Встреча членов российского Совета по правам человека с президентом Владимиром Путиным длилась несколько часов, правозащитники спросили его о многих важных темах. Так, они подняли вопрос о пытках в российских тюрьмах – и Путин сказал, что с этой проблемой надо разбираться. Задали вопрос об "иноагентах", на что Путин заметил, что личные сообщения в соцсетях от "иноагентов" с пометками выглядят "комично". Президент также сказал, что надеется на объективное разбирательство вокруг "Мемориала", но обратил внимание, что, "по данным израильских специалистов, "Мемориал" причислял к жертвам советских политических репрессий в том числе людей, которые служили нацистам и убивали евреев".
Действительно ли этот разговор правозащитников с Путиным может привести к положительным изменениям в обозначенных сферах, Настоящему Времени рассказали члены совета Ева Меркачева и Игорь Каляпин.
— Ева, вы вчера снова говорили о реформировании законодательства так, чтобы в Уголовном кодексе появилась отдельная статья за пытки. Вы правда считаете, что проблема пыток лежит в плоскости этой статьи, по которой наказывают людей?
Ева Меркачева: Разумеется, нет. Но я считаю, что это будет огромный шаг, потому что когда мы включим статью "Пытки" в наш Уголовный кодекс, мы тем самым в принципе на государственном уровне признаем, что пытки существуют, что это проблема, что с этим нужно бороться и что мы выполняем международные соглашения. Ведь Россия ратифицировала Конвенцию ООН против пыток, и в этой конвенции есть определение пыток, и благодаря этой конвенции мы должны идти в том направлении, чтобы не просто признавать, но и наказывать конкретно за них, а не за что-то другое, как, например, превышение должностных полномочий.
— А что происходило в той части разговора, которую уже не транслировали? Путин говорил о "Мемориале", что он запросил некие отдельные справки о ликвидации "Мемориала". Говорит, что "Мемориал" уважает, но тут же говорит, что "Мемориал" защищает нацистов. Что это все значит?
Ева Меркачева: На самом деле, я пыталась вникнуть в эту историю и оказалось, что где-то в августе месяце этого года было заявление руководителя "Мемориала" Яна Рачинского, и он говорит, что действительно есть такое исследование израильского ученого. Он, правда, не понял, почему тот решил сразу же положить его в основу такой научной публикации, не сообщив – "Мемориалу" в первую очередь – о том, что есть история с этими людьми, которые, судя по всему, действительно принимали участие в массовых расстрелах и которые, можно сказать, совершали преступления против человечества.
Как случилось так, что они попали в список жертв политических репрессий, сложно сказать. Наверное, для этого требуется специальное расследование. Может быть, какие-то отдельные люди ввели в заблуждение комиссию "Мемориала", и на каком-то этапе чисто технически попали эти фамилии. Но в любом случае такая история была. Никаких сомнений в том, что подобная ошибка произошла.
Значит ли это, что это каким-то образом оправдывает тех, кто хочет ликвидировать "Мемориал"? Ни в коем случае. Ликвидация "Мемориала", о чем мы говорили неоднократно, – это серьезные последствия для нашего гражданского общества, потому что у нас эта организация ассоциируется с памятью жертв политических репрессий, ассоциируется с чем-то, что изначально было про права человека. Напомню, что в основе создания "Мемориала" стоял Сахаров.
Кроме того, тема "иноагентов" звучала еще не раз, и поднимал ее, в частности, Генри Резник, который очень был обеспокоен тем, что "иноагентами" признаются юристы. В частности, он еще вспомнил историю с Институтом права и публичной политики, который тоже был признан "иноагентом". Он рассказывает, что уважаемые люди, которые вошли в попечительский совет этого института – они все юристы, они все, по сути, светочи нашего права ,– они убеждены, что включение самого института подвергает их риску, что их тоже могут потом включить в список физических лиц – "иноагентов". Но в любом случае есть перегиб.
На самом деле, мне кажется, что президент тоже считает, что во всех этих ситуациях надо подходить сугубо индивидуально и закон об "иноагентах" нужно менять.
— Игорь, вопросы на вчерашнем заседании, как я понял, распределял Валерий Фадеев. Вы вчера не задали вопрос?
Игорь Каляпин: Нет, я не задал вопрос. Просто от нашей команды выступала Ева Меркачева. И, на мой взгляд, она со своей задачей прекрасно справилась – она озвучила все то, что нужно было сказать.
— Игорь, вы согласны с тем, что если включить в Уголовный кодекс статью о пытках, то это значит, что Россия признает, что в России есть пытки? И в СПЧ правда верят, что если появится отдельная права за пытки, проблема будет решена?
Игорь Каляпин: Нет, конечно же. Специальная статья, специальный состав, включение которого в Уголовный кодекс мы добиваемся под названием "Пытка", – это необходимое условие, но недостаточное. Необходимо выполнить несколько условий для того, чтобы у нас в стране появился действенный реальный механизм по противодействию пыткам. И появление в УК такой специальной статьи – это одно из таких необходимых условий, но недостаточное, может быть, даже не самое важное.
— Ева, почему Владимиру Путину никто не задал вопрос: "Это же вы подписали этот закон об "иноагентах", а теперь вы говорите о том, что его нужно обсуждать с профессиональным сообществом"?
Ева Меркачева: Начнем с того, что закон об "иноагентах" менялся много раз, в него бесконечно вносились какие-то доработки и изменения. Зачастую даже было сложно отследить, с какой спешностью депутаты пытались его подправить, и все время они его подправляли, на мой взгляд, в сторону ужесточения. В итоге получилось то, о чем сказал Павел Николаевич Гусев, когда не продуманы многие механизмы, в том числе главное – выход из этого статуса. Поэтому люди и не понимают, за что их признали "иноагентами", и не знают, как этого статуса потом в дальнейшем можно было бы лишиться.
Все это мы подняли, и, мне кажется, в принципе, нас услышали. У меня лично сложилось очень позитивное ощущение от этой встречи. Более того, она ведь длилась, наверное, больше, чем все предыдущие встречи, – почти пять часов мы общались с президентом. Это много, это означает, что он хочет очень внимательно выслушать каждого правозащитника. Выступили практически все, кто хотел.
— Игорь, поднимался ли вопрос отравления Навального на этой встрече? Была ли вообще произнесена фамилия "Навальный"?
Игорь Каляпин: Насколько я помню, нет.
— А почему?
Игорь Каляпин: Потому что по этому поводу ничего нового президенту сказать, насколько я понимаю, никто не мог. Какой бы вы вопрос задали президенту Путину про Навального? По-моему, все ясно.
— Например: "Почему до сих пор нет расследования о его отравлении"?
Игорь Каляпин: А что непонятно-то? Путин много раз свою позицию по этому поводу высказал. Она может нравиться, она может не нравиться. Мне она не нравится, я ее считаю незаконной. Но вы понимаете, что это не судебный процесс и Путин – не обвиняемый в этом процессе.
— Путин много чего обещал на этой встрече – обещал разобраться, обещал пересмотреть. Вы верите, что после этой встречи что-то изменится? Что какой-то из репрессивных законов после вчерашнего заседания будет отменен?
Ева Меркачева: Я верю, и не только на уровне интуиции. Мне показалось, по тому, как президент внимательно все слушал, и по тому, как он отвечал каждому члену СПЧ, что есть не просто надежда, что произойдет что-то хорошее.
Игорь: Каляпин: Я не верю.
