Через год после того, как Россия начала войну в Украине, уровень ее поддержки россиянами не только не снизился, но и, напротив, вырос. Об этом свидетельствуют данные не только провластного ВЦИОМа, в объективности которого есть сомнения, но и данные опроса российского независимого "Левада-Центра".
"Левада-Центр" уже год задает респондентам вопрос: "Вы лично поддерживаете или нет действия российских Вооруженных сил в Украине?" В январе 2023 года "скорее да" или "определенно да" ответили 75% опрошенных – несмотря на затяжной характер войны, отсутствие у России побед на фронте, осеннюю мобилизацию и массовую эмиграцию из страны. В феврале 2022 года, когда Россия напала на Украину, действия армии России поддерживали лишь 68% россиян, а не поддерживали – 23%.
Похожие цифры опросов предоставили изданию "Верстка" и социологи проекта Russian Field. По их данным, действия российских военных в Украине сейчас поддерживают 69% опрошенных, не поддерживают – 22%.
Почему все больше россиян поддерживают войну в Украине? Директор "Левада-Центра" Денис Волков объясняет это несколькими факторами, в том числе и тем, что большинство россиян пока не почувствовали на себе результаты этих военных действий.
– Есть ли у вас понимание того, почему, судя по результатам опроса "Левада-Центра", поддержка россиянами войны только растет?
– Здесь нельзя говорить, что она только растет. Она довольно стабильна. Большие изменения были в сентябре-октябре после объявления частичной мобилизации: поддержка несколько снизилась, резко выросло количество тех, кто выступал за мирные переговоры. Но сильная тревога, стресс, связанный с мобилизацией, прошли, когда стало понятно, что забирают пока не всех. Мы видели, как люди успокоились и несколько снизилось количество тех, кто говорит про мирные переговоры. Обратно выросли рейтинги поддержки войны и так далее.
Поэтому говорить о росте в течение года скорее неверно. Скорее нужно говорить о небольшом постепенном росте усталости, который выражается во многих вопросах – не только в тех, которые вы привели. Но действительно большинство продолжают поддерживать.
Понимаете, у людей есть предпочтения, но большинство, как среди сторонников, так и среди противников, перепоручают это власти: "Мы люди маленькие. Да, у нас есть свое мнение, но мы мало что понимаем, пусть власть решает. Власть начала, Путин начал – пусть он и заканчивает".
– Наверное, для вас не очень корректно комментировать работу других социологов. Но можно обратить внимание на формулировку вопросов Russian Field, которые они задавали людям, каждый из которых начинается фразой: "Если Владимир Путин завтра сделает то-то или то-то". И на два совершенно противоположных варианта они получают примерно одинаковую социологию. Это как раз объясняется тем, о чем вы говорите?
– Да. И то, что большинство самоустраняется. Мы вообще давно говорим, что высокие цифры поддержки, хотя если углубляться, там есть свои градации, нельзя всех чесать под одну гребенку, но тем не менее эти цифры возможны только в условиях неучастия во всем этом большинства людей.
Мы видим, что довольно быстро после начала конфликта люди ушли в частную жизнь. Они говорят о том, что не смотрят, не обсуждают, потому что это слишком травматичный опыт, потому что сделать они все равно ничего не могут. И если ты постоянно смотришь, расстраиваешься, а сделать ничего не можешь, как говорят наши респонденты фокус-групп, просто заболеешь тогда.
Если вы пройдете по Москве, не видно, что эта страна ведет какие-то боевые действия где-то – город живет своей жизнью: работают рестораны, иллюминация и так далее. Возможность вести частную жизнь, как будто ничего не случилось, и дает эти цифры поддержки. Поэтому мы видим это в опросах, которые провели: и в наших опросах, в опросах других служб. Примерно все службы показывают одно и то же, если разбираться в деталях.
– Еще Russian Field пишет, что у них 93% людей, кому они позвонили, отказались отвечать на вопросы. У вас такие же примерно показатели? Как работать социологам в этих условиях?
– Здесь ничего неожиданного нет. В наших опросах мы публикуем практически только личные интервью, потому что это программа, которую мы ведем на протяжении более 30 лет. Мы стараемся использовать здесь тот же самый метод. Достижимость в прошлом году была на уровне 27%. Годом ранее она была порядка 30%.
– Достижимость – это какое количество людей соглашаются с вами разговаривать?
– Да, это тот процент от идеальной выборки. Вот мы запланировали, что таким методом мы должны набрать какое-то количество людей, из них только 30% с нами согласились говорить. Но что значит "согласились"? Если мы посмотрим на причины отказов, даже не просто отказов, а большая часть – это просто никого нет дома. Кто-то не открывает, кого-то просто нет. Кто-то открывает, но находится в некондиционном состоянии: устал, выпил и так далее. Этот набор причин наши критики любят сразу записывать в страх и так далее. Это все далеко от истины.
В телефонных опросах этот процент достижимости ниже не потому, что люди больше боятся отвечать по телефону, а просто потому, что сам телефонный опрос строится по-другому. Там сначала генерируются номера, часть из них просто не существует, часть не работает, часть не берет трубку, часть прерывает интервью. В общем, это стандартный показатель. Он ничем не отличается от того, что был, например, в прошлом году.
– А может ли быть такое, что люди слышат вопрос и отказываются на него отвечать?
– Такое тоже есть. В наших интервью на вопросы об Украине отказываются отвечать от двух до семи человек из 1600. Такие есть, но это в каком-то смысле ничем не отличается от других тем, потому что на других темах тоже, бывает, прерывают. Поэтому это тоже очень преувеличенное основание не доверять опросам общественного мнения.
