Елена Подкопаева – мать 25-летнего осужденного по "московскому делу" Ивана Подкопаева. Его дело рассмотрели в особом порядке, без доказательств, потому что Иван пошел на досудебное соглашение со следствием. По версии обвинения, Подкопаев распылил газ из баллончика в сторону сотрудников полиции. Ему вменили часть 1 статьи 318 УК России ("Применение насилия к представителю власти") и дали три года колонии. Апелляцию на решение суда перенесли – суд рассмотрит ее 2 октября.
Тимур Олевский поговорил с Еленой Подкопаевой об уголовном деле сына, СИЗО, колонии и солидарности.
— Вы не в первый раз увидели сына по видеотрансляции?
— Конечно, не в первый. Каждый раз, когда апелляция, идет трансляция по телевизору.
— Я понимаю, что вам, наверное, непросто. Вы пытались махать рукой...
— Мы очень скучаем по нему, и я чувствую, что он, конечно, очень подавлен. Он собрался, у него есть какая-то готовность принять эту вину, эти три года колонии.
Я категорически против этого наказания, потому что совершенно домашний ребенок пойдет в колонию. Даже не могу себе представить. Есть такое выражение: "Я костьми лягу, чтоб этого не было". Скажите, куда кости положить? Я сделаю все, я категорически против наказания, я не считаю, что [нарушение] настолько тяжелое, что можно человека отправить в лагеря, по этапу.
Молодому человеку нужно заниматься образованием, образованием своей новой семьи, а не [отправляться] по местам лишения свободы.
— У него есть девушка?
— Я бы очень хотела, чтобы это была "наша" девушка, я очень ей симпатизирую.
— Как она ко всей этой ситуации отнеслась?
— Я не знаю, девушка она или нет. У нас очень такие, тонкие отношения. Возможно, девушка, которая присутствует с нами на судах, просто очень симпатичный человек.
— В какой момент вы поняли, что он готов согласиться с тем, что он виноват, и признать это все?
— Он нам сказал, что надо ему передавать теплые вещи.
— То есть до этого он не собирался признавать вину?
— Нет, он признал вину, поэтому он пошел в особом порядке. Это о чем говорит? О том, что человек просто совестливый. Если он это действительно совершил – мне до последнего казалось, что это не он на видео. Может быть, было какое-то давление или был какой-то факт такой...
Мне кажется, что действие полицейских – оно рождает противодействие, какую-то защитную реакцию. Человек падает, например, он споткнулся – он за кого-то хватается. Оказывается, [возле] нацгвардейца когда ты падаешь, нужно отключить свои рефлексы и не хватать росгвардейца за рукав или за штанину. А то потом будешь сидеть три года в колонии. Людей давили, могли нанести какие-то травмы, но люди не должны защищаться. Они должны покорно прогибаться.
А у него было средство защиты. Нам вменяют то, что мы готовились... Заранее приготовил он камуфляж. Камуфляж я приготовила сама! Я купила в "Терранове" ему год назад эту толстовку, пол-Москвы ходит в таких толстовках. Черная толстовка – она считается камуфляжем.
У него было много чего в рюкзаке. Я же не присутствовала, я все смотрю по телевизору – и вижу, что у него достают это все. Первая [реакция] – конечно, шок. Но честно говоря, зная моего ребенка, он черепаха: все ношу с собой. Как там не оказалось резиновых тапок – потому что когда он ходит в гости, он свои тапки достает. Не обременяет хозяев. У него могло быть все, что угодно. Противогаз – может быть, [нужен был] по работе. Он у нас еще большой специалист – многие просят – потравить тараканов и клопов. Я не знаю, с чем это связать. Готовился ли он к этому митингу до такой степени – я не могу сказать, я не видела, чтобы он готовился.
— А на работе он чем занимается? Вы говорили, что он техник.
— Да, техник, который работает...
— В библиотеке.
— Да. Меняет картридж, если сломался принтер, чинит – такой легкий ремонт. Но в основном обслуживание: протереть, где засорилось, что-то поменять. Да, картриджи сыплются, из картриджей рассыпается вот это вредное [вещество] . Может быть, он его не выложил, этот противогаз? Я не знаю вообще. Но по-любому [эти] все вещи могут переноситься.
— Давайте допустим, что все это было им заранее спланировано и он хотел противодействовать насилию полиции. Даже если это так, наказание, на ваш взгляд, соизмеримо с тем, что он сделал?
— То, что он сделал, – это то, что распылил баллончик? Который в принципе предназначался не для нацгвардейцев, не для полиции и не для охранителей порядка, а предназначался для собак. Он живет в поселке, где с автобуса надо пройти через лес. Там действительно злые собаки. Это совершенно точно.
— Когда он вернулся, он рассказывал вам что-то о том, что происходило на митинге?
— А он уже не вернулся. Его сразу же взяли. Когда я пришла к нему в спецприемник, он мне доказывал, что ситуация там была такая, что девушек тащили в автозаки, что он стал вот это... Сейчас это считается как второй эпизод. Его взяли в приемник именно по второму эпизоду, а судят по первому, по распылению. Про распыление мне не было сказано ничего. Я с ним не общалась на эту тему и до последнего я не верила, что это он.
— Как вам кажется: митинги, попытки защитить политзаключенных, некоторые приговоры, отмены, смягчения – они касаются вас тоже или нет?
— Меня это касается очень! Я настолько благодарна Юле, сестре Павла Устинова, что она притащила такого волшебника – я это так называю – Константина Райкина. И началась эта волна, пошли сразу чудеса какие-то: людей стали отпускать. Медийные люди все-таки должны быть с очень активной жизненной позицией. Все-таки правда должна восторжествовать. Я верю в это, без этого нельзя, справедливость должна быть.
И я считаю, что приговор моего сына несправедливый. Что я могу сделать для этого? Вот что?
— Что вы ему передаете?
— Продукты передаем. Из вещей мы передаем ему продукты, я так понимаю, это делится на всех. Я узнала страшную вещь: около месяца он не имел своей кровати, и они спали по очереди. Вы можете себе представить: не иметь кровати своей? Ребенок, который всегда жил в своей комнате, имел свои книжки, свои гаджеты, свои компьютеры. И не иметь даже собственной кровати!
— В "Матросской тишине?"
— Да, в "Матросской тишине". Сейчас у него уже якобы VIP-условия: есть своя кровать.
— В какой момент это появилось?
— Появилась у него кровать после 3 сентября.
— Почему, на ваш взгляд, перенесли сегодня заседание?
— Не выполнено условие, что подсудимый должен быть за семь суток предупрежден о заседании апелляционном. Он подписал, что получил это уведомление 24 числа. Соответственно, только завтра он может [участвовать].
— Но это формальность, могли и рассмотреть.
— Нет, это не формальности. В случае чего мы можем пойти в кассационную [инстанцию], раскрутить – и это все отменится, будут какие-то неприятности. Судья очень правильно поступила: лучше отменить, чем потом разбираться со всем этим.
— А если волна спадет вот этой народной поддержки, гражданской?
— Очень бы не хотелось, чтобы она спадала, причем даже если – мы мечтаем, да? – отпускают вдруг прямо из зала суда, такое чудо случается, отпускают моего сына, все равно нельзя опять садиться к телевизору и вязать носки. Я так считаю. Что нужно дальше продолжать бороться за наши права.
Мне кажется, сейчас собрались такие хорошие ребята, боже, сколько... Я познакомилась с молодежью, я даже не знала, что у нас такая хорошая молодежь! Просто чудесные развитые ребятки. Им надо заниматься на самом деле карьерным ростом. Пусть у нас вся верхушка, все значимые люди будут вот эти единомышленники. Вот тогда мы очень легко в законодательстве сделаем правильные поправки. Не надо на митинги ходить.
— Вы говорили дома о политике?
— Вообще не говорили. У нас огород и животные, собаки, кошки – постоянные разговоры об этом. Когда у меня был обыск, я начала: это наша собака, то наша собака. А сама думаю: "У меня ребенок сейчас в тюрьме сидит. Наверное, не собаками надо было заниматься, а детьми". А как заниматься? Мне кажется, мы, в общем-то, вкладывали в него хорошие понятия – чести, совести. А почему-то он сидит, да?
Конечно, коррекция должна быть. Я была опечалена, что было с его стороны насилие какое-то, – любое насилие я не признаю. Человек должен хорошо владеть своим языком и открытыми ушами. Чтобы люди друг другу могли выразить свои мысли и понять их. И с головой должно быть все хорошо. Поэтому образование, образование и кругозор. Чтобы люди не насилием добивались, чтобы было хорошо, а выступали с диалогом.
— Кем вы работаете?
— Сейчас я работаю начальником ЭХО, эксплуатационно-хозяйственного отдела, в научно-технической библиотеке.
— У вас там были проблемы из-за этого дела? Не пытались вас уволить?
— Нет. У меня был переход в другой отдел в этот момент, я была до этого контрактным управляющим. Контрактный управляющий держит руку на пульсе 44-го и 223-го федеральных законов, то есть расходования бюджетных и внебюджетных средств. Это очень тяжелая работа, при моем нервном потрясении и занятии своим ребенком я бы не могла выполнять свои обязанности профессиональные. А эксплуатационно-хозяйственный отдел не требует такого умственного и нервного напряжения. Поэтому я перешла в этот отдел, мне пошли навстречу, большое всем спасибо – нашему руководству и нашему генеральному директору.
