На Настоящем Времени 28 мая состоится премьера документального сериала "Азбука тюрьмы".

Герои проекта – люди, осужденные по разным статьям, как политическим, так и уголовным, признающие и непризнающие свою вину. Среди них Олег Навальный, Мария Алехина, бывший менеджер компании ЮКОС Владимир Переверзин, Надежда Толоконникова, поэтесса Алина Витухновская, инвестбанкир Олег Радзинский и другие.

Бывшие миллионеры, ученые, полицейские, рабочие, диджеи, чиновники, писатели, наркопотребители, профессиональные воры – все они расскажут о своем опыте пребывания в заключении.

Весь сериал – это путешествие человека от ареста до выхода на волю, с 12 сериями-остановками, каждая из которых посвящена отдельной тюремной теме: быт, любовь, труд, иерархия, насилие. Обо всех этих частях жизни за решеткой авторы сериала расскажут через специфический язык "зоны" – особые понятия и жаргонные слова.

Режиссер сериала – Андрей Сильвестров, один из основателей и программный директор киноклуба "Сине Фантом", почетный президент Канского кинофестиваля (в сибирском городе Канске), продюсер, актер и художник.

Проекты Сильвестрова балансируют на грани кинематографа и современного искусства. Он продюсировал картины Олега Мавроматти ("Дуракам здесь не место", "Обезьяна, страус и могила"), Светланы Басковой ("За Маркса"), работал в соавторстве с Юрием Лейдерманом ("Бирмингемский орнамент") и Павлом Лабазовым ("Волга, Волга"). Проект "Азбука тюрьмы" – его первый документальный сериал.

В создании проекта также участвовали художники Евгений Митта и Андрей Митенев, продюсер Мария Гаврилова и сценарист Люся Артемьева.

Мы поговорили с Андреем Сильвестровым о том, как создавался сериал, кто его герои и почему он решил окунуться в мир "зоны".

— Как появилась идея проекта "Азбука тюрьмы"? В чем актуальность этой темы для вас и для современного общества?

— Наверное, самое важное – это то, что появилось очень много людей, которые через одно рукопожатие так или иначе связаны с тюремным опытом. И это стало уже проблемой – не чем-то очень далеким, что находится в какой-то далекой маргинальной зоне. Есть мы, законопослушные ребята, которые соблюдают закон и которые занимаются, скажем, искусством, наукой или политикой – или чем-то еще, но делают это в рамках законодательства и не связывают свою судьбу с тем, что они могут оказаться в тюрьме, у них такой графы в плане не стоит, но тем не менее так получается, что в силу разных причин они этот опыт получают.

Для меня было очень важно поговорить в нашем сериале с разными людьми. С людьми, которые, с одной стороны, сознательно совершали какие-то проступки и понимали, что их судьба может быть связана с тюрьмой и за эти проступки они могут быть осуждены, так и с людьми, которые совсем не предполагали такой жизни, и для них этот опыт явился крайне неожиданным.

И вот эта неготовность к этой жизни, в каком-то смысле здесь есть и психотерапевтический эффект для всех для нас, потому что, например, я сейчас читаю обсуждения нашего трейлера на ютубе – там есть активные обсуждения. Люди пишут: "А как это? У нас невиновные не сидят. Они все виноваты, значит, и достойны такой жизни". Вот я хочу сказать, что мы вообще этот момент в нашем сериале – виноват, не виноват – не обсуждаем, за исключением каких-то вопиющих случаев, о которых хочу сказать конкретно.

— Какие это случаи?

— Есть один вопиющий случай, который мы не можем не обсуждать, Руслан Вахапов: парень вышел пописать из машины, в результате получил обвинение в сексуальном домогательстве малолетних, что является очень неприятной и жесткой статьей для тюрьмы – об этом мы тоже будем рассказывать.

У тех людей, которые пишут комменты, всегда могут быть какие-то предположения, что не так просто. Да, окей, может быть, и не так просто, но дело не в этом. Дело в том, что с каждым из нас могут случиться по той или иной причине несчастные случаи, в которых мы виноваты, которые приводят к тюремному заключению, бывает какое-то дурацкое стечение обстоятельств, которое тоже к этому приводит, и так далее. То есть в этом смысле, когда мы утверждаем, что каждый может оказаться, мы не говорим о том, что каждый может оказаться, потому что такая плохая российская система правоприменительная – мы этот вопрос вообще не обсуждаем. Мы говорим скорее о том фатуме, который висит над всеми нами: каждый из нас может умереть в любой момент по очень разным причинам. Мы не можем себе предположить, по каким причинам, и мы не можем говорить про каждого умершего: "Сам виноват".

Давайте посмотрим на то, как этот мир устроен, и на то, как этот опыт переживают очень разные люди с очень разными жизненными установками. Некоторые из них абсолютно готовы к такому типу пути, а для других это оказывается абсолютным шоком и очень сложной жизненной ситуацией.

Для каждого это пребывание там абсолютно уникально. Мы называем тюрьмой что-то одно, а на самом деле это большое количество очень разных обстоятельств. Это не некое единообразное зло, а сумма очень разных опытов является для нас основой нашего высказывания.

— Как возникла именно концепция азбуки? Это попытка рефлексии темы для широкого круга людей, которые никогда не переживали такой опыт, или она возникла в результате работы?

— Да, действительно, мы изначально в концепции исходили из того, что у каждого мира есть своя лексика и в каком-то смысле язык, на котором мы разговариваем, в каком-то смысле он отражает наше бытие, а в каком-то смысле и порождает наше бытие. Но при этом удивительным образом слова из "мира зоны" очень активно перекочевывают в наш мир. Не всегда употребляется таким образом, как там, но тем не менее существует взаимодействие.

Самая первая большая волна тюремной лексики, я так предполагаю, выплеснулась в русский язык после амнистии 1953-1956 годов, после закрытия лагерной системы, когда вышло огромное количество заключенных на свободу. Понятно, что этот процесс в 90-е был достаточно активен, когда была мода на бандитов, и сейчас мы переживаем тоже такой момент, когда, например, словом "зашквар" очень активно пользуются в современной лексике, его можно читать в блогах, журналах и так далее, а оно пришло к нам, очевидно, из тюремной лексики.

На первом этапе мы встретились с двумя прекрасными людьми – Заремой Заудиновой и Егором Сковородой. Зарема активно занимается "Театром.doc", Егор – редактор "Медиазоны". Я их попросил меня консультировать, и эту концепцию "Азбуки" мы втроем докрутили и поняли, что через язык, через такой, казалось бы, отстраненный способ подачи материала.

Вот есть азбука, вот есть разные понятия, некоторые из них принадлежат только тюремному миру, некоторые вполне общеиспользуемые, но они также используются и в тюрьме. Вот через эту азбуку наши герои представляют на каждую букву свой опыт, каждой букве соответствует некий опыт. Какая жизнь, такая и "Азбука". Эта концепция понравилась нашему продюсеру Маше Гавриловой, и мы смогли уже вместе превратить ее в живой проект.

— Кто ваши герои? Как вы с ними знакомились? Было ли сложно писать такие интервью, когда люди делятся с вами таким непростым опытом?

— В принципе, никакой такой особой уникальности в поиске героев здесь не было – мы просто определили определенный пул людей, с которыми нам надо поговорить, что мы хотим поговорить с таким-то количеством людей по экономическим статьям, с таким-то количеством людей криминальных. При этом сразу хочу сказать, что мы в ходе предварительных бесед исключили две категории, их нет в нашем сериале – у нас нет воров в законе в нашем сериале вообще как класса по очень разным причинам, то есть продвинутых криминальных ребят у нас нет. Это связано с двумя причинами.

Первое – нам было важно не превращать наш сериал в пиар криминальной романтики. Понятно, что если бы эти ребята согласились с нами разговаривать, то они бы скорее продвигали определенного типа позицию. И так получилось, оказалось, что это для нас недостижимо. Мы брали интервью у нескольких мигрантов, но те, кто находится на территории РФ сейчас, они отказались показывать свои лица, и мы приняли решение их интервью не вставлять просто потому, что они боятся того, что это интервью приведет к тому, что у них возникнут проблемы.

Кстати, это тоже очень важный момент, который я должен отметить, потому что наверняка к нам будут претензии, что мы что-то не сказали или что-то не отметили, но наш принцип был – не навреди. Мы какие-то вещи, которые нам рассказывали, но потом просили их не публиковать – не публикуем. Потому что эти вещи могут повредить тем людям, которые сейчас находятся в местах заключения, ухудшить их ситуацию.

— Как в сериале появились гравюры Пиранези?

— Для нас важен этот образ, который мы взяли в качестве дисклеймера, – потому что этот образ мира как тюрьмы, он не то чтобы очень современный – мы видим его еще в XVIII веке, в эпоху барокко. Они в каком-то смысле отвечают нашему высказыванию, что на самом деле тюрьма в каком-то смысле – это проблема не то что современной путинской России, эта проблема стоит всегда и везде, и наш вопрос к тому – как мы к ней относимся, как мы относимся к тем людям и к их опыту, которые находятся, казалось бы, по ту сторону.

Вот эта тюрьма – это вечная тема. И в этом смысле я надеюсь, что мы делаем какое-то произведение, которое опирается в том числе и на такой вечный опыт, это могло произойти с людьми и в XVIII, и в XVII веке, и в другой стране и так далее. Но, конечно, есть определенная специфика, связанная с нашей страной, и с нашим языком, и с тем, как она устроена, и мы рассказываем о всеобщем опыте через свой – как это и свойственно искусству, потому что невозможно обобщить всеобщее – ты все равно рассказываешь о своем опыте, который так или иначе оказывается частицей опыта всеобщего.

— Вы продюсировали проекты Мамышева-Монро, Светланы Басковой и Олега Мавроматти? Это все экспериментальные фильмы. Как вы решили создать классический документальный сериал?

— Смотрите, я как режиссер и как продюсер действительно всегда работаю и всегда работал на грани с современным искусством. Моим интересом было делать фильмы, которые находятся между современным искусством и искусством кинематографа. Кино для меня – это способ познания мира. Для меня это такой же проект по познанию мира, как и все предыдущие, которыми я занимался.

Кино для меня – это способ познания мира. У меня был до этого на самом деле опыт документального кино, я делал более-менее классические документальные фильмы, посвященные тоже современному искусству, – это "Якиманка, 90-е" и "Дом на Фурманном", которые были для меня важны в качестве такого исследования, как развивалось современное искусство в России в конце 80-х и в 90-е годы. Мне было интересно поговорить со всеми участниками этого дела, составить определенную свою картину. В этом смысле я не могу сказать, что я делал что-то одно, а теперь делаю что-то принципиально другое.

— Как началась ваша работа с художником Андреем Митеневым?

— Встретились мы с ним абсолютно случайно. Это был момент кризиса абсолютного такого. У каждого проекта, я это знаю по своему опыту, есть момент, когда ты понимаешь, что ничего не получается. Мы изначально задумали, что в проекте должно быть много анимации, но вся анимация, которую делали замечательные художники, просто потрясающие, мне не нравилась. Она почему-то не работала.

И в такую какую-то бессонную ночь я листал фейсбук, наверное, много-много часов и вдруг увидел рисунок Андрея Митенева, с которым мы не были знакомы. На следующий день мы уже с ним разговаривали, я смотрел его рисунки.

Андрей с каким-то недоверием отнесся сначала к нам, но потом очень проникся. Тут очень важно, что Андрей – тоже человек, который имеет несколько опытов. С одной стороны, он воспитанник классической школы, окончил какую-то классическую академию, и он прекрасный рисовальщик. Когда вы будете смотреть сериал, там есть тоже интервью с Андреем, у него невероятно точный глаз, он невероятно точно видит. Все, что он описывает, сразу складывается в образ.

С другой стороны, Андрей – человек, который занимается, так же как и я, современным искусством. То есть он человек, который мыслит об искусстве как о некоей актуальной зоне, а не декоративной, то есть он делает вещи актуальные. И с третьей стороны, так сложилась его жизнь, что он имел печальный тюремный опыт, и в этом смысле все его рисунки, они, несмотря на его бурную фантазию, абсолютно документальные. И этой документальности мы не могли достичь с художниками, которые не имеют такого опыта.

В этом смысле я думаю, что этот наш проект все равно окажется на грани между классической документалистикой и современным искусством, поскольку мы очень много приемов и ходов оттуда взяли, он языком медиа говорит об очень актуальных на сегодня вещах.

И мы еще подумаем – это отдельная история – о том, что сериалом этот проект не закончится, мы говорили об этом с самого начала с нашими коллегами, что это у нас некий такой первый этап – выпуск сериала. Затем последует полнометражный фильм, а затем, возможно, последует еще какая-то цифровая выставочная история, которую мы тоже продумываем. То есть он может оказаться в очень разных медиа, представлен на разных площадках, что, мне кажется, очень важно, чтобы эта тема обсуждалась и о ней говорилось на разных площадках.

— Что вы чувствовали, погружаясь в тюремный мир?

— Знаете, я честно вам отвечу. Конечно, было иногда тяжело, а иногда просто невероятно интересно беседовать с людьми. На некоторых интервью слеза наворачивалась очень пронзительно, были интервью, на которых мы не могли сдержать смех. Оля Шалина как начинает про свой опыт – просто группа сидела, и периодически мы делали: "Стоп! Остановились! Все посмеялись, потом дальше". Или есть кусочек интервью с женой Руслана Вахапова, этот опыт просто реально до слез, потому что есть опыты еще, которые мы чуть-чуть затронули, людей, которые близко – жен, которые вроде как не сидят, а на них оказывается невероятный груз, на семье – тех, у кого хорошие семьи, и друзья. Конечно же, сидеть легче, но их семьям, конечно, непросто. И то, что они говорят, даже в какой-то степени эмоционально более окрашено, чем те люди, которые были за решеткой.

Было несколько интервью с криминальными ребятами, после которых я вышел – и у меня было ощущение, что я разгрузил после этих двух часов разговора два вагона мешков. Это очень эмоционально тяжелые ребята. Когда у нас Алексей Полихович рассказывает, что на зоне есть такие люди, которых называют "акулами", которые ходят по зоне и ищут, на что бы тебя подцепить, что бы из тебя выведать, чтобы потом тебя этим шантажировать, тебя этим гнобить.

Опять вернусь к истории Руслана Вахапова. Человек, который сидел по очень трудной статье, с такой статьей, в общем, в тюремном мире приходится очень плохо. Но у нас есть это в фильме в самом начале, что криминальные ребята посмотрели его приговор, посмеялись над ним, поиздевались, но не осудили его за это, то есть он сидел как нормальный заключенный, а не как люди, которые сидят по статье о сексуальном насилии. А сколько таких людей? Вообще, этот парень, по нему видно, это сильный парень с очень хорошей семьей, которая его сильно поддерживала: жена, дети, мама, друзья. Знаете, бывает хороший такой правильный мужик. А сколько таких людей, у которых мы просто не смогли бы никогда взять интервью, которые не такие сильные, которых сломало, которых поломало? В этом смысле понятно, что мы не можем ни в коей степени претендовать: "Вот, окей, мы – последнее слово". Поэтому мы беседовали с теми, кто не боится.

Абсолютно все наши герои в этом мире сохранили свое "я". И в этом смысле мы видим чуть больше сорока чуть разных личностей, для которых это был, возможно, не самый простой опыт, но уже на дистанции к нему почти все говорят о нем так, как на картинах Пиранези: мы видим, как через мрачный мир тюрьмы пробивается свет, который исходит от каждой человеческой личности.

— После окончания съемок поменялся ли ваш взгляд на окружающую действительность?

— Во-первых, мы еще не закончили съемки. Мы доснимаем сейчас специальную серию, связанную с Сахарово. Я уже в этом интервью говорил о том, что для меня каждый проект – это прежде всего проект, связанный с узнаванием и познанием мира. В этом смысле я для себя очень многое понял про то, как на самом деле устроен мир, насколько фатум стоит к нам близко, насколько не работают какие-то простые причинно-следственные связи. Нет такого, что: я девочка-отличница, поэтому я буду профессором и у меня будет счастливая семья. Стечение огромного количества непредсказуемых обстоятельств, связанных как с тем, как устроена сама система, а система устроена таким образом, что в ней этот закон фатума преобладает над человеческим законом. Это очень важно, я это сейчас в первый раз формулирую, до этого я это не говорил, что, наверное, одно из открытий – это то, что закон фатума преобладает над законом.

Система организована таким образом, что у тебя нет причинно-следственных связей, ты не можешь сказать: "Я буду действовать так и так и за это получу то и то", – вот так не работает. Ты можешь взять на себя определенную стратегию и попытаться исследовать, но с тобой может произойти все что угодно. И так же в нашей большой жизни – там, где над нами властвует фатум посильнее, чем ФСИН.