Советская пропаганда после 1945 года утверждала, что "русские войны не хотят". Лозунг "Миру – мир!", часто в сопровождении белого голубя Пикассо, можно было увидеть повсюду. А девятое мая стало для россиян не просто днем памяти о победе над нацистской Германией, а частью многолетней пропагандистской кампании по милитаризации страны.
Как могло случиться, что "никогда больше" превратилось в "можем повторить" – Север.Реалиям рассказал Илья Колмановский, кандидат биологических наук, автор множества креативных программ по популяризации науки и внук Эдуарда Колмановского, советского композитора, написавшего музыку к песне "Хотят ли русские войны" (автор слов – Евгений Евтушенко).
"В послевоенные годы власти старались вытеснить всякую память"
– Как и почему могло возникнуть в России в ХХІ веке это – "можем повторить"? Может ли быть причиной то, что людям не дали оплакать убитых и даже часто похоронить их, ведь сотни тысяч погибших так и остались лежать незахороненными? И поэтому люди не смогли прочувствовать масштаб потерь до конца.
– Не дали оплакать – это очень точно. Начиная с середины войны, сталинская пропаганда всячески задвигала тему цены, заплаченной за военные успехи, тему огромного количества расстрелянных смершевцами или войсками НКВД, террора войск НКВД против собственного мирного населения с оккупированных территорий. Огромные жертвы, часто безумный и бездумный подход к расходованию того, что они называли "человеческим материалом". Замалчивание цены началось во время войны и стало твердой государственной политикой после войны. В первые послевоенные годы власти старались вообще вытеснить всякую память и даже не проводили парады 9 мая.
Официозный культ победы с военными парадами и "прилизанными благополучными ветеранами" начал возникать при Брежневе. Противовесом этому официозу мог бы стать придуманный в Томске и превратившийся в народное движение "Бессмертный полк", где важнее всего была тихая семейная память о своем солдате. Но движение это было приватизировано властями, извращено, а в этом году шествие полка и вовсе отменили. Путинский режим в поисках подходящих символов для объединения меньше всего хотел дать людям оплакать то, что они недоплакали, поддержать поисковиков, выкопать из земли убитых, вспомнить и достойно похоронить каждого погибшего.
Я по семейным причинам в это погружался – всегда хотел, чтобы мои дети знали, в какой стране они родились, для меня всегда важна была личная память – и о репрессированных родственниках, расстрелянных в 30-е годы, и о погибшем на войне брате моей бабушки. Я помню, как мы приехали в Карелию искать Осю, погибшего летом 1944 года. Ему было лет 19. Мы долго не знали, что с ним случилось: его отец, воевавший на другом фронте, уничтожил похоронку. Он не хотел говорить семье – рассказал только через несколько лет после окончания войны. Бабушка очень хотела узнать что-то о судьбе брата, следила за Книгами памяти.
Когда "Мемориал" вместе с Минобороны стал оцифровывать и публиковать похоронки, мы нашли его имя и по цепочке раскрутили историю гибели его дивизии. Я приехал в Карелию, общался с поисковиками, которые до сих пор находят там тела погибших. Я сам нашел тот холм, где погиб Осин батальон, человек 700. Там все до сих пор усеяно костями, тюбиками мази, бинтами: они были отрезаны и погибали дня три – их просто расстреливала артиллерия. Я нашел там еще одного солдата. Это просто, там очень тонкий слой грунта. Поисковики рассказывали мне, что даже в 60-е годы стихийные захоронения с самодельными мемориалами, возникавшими на местах боев, часто уничтожались бульдозерами. И я своими глазами наблюдал в Карелии, как работают поисковики: при мне они хоронили трех найденных солдат, не получая ни копейки от государства.
"Общество живет в состоянии мобилизации"
– И как в стране, где до сих пор не похоронены солдаты той войны, возникло это "победобесие"?
– Наверное, самый продуктивный подход к анализу этого предлагают "левадовцы". Социолог Юрий Левада сначала изучал тоталитарное общество в Китае, потом в СССР. После перестройки он сделал, наверное, самый массовый опрос в истории социологии через "Литературную газету". Почтовое отделение было полностью заблокировано ответами, которые присылали со всей страны. Левада пытался узнать: Советский Союз исчез, а как поживает советский человек? Он убедился в том, что советский человек, пережив крах Советского Союза, сохранился именно как советский человек.
В течение 90-х "левадовцы" видели, как советский человек превращается во все более озлобленное существо. Крах империи, державшей под сапогом половину мира, срезонировал жгучим ресентиментом, чувством национального унижения.
Один из результатов опроса был неожиданным: на вопрос, какое самое значительное событие в прошлом страны вы бы назвали, 90% респондентов ответили – 9 мая. "Обычные" общества всегда покажут разнообразие мнений, например, во Франции кто-то назовет взятие Бастилии, кто-то начало Второй мировой войны. Такая консолидация говорит о том, что общество живет в состоянии мобилизации, войны. Война для них была неокончившейся.
Кто-то сказал бы, что это эхо мобилизации середины ХХ века, когда сталинский террор, а затем война создали экстремальные условия: вы мобилизованы, вы живете в состоянии войны. Пока был враг, стрелявший снарядами, это были немцы, но дальше была холодная война, ядерная угроза. Государство всегда держало людей в состоянии мобилизации, угрозы нападения, которое оправдывает автократию, необходимость сильной руки. Государство – это главный враг русскоязычной культуры.
"Путин – это не причина, это симптом"
– Но государство – это же не только Путин, силовики, чиновники, но и население страны тоже?
– Мне кажется, Арсений Рогинский, один из создателей "Мемориала", дает лучший ответ, он говорит: "Кто убивал?" И отвечает сам себе: "Убивало государство". Пока общество не поймет, что главный его враг – это государство с его символами, ценностями, в первую очередь ценностями мобилизации, когда человек ничто, а государство все, государство будет продолжать само себя воспроизводить в череде поколений. В этом смысле Путин – это не причина, это симптом.
Как биолог я знаю, что другие живые системы, например организмы или популяции, разные свои свойства воспроизводят в череде поколений с высоким консерватизмом. Системы меняются очень медленно. Привнесения больших порций новизны они не терпят, умеют от них защищаться. Это, конечно, метафора, в социологии нет надежной теории, в отличие от биологии, о том, как работает инерция в социальных структурах, но она есть, там ничто не меняется в одночасье. Наоборот, очень многое наследуется консервативно. Люди говорят, что Путин развернул время вспять, к СССР. Но мне кажется, это движение вперед в очень грустном и грозном направлении дальнейшего становления полицейского государства, чрезвычайно опасного для своих граждан и всего остального мира.
"Все закончилось кувалдой"
– Как вам кажется, когда стоило уже насторожиться и понять, что режим ищет отнюдь не мирную национальную идею в качестве объединяющей?
– Мне кажется, с появлением георгиевской ленточки (акции с раздачей этого военного символа проводятся с 2005 года по инициативе государственного агентства РИА "Новости") . Я хорошо помню, это было раннее время путинизма, было ясно, что пропаганда ищет символ, который помог бы объединить людей и манипулировать обществом.
Тогда было еще неочевидно, как будет трансформироваться культ Победы. Он мог быть гораздо более цивилизованным, гуманным. Но тогда пришлось бы постоянно рассказывать всю правду про пакт Молотова – Риббентропа, про секретные протоколы, признать, что именно союз с советской Россией лег в основу успеха нацистской Германии в начале войны, что Россия и Германия вместе напали на Польшу и поделили ее – что дало Гитлеру и ресурсы, и передышку, и возможность дальше вооружаться при поддержке советских специалистов, обходя санкции, наложенные после Версаля. Оккупация стран Балтии, нападение на Финляндию стали возможны благодаря этому пакту. Надо было признать военные преступления Красной армии и уничтожение польских пленных в Катыни. И огромную роль союзников в победе и преступления сталинского режима, обескровившего Красную армию к началу войны.
Самое главное – память жертв и культ жертв. Общество должно было иначе отнестись к тому, что огромное количество людей не найдено, не захоронено. Эту работу вели Минобороны и "Мемориал", но скорее вопреки режиму.
Работая в архиве Минобороны в Подольске, я видел два огромных ангара, набитых под завязку крошечными карточками – похоронками. "Мемориал" их оцифровывал, так мы находили родных погибших. Но государство хотело подавлять, доминировать и контролировать то количество правды, тот тип правды, который можно публиковать. И они совсем не хотели памяти жертв, не хотели "никогда больше", они хотели "можем повторить". Люди в костюмах цвета георгиевских ленточек, наклейки на машинах, где человек с серпом и молотом вместо головы насилует человека с головой-свастикой, это все переплеталось, шло бок о бок, в итоге все закончилось кувалдой (в ноябре 2022 года телеграм-канал Grey Zone распространил видео жестокого убийства завербованного структурой ЧВК "Вагнер" бывшего заключенного Евгения Нужина с помощью кувалды).
"Холодильник, телевизор и рефрижератор, куда попадают тела близких"
– Насколько удается властям все-таки превратить эту войну с Украиной в отечественную? Такое ощущение, что энтузиазма и искренней веры в то, что Россия там сражается с "нацистами", все меньше? Отсюда и Пригожин с зэками, насильственная мобилизация.
– Я сейчас читаю мемуары Николая Никулина, воевавшего под Ленинградом во Второй мировой войне. То, что он описывает, очень похоже на то, что мы читаем про эту украинскую войну. Он боится своих командиров больше, чем немцев. Первое, что он видит еще до первого боя, как посреди полного бардака тренировочного лагеря смершевцы выискивают двух людей, съездивших в самоволку в Ленинград, и расстреливают перед строем. А ведь многие ездили – это казалось нормой, этих двоих выбрали случайно, и это первое сообщение, посланное солдатам. Это красной нитью проходит через войну. Видно, как он сам меняется, учится выживать и убивать. У этого процесса есть собственная логика, не дающая задуматься, что и зачем ты делаешь.
Эта война происходит в эпоху соцсетей, и мы видим, что и нынешняя российская армия практикует внесудебные казни, особенно в частных военных компаниях, те же расстрелы перед строем и другие изуверства, там тоже солдаты боятся командиров больше, чем врага. При этом удивительно: многим удается сбежать, сдаться в плен, рассказать в соцсетях, как это было, поругать командование. Это, конечно, большое отличие от той войны. В то же время ничего не рушится: у этой власти – как и у той – есть возможность отправлять в мясорубку тысячи людей.
Никулин описывает чудовищные бои под Ленинградом, многометровый слой тел. Они продвигались месяцами, метр за метром. Из тысяч убитых один случайно поразит огневую точку. Сегодня более совершенные технологии, так что "заваливание телами" – это еще большее варварство.
И общество им это позволяет. Всегда говорили про холодильник и телевизор. В прошлом году к этому добавился рефрижератор, куда попадают тела близких. И никакого восстания не случилось, просто жены берут кредит, чтобы купить мужу бронежилет.
"Каждая страна должна рассматривать войну в Украине, как если бы она происходила на ее территории"
– Почему так происходит? Только ли из-за страха и пропаганды или отсутствия эмпатии?
– Я думаю, что государство всегда использует ровно ту дозу террора, какая нужна, чтобы держать всех в подчинении. Они удивительно небыстро раскручивают маховик.
Есть массовое повиновение, готовность умирать, инерция, с которой советский человек себя воспроизводит в череде поколений. Часть этого синдрома – выученная беспомощность. Очень сложно научить человека, что он может управлять своей жизнью, будущим, что у него есть выбор, но легко научить, что он ни на что не влияет. Для этого нужно постоянно врать, смещать и контролировать нарратив: сегодня мы не против братского народа и государства Украина, а против НАТО, а завтра все украинское стигматизировано. Потом украинские военнопленные – сверхлюди, перепрограммированные в секретных лабораториях, их генетика иная, чем у северных славян, – это всерьез обсуждается в Академии наук. Англосаксы придут за нашими детьми, сделают их трансгендерами. Постоянная непонятная угроза, "всей правды мы не узнаем", поэтому "от меня ничего не зависит". Главная цель – вызвать чувство беспомощности.
– Как биолог и популяризатор науки считаете ли вы, что человечество обречено воевать всегда или когда-нибудь будет выработан механизм, который сделает войну постыдной, невозможной, преступной?
– В человеческой природе есть инструменты сотрудничества, кооперации. Биологи говорят, что человек – самая дружелюбная обезьяна по отношению к тем, кого считает своими, даже к чужакам, с которыми выявлены общие интересы. При этом человек всегда был беспощаден к тем, кого считал чужими, опасными для своих.
В каждой цивилизации для уничтожения чужих использовался весь максимум кинетического потенциала этой цивилизации. Мы надеялись, что в XXI веке это будет не так. К сожалению, надежда не оправдалась.
Для начала нужно разоружить и подавить агрессора – в интересах всего мира. Каждая страна должна рассматривать войну в Украине, как если бы она происходила на ее территории.
Мы помним, как цивилизованный мир проглотил нападение на Грузию, аннексию Крыма. Путин же говорил, что мы будем тренироваться в Сирии – для чего? Разные источники показывают, что идея нападения на Украину возникла за 15 лет до 2022 года. Логика эскалации приводит к войне. Путин всю дорогу поднимал ставки. Сначала сажают единицы, потом круг пошире, сначала на два года, теперь на 25. Сначала нападает на Грузию, воюет в Сирии, а потом нападает уже на большую страну с крупной армией. Все такие лидеры интуитивно нащупывают инструмент, который будет работать. Их путь предначертан, у него своя логика, своя инерция. Это консолидация полицейского государства, которому нужен "внешний враг", чтобы мобилизовать и подавить общество.
Важно, что сейчас помощь Украине недостаточна, но она все-таки очень мощная, Европа не испугалась замерзнуть, не испугалась, что придется "мыться собаками", ничего этого не произошло. И она быстро переходит на другие энергоносители – это очень важный фактор. Пока что реакция мира консолидированная – это очень важно. Вместе с тем Россия успешно обходит санкции. Сейчас все сильно зависит от того, как будут развиваться события на фронте.
– Эта война изменит нашу память о той войне?
– Память – это в первую очередь вопрос о том, какие уроки извлекаются. Казалось бы, опыт Мюнхенских соглашений должен был дать нам прививку от идеи умиротворения агрессора. Но через 70 лет, в 2014 году, большинство цивилизованных стран повели себя, мягко говоря, оппортунистически. Может, в этот раз они сделают вывод.
Материал полностью можно прочитать на сайте Север.Реалии.
