Исследователю архивов Сергею Прудовскому отказывают в доступе к протоколам НКВД, в которых есть имена приговоренных к расстрелам и лагерям. Прудовскому эти материалы нужны для книги. Управление ФСБ по Ивановской области в своих судебных возражениях утверждает, что эти документы выдать нельзя, потому что они якобы содержат сведения, распространение которых может повлечь разжигание национальной, расовой или религиозной ненависти и нанести ущерб Российской Федерации.
Историк и журналист Эдуард Андрющенко, он также и автор Настоящего Времени, изучает рассекреченные в Украине архивы, в том числе и НКВД. Вот что он об этом рассказал в эфире программы "Вечер".
– Давайте сразу расскажем, в Украине архивы рассекречены вплоть до 80-х годов. Есть, например, решение о расстрельных тройках, и можно найти много чего интересного. Правильно?
– Да, конечно, это все уже неоднократно публиковалось. Вот уже несколько лет, как эти архивы окончательно рассекречены на законодательном уровне.
Вообще процесс был такой довольно долгий в Украине, и тоже в определенный момент были и откаты назад в этом процессе и даже засекречивание некоторых дел после рассекречивания. Но с 2015 года, в принципе все, что сохранилось до нашего времени в архиве Службы безопасности Украины и в других архивах, – документы советских спецслужб хранятся, все это было рассекречено, начиная с 1918 года и до 1991-го.
– В России ФСБ отказывается показывать архивы, аргументируя это тем, что эти сведения могут повлечь разжигание национальной, расовой или религиозной ненависти, это цитата из их письма, и вообще может нанести ущерб Российской Федерации. В Украине открытые архивы повлекли то самое разжигание какой-либо ненависти? Нанесли какой-то ущерб государству?
– Когда шло дело к принятию этих законов о декоммунизации, один из которых касался архивов, то была такая дискуссия, хотя и не очень живая. Но иногда звучал аргумент противников рассекречивания, что если вы откроете архивы, то будут родственники репрессированных мстить родственникам чекистов, чуть ли не до гражданской войны может дойти дело. Но практика показывает, что за эти шесть лет, даже больше, ни одного подобного случая не было. Это какой-то нонсенс, мне кажется, представить, что в действительности может быть такая ситуация.
– А что, по вашему мнению, ФСБ скрывает в таком случае? Чего опасается?
– Я не стал бы искать какое-то рациональное объяснение в данном случае таким ограничениям и запретам. Это могло иметь какой-то действительно практический смысл, если бы речь шла о документах конца 80-х годов, когда, например, агентура может быть еще живой, тут понятно. А когда речь идет о 30-х, то здесь исключительно, мне кажется, имеет значение какой-то символизм. И вообще мы понимаем, что для чекистов разных поколений очень важным было осознание причастности к этой особой касте, и понимание преемственности поколений, хотя мы знаем, что оно не всегда было одинаково сильным.
Да, в конце 80-х КГБ осуждал преступления 30-х годов и когда получил указания из партийной верхушки способствовать рассекречиванию, реабилитации жертв репрессий, то все это выполнял. И никаких ограничений. Понятно, что ограничения были, но тем не менее стали они более открытыми и осуждали своих предшественников.
В наше время, у меня есть такое ощущение, что, наоборот, та же Федеральная служба безопасности, мне кажется, действительно ведет свою историю со времен Дзержинского, и [есть] эта преемственность поколений.
– А что, по вашему мнению, важно изучать в этих материалах? Почему их важно изучать? Что такого важного там нашли? Может, вспомните какую-то важную находку в Украине?
– Мне кажется, нельзя выделить какой-то отдельный документ, который перевернет все наше представление. Имеют значение именно множество конкретных историй, потому что когда мы слышим какие-то огромные цифры, количество репрессированных в 1937-1938 годах... Но цифры не так воздействуют вообще на человека, не дают такой картины, как когда ты читаешь какое-то конкретное дело, когда ты понимаешь, что доказательств совершенно никаких не было. Мы понимаем, как все это происходило в 1937-1938 годах, не буду лишний раз рассказывать. А впоследствии даже когда человек был реабилитирован еще при советской власти, в 50-х годах еще и родственникам, по сути, врали о его судьбе, сообщали, что осужден на 10 лет, умер естественной смертью. Это тоже такой важный момент во всей этой истории. То есть каждая конкретная личная история, мне кажется.
