Суточный прирост заразившихся в России неизменно увеличивается уже несколько недель, за последний месяц он удвоился. В Москве за сутки, по данным на 3 октября, почти 2 тысячи 900 заболевших COVID-19. Это максимум с конца мая.
Мы поговорили с доктором биологических наук, профессором Константином Севериновым о второй волне, "кандидатных вакцинах" России и США, а также о патогенности вируса.
— Во-первых, хочется понять про эту вторую волну – она вообще есть или нет, так ли это надо называть или не надо так это называть? Мэр Собянин просто считает, что вторая волна – это повторное заражение. Как на самом деле?
— Я думаю, не очень важно, как это называть. Здесь, понятно, полезно определиться в терминах, но по факту это идет тот же самый эпидемиологический процесс, который начался еще в марте. Количество людей, которое переболело, на самом деле исчезающе мало, но если верить официальной статистике, то меньше 1% всего российского населения переболело. Соответственно, это означает, что в отсутствие лекарств и в отсутствие вакцин процесс остановится только тогда, когда переболеют 60, 70, 80%.
Чудес не бывает, мы же в реальном мире живем
— Или появится вакцина. Отдельная история, когда начнется массовое прививание этими вакцинами. Уже есть две зарегистрированные вакцины в Российской Федерации. Первая – "Спутник V" знаменитый, теперь еще одну сделал "Вектор", научно-производственное объединение. Что о них скажете?
— Я думаю, они не шибко хуже тех кандидатных вакцин, которые разрабатываются сейчас в США или в Англии. Но их важно называть именно кандидатными вакцинами, потому что они находятся на третьей стадии испытаний. Причем в начале третьей стадии клинических испытаний. И, соответственно, результатом испытания может быть, например, то, что вакцина окажется непригодной, или потому, что она неэффективна, или потому, что она небезопасна. Но мы это не узнаем, пока не будут проведены испытания. На это уйдет несколько месяцев, а скорее, больше полугода.
— То есть на самом деле серьезно рассчитывать на массовую прививку могут люди осенью следующего года, более-менее так?
— Это и то в том случае, если удастся организовать массовое производство вакцин. Конкретно сейчас в мире ощущается нехватка производственных мощностей и реагентов, необходимых для производства вакцин, это большая проблема. В России эта проблема более серьезная, чем в других странах.
— Ученые в самом начале говорили: два года пройдет. Потом начали журналисты уговаривать все, что "еще через три месяца, еще через три месяца", разбив эти два года на периоды по три месяца. А чуда не произошло, я так понимаю.
— Чудес не бывает, мы же в реальном мире живем.
— Вам не показалось, как некоторым респондентам нашим, что то ли врачи привыкли к тому, что происходит, то ли все немножко расслабились, но чуть более беспечно все относятся сейчас к коронавирусу в осенний период?
— Пока что Москва не закрыта. С другой стороны, уже сейчас, даже, в частности, научным институтам прошли циркуляры, что нужно 30% людей перевести на дистант, мы только что часть сотрудников оставили дома. В этом смысле какие-то меры предпринимаются.
Никаких изменений в сторону большей или меньшей патогенности у вируса не наблюдается
— Есть ли свидетельства, которые бы могли сказать, что вирус стал менее опасным, или нет?
— Нет, вирус, безусловно, меняется, как все живые объекты меняются со временем. Но никаких изменений в сторону большей или меньшей патогенности у него не наблюдается, не должно наблюдаться, пока большая часть людей не заразилась. Нет никакого эволюционного давления для изменений, и так все хорошо.
— Есть ли сейчас такая схема, которая позволяет говорить, что по сравнению с началом эпидемии врачи справятся почти наверняка с большинством случаев заболевания, а смертность будет уменьшаться? Мы стоим на пороге осенне-зимнего периода, то есть тепло в следующий раз будет через шесть месяцев.
— Врачи, безусловно, продвинулись очень сильно с точки зрения разработки протоколов, которые более эффективны, чем те, которые предпринимались, использовались вначале просто потому, что тогда никто ничего не знал. И степень выживаемости повышается, особенно для людей, находящихся на искусственной вентиляции легких. Но, с другой стороны, есть другая проблема именно в том, что люди, которые на ИВЛ находятся, многие в итоге и умирают не от коронавируса как такового, а в результате пневмонии, вызванной бактериями. И здесь есть большая проблема, потому что устойчивость к антибиотикам, возможно, приведет к тому, что те люди, которых могли бы вылечить, вылечены не будут.
— А что для этого нужно сделать, чтобы этого не было? Вы говорите сейчас о так называемых больничных инфекциях, резистентных к антибиотикам? В России это какая-то особенная проблема?
— Ну это проблема во всем мире. Утверждение заключается вот в чем: можно вылечить человека от ковида, но этот человек умрет потом от внутрибольничной инфекции, пневмонии, вызванной устойчивыми к антибиотикам бактериями. И это факт.
— И это не хорошо и не плохо, и не проблема одной страны, а это просто такие обстоятельства. Есть ли парад лекарств, которые помогают и лечат – они есть все-таки, или пока никаких панацей нет?
— Нет, никаких панацей нет.
— Панацея – это врач, который знает хорошую схему и качественный уход, видимо?
— По-видимому, так, да.
