В начале октября журналистка Настя Красильникова вместе со студией подкастов "Либо-Либо" опубликовали подкаст-расследование "Ученицы", который рассказывает о систематических, многолетних злоупотреблениях в детском научном лагере – Летней экологической школе. Речь идет о сексуализированном насилии в отношении школьников и домогательствах со стороны кураторов и преподавателей этой школы. Подкаст опубликовали 10 октября, и с тех пор расследование из 11 серий собрало более полумиллиона прослушиваний.
"Его количество девочек прирастало, их стало совсем много, и он занимался сексом уже при мне", – вспоминает одна из героинь расследования Аша Комаровская, которая приезжала в ЛЭШ в возрасте 15 лет.
"Какого черта школьница и куратор спят в одной палатке без еще кого-то", – говорит Анна Алексеева, бывшая кураторка в ЛЭШ.
"Там он тоже пытался делать то, что сейчас называется словом "домогаться", – вспоминает бывший участник ЛЭШ Матвей Колесник, он ездил в лагерь с 6-го по 11-й классы.
Настоящее Время поговорило с одной из героинь подкаста, с самой Красильниковой и детским психологом о том, что изменил подкаст для его героинь и как сексуализированное насилие над несовершеннолетними влияет на их дальнейшую жизнь.
"Я получаю десятки историй в день про разнообразный абьюз и насилие в детском и подростковом возрасте, честно говоря, у меня шевелятся волосы, то есть я понимаю, что объем и масштаб таких преступлений гораздо больше, чем хочется верить. Этот объем меня, честно говоря, снес как цунами", – рассказывает Красильникова.
ЛЭШ существует уже 30 лет. Школьники разных классов из разных регионов России могут приехать в ЛЭШ во время каникул, чтобы получить углубленные знания в той области науки, которая им интересна. Летом ЛЭШ проводят в формате летнего лагеря, где участники спят в палатках. За 30 лет в палаточном лагере в атмосфере свободы и неформального общения со взрослыми успели поучиться тысячи детей.
Среди них была и Аша Комаровская. Она первая героиня подкаста "Ученицы". Именно с ее истории началось расследование Насти Красильниковой. Аше сейчас 35 лет. А с человеком по имени Евгений Таранов она познакомилась, когда ей было 14, а ему – 19. Их отношения продолжались с 2003-го по 2006 год. И в это же время Таранов начал работать куратором, а затем и преподавать в Летней экологической школе.
"Я не могу все двадцать лет просто забыть и жить дальше, это действительно серьезно, и когда я начала работать с психологом, мне поставили диагноз, который прямо вытекает из этого опыта, я поняла, что об этом надо говорить", – рассказывает девушка.
Аша туда тоже ездила и спала с Тарановым в одной палатке. Вопросов это ни у кого не вызывало. Там же Таранов знакомился с другими школьницами. Свои истории Насте рассказали шесть других девушек.
"Мы целовались, потом он полез ко мне в трусы, и я не особо поняла, что произошло, мне не особо понравилось, и я помню, что, когда он от меня отцепился, я свернулась в позу зародыша и какое-то время так провела в совершеннейшей прострации", – говорит о Таранове его "ученица" и участница ЛЭШ Маша Гончарова.
Всего Настя Красильникова провела порядка 50 интервью. И выяснила, что пострадавших гораздо больше. И преподавателей, которые злоупотребляли своим положением, – тоже. И пострадали не только школьницы, но и школьники. Известно как минимум об одном молодом человеке, который совершил суицид спустя полгода после произошедшего, об этом Красильниковой рассказали друзья погибшего.
"Я думала, что мы уже в 2016 году договорились все со всеми, что не может быть двух мнений на тему того, можно или нет заниматься сексом с несовершеннолетними детьми, когда ты их учитель. Оказывается, нет, мы не договорились и мнений много", – говорит журналистка.
Настя Красильникова упомянула 2016 год. Дело в том, что именно тогда разразился скандал вокруг московской 57-й школы. Эта школа считалась элитной. Вскрылось множество эпизодов сексуализированных домогательств учениц. В итоге преподавателя истории из 57-й школы Бориса Меерсона российский суд заочно арестовал по обвинению в растлении несовершеннолетних. Сам Меерсон успел уехать в Израиль. Скандал также затронул ЛЭШ. На неэтичное поведение одного из преподавателей летней школы – знаменитого филолога Ильи Иткина – пожаловались бывшие ученицы.
Алексей Макаров преподает в ЛЭШ на гуманитарном отделении. Именно ему в 2016 году бывшие ученицы рассказали про злоупотребления со стороны Иткина, и именно он инициировал проверку на уровне заведения. В результате после разбирательств с педагогическим составом Иткин из ЛЭШ ушел. Но сам он все обвинения до сих пор отрицает. Алексей Макаров сейчас входит в группу преподавателей, которая проводит внутреннее расследование после выпуска подкаста "Ученицы".
"Какие-то новые истории всплывают в социальных сетях, или пишут кому-то из лэшевцев выпускники с рассказами. То есть картинка пополняется, и, конечно, это все производит тяжкое впечатление. Про других персонажей, тем более в таких подробностях, с именами, в таких масштабах, я не знал", – говорит Макаров.
Фейсбук наводнен воспоминаниями бывших участников ЛЭШ (свои свидетельства выпускники ЛЭШ рассказывают здесь и здесь). Люди подтверждают: системные проблемы, о которых рассказывается в подкасте, были. И с этим долго ничего не делали.
Настя Красильникова поговорила с некоторыми из мужчин, которых бывшие школьники обвиняют в злоупотреблениях. И оказалось, что у преподавателей свои воспоминания.
"У меня сексуальных отношений с *** не было. Сексом я с ней не занимался никогда. Обнимашки были", – говорит в подкасте преподаватель Алексей Штеренгас, которого выпускница ЛЭШ обвинила в домогательствах и принуждению к сексуальным практикам, когда ей не было 18 лет.
"По-моему, не [трогал за грудь], но, по-моему, скорее обнимал", – рассказывает свою версию событий другой преподаватель ЛЭШ Илья Иткин, которого сразу несколько девушек обвинили в сексуализированных домогательствах.
Журналистка Настоящего Времени позвонила обоим преподавателям. Оба сказали, что подкаст не слушали и слушать его не намерены. Илья Иткин в интервью Насте Красильниковой говорил, что может подать в суд на клевету.
"Я пока не знаю, тут есть много за и против, но я от этих слов не отказываюсь, – сказал Настоящему Времени Иткин. – Ну, конечно, [подкаст] отразился на репутации. Кстати, мне очень многие писали слова поддержки".
Бывший куратор ЛЭШ, которого в насилии обвиняет Аша Комаровская, Евгений Таранов (его также называют Саймон) сейчас живет за границей. Он удалил свою страницу в социальной сети "ВКонтакте", на письмо корреспондентки НВ не ответил. Красильникова рассказывает, что Таранов еще во время подготовки материала сначала хотел с ней поговорить, но позже отказался и грозил ей судебным иском, если информация будет опубликована.
Возраст сексуального согласия в России – 16 лет. Совершеннолетие наступает с 18 лет. Каким-то героям подкаста "Ученицы" на момент происходившего с ними было меньше 16, кто-то был старше. Но специалисты говорят, что такие даже добровольные отношения в любом случае недопустимы. Этого же мнения придерживается и координаторка АНО "Тебе поверят" Ксения Шашунова:
"Преподаватель, где бы он ни был – в школе, в университете, – это человек, который априори наделен властью, и любые отношения в любом случае будут неравноценными. Даже если преподаватель вступает в отношения с девушкой 17-18 лет, они в любом случае рассматриваются как неравноправные".
Ксения Шашунова курирует детско-родительское направление в организации "Тебе поверят". Эта организация работает с темами сексуализированного насилия над детьми. Шашунова говорит, что учебные заведения могут разработать внутренние документы, правила и систему мероприятий, которые позволят выстроить работу с детьми и предотвратить такие злоупотребления.
"Суть в основном сводится к тому, что ребенок должен знать конкретного человека, к которому можно обратиться", – говорит она.
В ЛЭШ сейчас идет внутреннее расследование. К чему оно приведет – преподаватели пока не знают. Алексей Макаров говорит, что ему кажется правильным провести в школе реформы. Он говорит, что важно изменить ситуацию в образовательном процессе и в таких организациях, как ЛЭШ, чтобы, с одной стороны, сохранить дух свободы, а с другой – все-таки обезопасить детей от злоупотреблений со стороны взрослых. Об этом же говорит и бывшая выпускница Аша Комаровская и журналистка Настя Красильникова – нужны системные перемены.
Ашу Комаровскую уже позвали в наблюдательный совет Летней экологической школы, чтобы она могла принять участие в проведении реформ. В интервью Настоящему Времени Комаровская рассказала, как изменилась ее жизнь после выхода материала, почему она захотела рассказать о пережитом и как она пыталась справиться с последствиями насилия.
– Расскажите, как вы сейчас, спустя более чем неделю после релиза подкаста, что с вами за эту неделю произошло?
– Я примерно знала, когда будет подкаст, но там несколько раз менялась дата. В итоге он вышел чуть раньше, чем я думала. И мне начали писать раньше, чем я была к этому готова. Большая часть реакции – это слова поддержки и благодарности. У меня включается синдром самозванца, потому что меня называют смелой, пишут, что я молодец, что об этом говорю. Ничего такого особенного я по этому поводу не ощущаю, но мне абсолютно приятно, что люди пишут слова поддержки.
Троллей тоже много, к сожалению, но меньше. В первые дни они были только в комментариях к постам и в лучшем случае меня тегали, сейчас они мне пишут лично и звонят, и это немного тревожно. Да, я узнала о том, как работают фильтры на телефоне. Они работают отлично, пользуйтесь, очень помогает, потому что мне звонят круглосуточно какие-то непонятные мужики и высказывают мне всякие угрозы. Это неприятно.
– Чем вам угрожают?
– Ну они называют меня шлюхой и обещают меня поймать, изнасиловать или убить. Их примерно пара десятков людей. По сравнению с тем количеством приятных слов, которые я получаю, мне более-менее нормально. На самом деле, я очень благодарна своему психологу, потому что без нее я бы вообще, наверное, не вывезла.
— Вы общаетесь с другими участниками и участницами подкаста?
— Да, мы друг друга очень сильно поддерживаем, я особенно много общаюсь с двумя девочками, которые со мной изначально обратились к Насте Красильниковой, – наша маленькая инициативная группа, мы просто 24/7 на связи и держим друг друга за ручку.
Мне было важно рассказать свою историю, для меня это большой шаг, хотя в своей голове я немножко обесцениваю свой поступок, видимо, потому что мне страшно. Я огромное количество лет провела во флере вины. Я искренне считала себя виноватой, что это моя какая-то проблема, что это со мной что-то не так. Я же даже до психолога дошла только спустя 10 лет после всей этой истории. И мои отношения после Саймона [Евгения Таранова], мягко говоря, были тоже не очень. Как он мне говорил, что я недостаточно хорошая, так я и была в этом уверена. Сейчас, когда я могу называть белое белым, а черное черным и вижу, что для других людей это такой шок, и что они в ужасе, и что они тоже считают, что в случившемся нет моей вины – мне это очень сильно помогает. Эта валидация – несомненно, самое ценное, что я получила от подкаста.
– В подкасте было что-то, чего вы не знали раньше или что вас поразило?
– В истории конкретно про моего абьюзера меня мало что удивило, хотя вот сейчас, после выхода подкаста, мне написало несколько человек, которые пострадали от него уже после всех описанных событий, прям недавно. И вот это меня ошеломило: что до сих пор это актуальная история, что до сих пор он активен. Меня охватил ужас, настоящий такой, когда дышать не можешь.
По поводу остальных историй: я не подозревала о масштабах. Я знала, что есть два-три человека в летней школе, которые ведут себя так, но я не знала, что их настолько много. И глубину некоторых историй я тоже не знала, потому что там было не принято об этом говорить, было принято считать, что взрослые сами разберутся. Наверное, у меня было два момента, когда я была в ужасе. От эпизода № 4, "Просветитель". Я слушала еще черновики, и было несколько историй, которые в итоге не вошли по разным причинам в конечный каст. И я была в шоке от этих историй. А потом эпизод № 7 про "Медюшник". Он абсолютно меня вынес, но уже, наверное, по каким-то моим личным причинам, просто потому, что герой, который там звучит, максимально похож – и интонациями, и словами, и выбором выражений, и поведением – на моего абьюзера. Я в ужасе от того, насколько это копипастом, словно у них академия какая-то есть и они там друг другу опыт передают. Это меня очень поразило.
— Что вы чувствовали, когда слушали ответы мужчин, которых обвинили в домогательствах?
– Я очень благодарна Насте. Я вообще в восторге от того, как она работает, я в восторге от того, что она сделала. Я думала, что это невозможно. Мне грустно от того, что ей не удалось записать Саймона, я бы послушала. Но вот то, как она очень четко, очень спокойно, очень профессионально с ними говорит и выводит их на какой-то диалог, меня это поражает.
Сами мужчины вызывают у меня ярость – некоторые больше, некоторые меньше, но в целом злость, ярость и какое-то чувство, я даже не знаю, как его описать. Они были такие великие в моем мире, они были какие-то небожители, я могла даже их лично не уважать, но я ощущала их как какую-то касту, к которой даже подойти нельзя, – настолько они были великие. А сейчас я вижу, что они просто жалкие, что они врут и извиваются и вообще из себя ничего не представляют.
– Пытался ли с вами связаться Саймон [Евгений Таранов]? Или, может, кто-то из прежнего руководства ЛЭШ хотел с вами поговорить?
– Про Саймона скажу, что он лично со мной не связывался, но у него есть очень интересный адвокат, который ведет себя очень странно. До выхода подкаста мне звонили от него с угрозами исков. Сейчас мне от него лично никто не пишет, но какое-то количество общих знакомых мне передают от него сообщения.
По поводу руководства ЛЭШ: там более сложная история. Насколько мне известно, в ЛЭШе сейчас идет внутреннее расследование, и, грубо говоря, старое руководство ЛЭШ – то, которое мы слышим в подкасте, – уже нерелевантно, оно то ли смещено, то ли смещается. А люди, которые, условно, новое руководство ЛЭШ, они мне писали с первого дня, с одним человеком я поддерживаю плотную связь. Они работают и над сбором историй, и над верификацией, в том числе они сотрудничают со мной лично, потому что мне пишет какое-то количество людей, которые не доверяют им. Я в анонимном варианте передаю информацию.
Сейчас меня зовут в наблюдательный совет, который создается для того, чтобы ЛЭШ реформировать. Для меня это важно. С одной стороны, мне грустно и непонятна позиция старого руководства, которое делает вид, что ничего не было, или делает вид, что это все фигня. Но я вижу критическую разницу между этой старой частью коллектива и новой частью, которой действительно не все равно. И я вполне верю, что ЛЭШ еще можно спасти и реформировать.
– Таранов угрожал, например, Насте Красильниковой судебным иском, если подкаст будет опубликован. Вы не боитесь иска?
– Нет, я вообще об этом не думала. И сейчас я не боюсь перспективы исков. Я проконсультировалась с юристом – у меня есть несколько адвокатов на разные случаи жизни. Но в целом, честно, – мне вообще все равно. Я не работаю в образовании, я не работаю в российской науке, я никак не связана со всем этим "кружочком". Наверное, это звучит как "что ты мне сделаешь, я в другом городе". Но нет ни одного вообще способа давления на меня со стороны Саймона, он ничего не может мне испортить. И главное – я-то ничего с ним не делала, я-то не виновата, так что я абсолютно спокойна в этом плане. Я немножко беспокоюсь за других участниц истории, потому что у них более уязвимое положение, в том числе поэтому я решила, что готова быть лицом расследования, говорить громко и брать на себя риски.
– Какая у вас была цель, когда вы решили рассказать свою историю? Вы понимали, чего хотите в итоге?
– Я скажу честно, что, когда я пришла с этой историей, я не знала, что она выльется в расследование про ЛЭШ. Я пришла со своей личной историей про Саймона. В то время одна из моих ближайших подруг, с которой мы познакомились через Саймона и которая тоже от него пострадала, когда была школьницей, собрала чатик, чтобы проговорить о том, что это было. Потому что с его стороны было безумное количество газлайтинга (от английского gaslighting – форма психологического насилия, при которой манипулятор отрицает произошедшие факты – НВ), и мы не понимали, что произошло, и никто точно не знал подробностей других историй, и мы начали разбираться. Когда мы поняли, как нас много и какой это кошмар, мы решили, что хотим попробовать поговорить с кем-то еще.
И я обратилась к Насте Красильниковой с вопросом: а что с этим можно сделать? Настя сказала, что нужно сделать расследование. И мы еще очень долго между собой обсуждали – хотим или не хотим, что и как. У меня изначальной мотивацией было, наверное, даже не наказать, а объяснить, что это тоже важно, что это тоже насилие, что это тоже проблемы и травма. Вот прошло 20 лет фактически, даже чуть-чуть побольше, и всю дорогу все люди, с которыми я до этого говорила, кроме психолога и суперблизких подруг, все говорили, что это какая-то мутная история, что как бы это не совсем насилие, и вообще, что ты паришься, что ты заморачиваешься, просто забудь и живи дальше. Я не могу все 20 лет забыть и жить дальше.
Это действительно серьезно, и когда я начала работать с психиатрами и мне поставили диагноз, который прямо вытекает из этого опыта, я поняла, что об этом надо говорить, что в принципе у нас народ привык к тому, что насилие – это когда девушка орет и отбивается, а мужчина нависает над ней с пистолетом, а остальное – это не насилие, нет. Для меня важно было рассказать именно про груминг (от английского grooming – это процесс, в котором взрослые устанавливают близкие отношения с детьми, чтобы в будущем завести с ними романтические отношения – НВ), и вот эти манипуляции, и про то, что это оставляет след буквально на всю жизнь. И когда вылезла история, что это все происходит на ЛЭШе систематически, у меня сначала включилась мотивация "сжечь ЛЭШ". Но сейчас я не хочу её закрыть, я не хочу ее уничтожить, я хочу, чтобы там этого не было, – все, это моя единственная просьба: просто, пожалуйста, сделайте это место безопасным для детей.
— Я правильно понимаю, что вам пришлось работать с посттравматическим стрессовым расстройством?
– Да, и я до сих пор с ним работаю, оно так просто не лечится.
– Что вы бы могли сказать другим жертвам насилия, которые пока не решаются говорить о том, что с ними произошло?
– Я считаю, что об этом можно говорить, только если они к этому готовы. Потому что это очень тяжело. Мне понадобилось 20 лет. Это очень много. Но даже спустя столько лет важно говорить об этом, потому что это помогает не только пострадавшим, но и тем, кто это слышит.
На меня огромное влияние оказало несколько книг, подкастов и расследований, в которых я узнала себя, и только после этого я смогла вообще сформулировать, что со мной происходило. И это одна из причин, по которой я сама решила говорить. Я могу сказать, опираясь на свой личный опыт, что, когда ты говоришь словами и тебя слышат, тебе отвечают, – это очень сильно освобождает, это снимает огромный камень навязанной вины внутри, ты перестаешь сомневаться в своих словах – ну не перестаешь, но меньше начинаешь сомневаться в себе и меньше в твоей голове звучит вот этого шейминга, вот этих обвинений каких-то. Это все от тебя как будто отскакивает.
Сейчас я читаю комментарии, где мне пишут – вот, а что ты там молчала, почему сразу не пошла и не рассказала, и вообще ты сама хотела. Еще год-полтора назад я бы верила этим словам, сейчас я понимаю, что это какая-то фигня, нет, это не так, вы на меня что-то проецируете. И чувство этой свободы – очень ценно. Рекомендую.
