Семья блогера Романа Протасевича считает, что так называемое интервью на гостелеканале ОНТ было записано под давлением, об этом же говорят сторонники перемен в Беларуси и многие эксперты, в том числе бывшие сотрудники правоохранительных органов. При каких обстоятельствах записали эту беседу, на каких условиях телеканал получил право разговора с арестованным по уголовному делу – ничего из этого неизвестно, поэтому в эфире Настоящего Времени мы не показываем фрагменты из этого "интервью".
Но мы попросили проанализировать поведение Романа Протасевича во время этой полуторачасовой беседы врача-психиатра и психотерапевта Алексея Филатова, область профессиональных интересов которого – распознавание лжи.
— С экспертной точки зрения, как вам кажется, Роман Протасевич говорит в интервью правду?
— Пока говорить рано. Есть несколько моментов. Если мы говорим на бытовом уровне по принципу "правда-неправда", а не на профессиональном, то мы говорим, что, конечно, он говорил неправду. Если мы говорим на уровне экспертизы, то мы должны сказать: "Ребят, давайте подождем недельки две". Сейчас он находится в стрессе, сейчас он находится под каким бы то ни было воздействием силовиков.
Определить, правда это или ложь, будет реально недельки через две, когда его легенда, его версия происходящего устаканится, стабилизируется. И вот тогда как раз и возникает профессиональная экспертная детекция лжи.
Что бы он ни сказал сейчас, на бытовом уровне нужно и правильно сомневаться. Но это не гарантирует того, что сейчас он говорит полную пургу, полную ложь – там есть частично правда. Должна быть и ложь, конечно же, потому что он находится сейчас, очевидно, под воздействием внешних обстоятельств, той ситуации, в которой он находится, и пока вынужден жить по этим правилам – по правилам ситуации. И гарантировать, что он говорит правду, или гарантировать, что он говорит неправду, сейчас не может никто по тому видеоинтервью.
Пока очевиден высокий уровень стресса, жесточайший уровень стресса. Опять же, если мы говорим про экспертный, а не бытовой уровень, то мы просто говорим, что это очевидный уровень стресса в связи с тем, что он попал в сложную жизненную ситуацию. Любой бы на его месте испытывал бы уровень стресса, и он вынужден пока жить, работать и говорить под воздействием той ситуации, в которую попал.
Вот когда эта ситуация стабилизируется, когда она из острой перейдет в хроническую форму, стабильную форму, тогда можно говорить о профессиональной детекции лжи. Пока мы говорим об острой стрессовой реакции.
— А какие эмоции читаются на его лице во время разговора?
— Конечно, страх, очевидный страх. Все остальные эмоции у него абсолютно неискренние: радость неискренняя, удивление неискреннее, гнев неискренний. То есть эмоция страха, тревоги, волнения табуирована, она скрывается им. Он понимает, что ему нельзя показывать страх, ему нужно быть уверенным, спокойным, говорить позитивные вещи. Но когда специалисты посмотрят его видеоинтервью, точно смогут сказать, что его позитивные эмоции – улыбки, смешки, стремление показаться на позитиве – они, очевидно, неискренние. Это не говорит о том, что он врет. Это говорит о том, что он находится в большом стрессе.
— Безусловно, это не стандартное интервью. Если брать отношения интервьюера и человека, который отвечает на вопросы, как бы вы их оценили?
— Что я могу видеть как специалист? Я могу подписаться за то, что те позитивные эмоции, которые Протасевич показывал, они неискренние, они контролируемые. Он думал: "Мне нужно улыбнуться. Мне нужно держаться на позитиве. Мне нужно показывать, что я окей", – это видно. Профессионал это точно скажет. И есть гарантированные подтверждения этому.
Что касается отношений с интервьюером – это оценить невозможно. Видно, что [интервью] стихийное, не очень интенсивно готовилось, там есть факапы, есть ляпы. Даже касательно крупного плана рук Протасевича, когда мы видим кровоподтеки, ссадины на руках и прочие моменты. Если бы это делалось не наспех и хорошими профессионалами, то, конечно, это все бы вырезалось, безусловно.
А там мы видим, что, безусловно, Протасевич попадал в жесткие условия, так или иначе они были. Мы в нашем профессиональном сообществе профайлеров и полиграфологов обсудили несколько этих моментов и пришли к выводу, что есть такое впечатление, что он минут 20-30 пообщался с условным "злым полицейским", после чего ему предложили пообщаться с "добрым полицейским", на что большинство согласится. И вот этот самый интервьюер и все остальные опрашивающие его люди играли роль "доброго полицейского", с которым, конечно, после злого очень хочется общаться, чтобы доказать, что "я хороший, не надо со мной по-плохому, я готов по-хорошему".
— В начале интервью, как вы говорили, Роман улыбается, шутит, пытается быть позитивным. Но заканчивается разговор тем, что он плачет несколько минут. Что, по-вашему, стало триггером?
— Там было два момента. Началось все не очень искренне, говорю вам с точки зрения эксперта, но закончилось очень искренне. Потом человек вовлекся. Понятно, что он находится в очень трудной ситуации. Мы не можем сейчас это оценить. Это очень трудно оценить, пока ты не побываешь в той ситуации, чего, конечно, никому не пожелаешь. Его эмоции в этом плане очень уместны. Они очень прогнозируемы, очень понятны. Но при этом у него внутренний запрос, внутренний контроль – быть позитивным, работать по той схеме, которая диктуется ситуацией.
— Вы говорите, что, только попав в такую ситуацию, можно ее понять. Как, на ваш взгляд, реагировали бы другие люди в таких обстоятельствах?
— Вы знаете, по-разному. И примеров много разных. Кто-то сразу сдается, кто-то, наоборот, противодействует. Мы возьмем, например, в России всем известный человек, имя которого не любят называть. Он же не сдается. И это темперамент, это характер, это личность. Он играет, он играет по сложным правилам, но при этом не сдается, при этом не прогибается под систему. Это характер.
С другой стороны, даже в той же Беларуси, в том же Минске буквально на днях был осужденный человек, который ручкой вскрыл себе горло (Степан Латыпов, который совершил попытку суицида в суде, пока не осужден, его дело рассматривается в Минске – НВ). Я не помню, к сожалению, как зовут этого человека, но это тоже характер.
Очень часто и в российской практике, и в практике вообще человек имеет право отказаться от любых показаний. Он может сказать: "На меня воздействовали, меня били, ко мне плохо относились, поэтому я говорил то, что от меня хотели услышать. А сейчас я передумал и буду говорить другое". Мы не знаем, в какой ситуации оказался Протасевич, но мы видим, что это условно можно назвать "переобуванием", и это тоже показывает характер. Но это не говорит о том, хорошо это или плохо, – это факт. Есть другие примеры, когда человек борется с системой, но здесь человек не будет бороться с системой. Скорее он будет договариваться с системой, искать компромиссы, варианты, и это тоже характер.
