ли вас уговаривали на это интервью?

– Да, это длилось около недели. Приехали опера из так называемой контрразведки, завели меня в соседнюю камеру – это те кадры, которые потом попали в интервью Сладкова, это была женская камера, женщин вывели, и заставили съесть гречневую кашу, которую специально для меня сварили, полистать на видео книгу, и когда я задал вопрос – для чего, они сказали – это не твое дело. Я съел кашу, полистал на камеру книгу и сказал, что никаких интервью давать не буду. С этого момента каждый день ко мне начались визиты, которые закончились тем, что мне напомнили, что у меня здесь мать, которую я могу увидеть в соседней камере. Это уже после того, как мне сказали: "Ты хочешь, чтобы мы провели тебя опять через то, через что ты прошел в первый день", "Хочешь, чтобы в "Изоляции" к тебе начали специфично относиться", – но это не подействовало. "Не забывай, что у тебя здесь мать", – это был, конечно, ключевой аргумент. Почему я и говорю, что у Протасевича там девушка. На этом все заканчивается.

– Как вы считаете, зачем белорусской власти записывать такое интервью? Когда вас увидели в интервью Сладкова, ценность этого была в том, что вас увидели живым. Но для пропаганды ценность этого сомнительна. А что хочет показать Лукашенко?

– В этом смысле мы с Протасевичем находимся в совершенно разных ситуациях. Мое интервью было следствием голодовки. Об этом стали писать украинские и западные СМИ, им пришлось показать, что я жив и в порядке (хотя про голодовку не было сказано ни слова ни мной, ни Сладковым).

В случае с Протасевичем понятно, что Лукашенко не имеет вообще никакого авторитета и все это направлено на людей в Минске, которые вчера смотрели эту трансляцию, цель – показать, что есть внутренние враги, с которыми мы жестоко разбираемся. Это исключительно для внутреннего потребителя.