В понедельник, 6 июля, суд огласит приговор журналистке Светлане Прокопьевой. В феврале 2019 года, вскоре после теракта в Архангельском УФСБ, она написала колонку, в которой сказала, что государство "само воспитало" поколение граждан, которые теперь борются с ним. За эту публикацию Прокопьеву обвиняют в оправдании терроризма; 3 июля прокурор потребовал приговорить журналистку к 6 годам лишения свободы. В интервью Настоящему Времени Прокопьева рассказала о своем деле и о том, как проведет оставшиеся до приговора дни.
— Срок, который запросила прокуратура, это безумие. Почему так?
— Такая санкция по этой статье – от пяти до семи лет. Она [прокурор] скромненько попросила серединку. Это даже не предел. Я смотрела сегодня на нее и понимала, что для нее это в порядке вещей. Закон позволяет просить шесть лет – она просит шесть лет. То, что это живой человек, который ходит по улицам, общается с людьми, спасает и пристраивает кошечек, в огороде копается, – вообще это не [берется в расчет]. Ну расстреляйте тогда сразу.
Чем мое дело уникально – это тем, что мне не приходится доказывать, что я этого не делала. Я это делала: я писала эту статью, это моя статья. Вопрос в том, что моя статья вдруг становится составом преступления. Речь о том, что криминализируется обычная нормальная журналистская работа. Меня судят за то, что я сделала свою работу, сделала ее хорошо. Понятно, что там нет никакого оправдания терроризму, это очевидно даже школьнику, мне кажется, любому, кто умеет читать. Не уверена, что умеют читать наши эксперты. Поэтому уникальность в том, что журналиста судят как журналиста. Не как вора, не как вымогателя, не как наркомана, ничего такого. Именно как журналиста. [Плюс] запрет на профессию – я вообще даже не знаю, что об этом думать. Какой-то адский ад.
— Что такое запрет на профессию?
— Это дополнительное наказание, кроме срока. То есть [прокурор] просит для меня реальный срок на шесть лет, а я выйду, и мне еще четыре года нельзя будет заниматься журналистикой. Они хотят, чтобы я превратилась просто в отсидевшего жалкого обывателя. Идеальный образ. Была журналистка Прокопьева – станет отсидевший обыватель. [Другой] профессии у меня нет. Кем я пойду работать? Каким-нибудь продавцом "Пятерочки".
— Я могу себе позволить сказать, что я согласен с тем, что вы написали, и очень многие согласны с тем, что вы написали. Было бы очень жаль, если бы вы не могли дальше писать.
— Я не отказываюсь ни от одного слова, которые я тогда написала. И все мое дело, вплоть до сегодняшнего приговора, доказывает, что я писала абсолютную правду. Все так и есть: это абсолютно безжалостное, суровое государство, с которым небезопасно и страшно иметь дело, даже если ты просто о нем говоришь.
— Я думал, что после голосования по поправкам, когда ничего никому не надо будет доказывать, уже нечего так строго наказывать, уже можно, по-доброму прищурившись, улыбнуться в милицейские усы, но ваша история это полностью опровергает.
— С одной стороны, можно улыбаться в усы, а с другой стороны, и стесняться-то уже нечего. Дальше – бесконечность. Уже не надо оглядываться вообще ни на что. Руки давно уже развязаны.
— Это очень похоже на личную расправу ФСБ за слова про ФСБ. Они как будто то ли боятся прецедентов обсуждения себя, то ли чего-то другого. Вам что-то вообще говорили в последнее время?
— Я лично с ФСБ никогда не общалась. У меня никогда не было такого, чтобы какой-то офицер ФСБ выходил на контакт, вел какую-то беседу поучительную или что-то пытался мне доказать, – никогда такого не было. Единственное, появляются какие-то пиар-ролики на "России 24", какие-то говностатейки, где меня поливают грязью. Я понимаю, что кому-то это надо, у кого-то болит душа за это дело. Чтобы я не просто была наказана в уголовном порядке, а чтобы я себя еще и плохо чувствовала параллельно, чтобы выбить меня из колеи. И сейчас я буквально краем глаза смотрю на фейсбуке, что уже какие-то ребята подтянулись в комментарии и пишут о том, что "все правильно, болтливым журналистам так и надо".
— Только что принятые поправки к Конституции, помимо всего прочего, содержат пункт о том, что Россия больше не обязана исполнять решения международных судов. То есть если вы туда пожалуетесь, то это вам может ничем не помочь. Вы это обсуждали с адвокатом?
— Мы пока не обсуждали в контексте поправок. В ЕСПЧ мы все равно пожалуемся в любом случае. Мы уже пожаловались на обыск туда, жалоба там коммуницирована. Надо спросить у юристов, насколько действительно [поправки нивелируют приоритет международных судов]. Мне кажется, что все не так просто, все-таки поправки вносились не в те самые статьи, которые определяют основополагающие вещи в нашем государстве. Мне кажется, что Россия не может вдруг перестать быть членом Совета Европы и вдруг перестать подчиняться международным договорам, которые сама подписывает и ратифицирует. ЕСПЧ – это суд, в котором и Россия тоже представлена. И почему мы не будем выполнять решение ЕСПЧ, если это и наш суд тоже?
— Наверно, не случайность, что многих людей те события [взрыв архангельского УФСБ] заставили что-то написать и как-то отреагировать так, что это не понравилось спецслужбе. Видимо, дело в том, что накипело в тот момент, и людям необходимо было сделать какие-то выводы?
— Мы с вами журналисты, мы помним, что это был самый громкий медиаповод на тот момент. И нормальный человек мимо бы не прошел, потому что как так: теракт в адрес органов государственной власти. Разве это можно не заметить? Это нельзя не заметить. Конечно, людей это впечатлило, и у людей какие-то комментарии по этому поводу возникли. И я вам даже больше скажу. Практически все уголовные дела, которые были заведены по статье 205.2 после теракта в Архангельске, они так или иначе касались комментариев именно в адрес ФСБ, именно в адрес правоохранительных структур. Везде примерно одинаковый был смысл о том, что "ребят, вы напросились, видимо, вы что-то не то делали, поэтому и получили".
— Я видел, что сейчас очень много моих коллег-журналистов подписываются под письмом в вашу защиту. Что вы об этом знаете?
— Я об этом ничего не знаю, потому что я буквально 10 минут назад пришла домой, включила скайп. Я еще не успела посидеть в фейсбуке и посмотреть, что пишут. Вижу, что очень много уведомлений, и понимаю, что до людей дошло, что это серьезно, что журналистика реально в опасности. Не только я конкретно, не только моя личная жизнь, а это будет совершенно жуткий прецедент для профессии.
— Что вы будете делать в оставшиеся дни до приговора?
— Во-первых, найду способ выплеснуть все свои эмоции, которые у меня накипели, чтобы прийти в более-менее спокойном состоянии в суд. Потом пообщаюсь с друзьями, с родственниками, всех обниму, как в последний раз, и соберу сумку. Я в понедельник пойду с сумкой, конечно.
— Вам страшно идти в суд?
— Конечно, мне страшно. Очень неприятно понимать, что тебя могут взять из нормальной жизни и [отправить] в колонию. Я уже испытала это один раз, когда был обыск. Но обыск – это все-таки одномоментное мероприятие: был и прошел. А шесть лет – это серьезный срок. Я выйду просто уже старухой оттуда.
— В каком состоянии духа сейчас находятся ваши близкие?
— Я с ними еще не общалась. Я знаю, что муж совершенно в ярости. Надо поехать, поговорить. С мамой я еще не общалась – не знаю.
— Вы понимаете, что каждое ваше слово после приговора будет иметь значение, даже не просто как журналиста, а как человека, который, наверное, вступает в зону правозащиты или диссидентства в классическом понимании этого слова.
— Никогда не хотела этого героизма, никогда не хотела этой работы. Мне просто нравится писать, нравится думать, нравится редактировать тексты. Я просто хотела творческой жизни. Да, я понимаю, что это обратило на себя внимание общественности, поэтому я позволила себе некоторый пафос в своем последнем слове. Надеюсь, это прозвучало не очень искусственно, потому что я, честно говоря, все это искренне писала.
Пафос очень простой. Наибольшую опасность для людей представляет организованная, загороженная законом, вооруженная оружием сила государства. Именно государство всегда было источником самых больших катастроф в истории человечества. Можно вспомнить их много. Я вспомнила резню в Руанде, я вспомнила сталинский террор, я вспомнила культурную революцию в Китае. Тоталитарное государство может быть источником нескончаемых бед, нескончаемых смертей, миллионов жертв. И свобода слова, свобода прессы, независимость медиа нужны именно для того, чтобы ограничивать государство в его беспредельных посягательствах на свободы людей.
