Мария Наумова – латвийская певица, которая победила на "Евровидении" в 2002 году, чем дала Латвии право принимать у себя этот песенный конкурс.
В интервью Настоящему Времени Наумова рассказала о своей победе и дальнейшем карьерном пути, о своем отношении к положению русского языка в современной Латвии и помощи, которую она оказывает украинцам после начала полномасштабного российского вторжения.
"Я хочу быть свободным человеком"
– В 2002 году вы победили от Латвии в песенном конкурсе "Евровидение". Какие были эмоции, что вы помните об этом?
– Скажу так, да, это случилось в моей жизни. Это совершенно неожиданная вообще история произошла, потому что, конечно же, мы могли надеяться на все что угодно или, так скажем, ехали за всем чем угодно, но не за победой, потому что как бы совсем другие мысли были. Тогда главной целью нашей команды было – это как минимум постараться попасть в "десятку", чтобы не упасть в грязь лицом и чтобы Латвия могла на следующий год тоже принимать участие в конкурсе. Это было, конечно, очень неожиданно, очень эмоционально.
– Не раз звучала критика, что конкурс "Евровидение" политизированный, мол, победы дают там разные страны по принципу соседства, солидарности. Ваше личное мнение, так ли это?
– Я думаю, что чем дальше, тем больше этот момент может присутствовать. Я думаю, что тогда немножко другие правила были, другая история немножко. Ну, страны всегда поддерживают друг друга чуть-чуть, дружественные. Я думаю, это было всегда. Но, мне кажется, сейчас этого просто больше, просто потому, что больше стран-участниц и все друг за друга. Вообще это большая лотерея, огромная лотерея, по крайней мере, в наше время точно было, да и сейчас такая лотерея.
– А ваш счастливый случай: как вы думаете, почему вы победили?
– У нас довольно сложная была вообще вся поездка, такая непростая. У нас всю неделю все не шло вообще никак, знаете, такое состояние. Я очень часто говорю: в детстве мы покупали яйца в бумажных пакетах, иногда бывало, трещинка какая-то, и у тебя этот пакет рвался, выпадали эти яйца, разбивались, естественно, и ты мог только развести руками и ничего сделать не мог. Можешь злиться, но можешь посмеяться в этот момент. Вот здесь так и у нас было: шло, но очень не шло, ну вот все не шло. В конце концов мы дошли до такого состояния, когда мы: ну что, ну мы сделали the best of us, мы сделали все что могли, и, если так не идет, но, если дано не случиться ничему, значит, не случится. Поэтому мы пошли просто с какой-то такой [мыслью]: а будем просто получать удовольствие. Ну и пошли… И вот оно случилось.
– Ну а жизнь после "Евровидения"? Что-то дал этот конкурс в карьере, какой-то толчок, узнаваемость?
– Конечно, конечно, ну, конечно, такое событие не может пройти бесследно. Во-первых, была, конечно, безумная жизнь. В течение года мы жили с моим администратором, и у нас было по 20 самолетов в месяц, примерно в таком режиме. Тогда еще, кстати, из Латвии не было прямых самолетов и все через что-то, соответственно, у тебя набирались эти полеты на 20 самолетов в месяц. Режим тот еще.
Я никогда в жизни не хочу петь под фонограмму
Во-вторых, это, конечно, какие-то предложения. Это такой момент, когда тебе надо ответить для самой себя на вопросы: чем ты хочешь заниматься, как ты хочешь заниматься, в какую сторону ты хочешь идти. Это было потрясающее время и потрясающая возможность очень четко выбрать свое направление. Я ответила для себя, что такое сцена для меня. Поскольку я человек, который вырос в театре (у меня мама актриса, я выросла за театральными кулисами), для меня, конечно, сцена – это такой вот разговор, это творчество, это театр, это там, где все происходит здесь и сейчас. И я себе сказала, что я никогда в жизни не хочу петь под фонограмму, ну под минусовые, естественно, под плюсовые я даже не рассматривала никогда. То есть мне важно, чтобы у меня был хотя бы один музыкант, чтоб это было все живьем. Это было мое первое такое решение.
Второе решение: я четко поняла, что я не хочу идти в какую-то танцевальную музыку, в популярную такую музыку, потому что мне хочется заниматься тем, что мне нравится. Скажем так, пусть это будет мой эгоизм, моя такая амбиция.
И третье – это то, что я поняла, что я хочу быть свободным человеком. Не жалею ни одной секунды о том, что от каких-то предложений мы отказались – больших, замечательных таких, привлекательных предложений. Но я поняла, что просто шоу-бизнес – это не мое, я вообще человек не бизнеса и не шоу-бизнеса. Мне хотелось творить, быть свободной и делать то, что хочется.
"Русский язык не имеет никакого отношения к тому, что сейчас происходит"
– Рижский русский театр им. А. П. Чехова вам не чужд?
– Это как раз вот там, где я выросла. И там как раз у меня сейчас была программа, мы недавно ее закончили, "История мирового романса" – как раз там и играли.
– У нас недавно было большое интервью с Даной Бьорк, директором театра. Сейчас очень часто поднимается вопрос русскоязычных в Латвии, русской культуры в Латвии из-за всех событий в Украине. Непросто быть русскоязычной в Латвии?
– Я думаю, сейчас-то вообще очень непросто, потому что абсурд присутствует. К сожалению, очень многие моменты как бы поднялись, и сейчас, я думаю, что много некрасивых вещей происходит, глупых, мне кажется.
Человеком движут две силы вообще: любовь и страх – нет другой движущей силы. Это моя, по крайней мере, такая вера. И эти две силы, которые как газообразные вещества, там где что-то одно уходит, тут же второе заполняет. И, к сожалению, страхов много, и эти страхи проявляются в какой-то и ненависти, и обиде. То есть это очень по многим моментам происходит. И конечно, к великому сожалению, национальный вопрос, который всегда был в Латвии, всегда присутствовал, – он сейчас активизируется и очень некрасиво активизируется.
Если бы мы перечеркивали каждый раз, когда идет война, мы забыли бы, что такое французский, немецкий язык. Завоеватели говорили на разных языках
Мне доводилось в своей жизни из зала выводить, у меня была когда-то студия, маленький дом культуры на триста детей, у нас там был и балет, и языки, и танцы, и вокал. И мы делали много программ, много концертов и благотворительных программ. И мне доводилось из зала выводить и русскоязычных родителей, потому что они как-то плохо высказывались, и мне приходилось пресекать латышскоговорящих людей за их некрасивые высказывания, потому что я вообще за человека, я за то, что все есть одно. А когда такие разделения происходят... К сожалению, людей, мне кажется, не очень умных, много, это сейчас проявляется.
И конечно, очень грустно смотреть на то, что происходит. Театру Чехова желаю просто выстоять в это сложное время, потому что русский язык не имеет никакого отношения к тому, что сейчас происходит. И все перечеркнуть – мне кажется, это очень глупо. Потому что если бы мы перечеркивали каждый раз, когда идет война, мы перечеркивали какие-то нации, какие-то языки, то мы бы уже забыли, что такое английский, мы забыли бы, что такое французский, что такое немецкий язык или культура, испанский. Завоеватели говорили на разных языках.
– Еще это и период, когда многие русскоязычные Латвии начали разбираться в себе, заниматься самоидентификацией.
– Я здесь родилась, здесь мой дом, у меня никогда не было идентификации российской. Конечно, русский язык – мой родной язык, это моя естественная вибрация, во мне она русская. Но это не мой вопрос, это не мой случай. Я абсолютно человек этой страны, так что вопрос не ко мне действительно. Но вокруг я вижу, как люди действительно кто-то, каждый по какой-то своей причине, я вижу, что люди готовы идти получать гражданство, сдавать на гражданство. То есть, конечно, раньше это было удобно людям, которые имели родственные, дружественные связи или какие-то связи по работе с Россией. Конечно, ездить с паспортом негражданина было очень удобно без виз. Сейчас, конечно, это меняется. И сейчас многим людям надо ответить для себя на вопрос, кто я, где я и где я хочу жить, где я хочу, чтобы росли мои дети. Это такой вопрос.
– А действительно кто они, русскоязычные Латвии: те, кто выросли, уже далеко не в первом поколении живут в этой стране?
Наше государство не так много сделало для того, чтобы объединить эти два мира: латышский и русский.
– Здесь разные люди. Есть люди, которые были настроены на Латвию, и люди, которые были настроены, конечно, на российское пространство. И это две разные категории. К глубокому сожалению, я считаю, что наше государство не так много сделало для того, чтобы объединить эти два мира: латышский и русский. То есть они существовали параллельно: параллельные газеты, параллельные информационные каналы. Кроме того, что все время говорили о том, что надо перейти на латышское образование, какого-то мудрого действия как объединить, как ассимилировать, не было. Всем было удобно: дели да властвуй. Это было удобно, это было, мне кажется, очень хорошо использовано.
– Но сейчас это еще более гипертрофировано: это отказ от русского языка в школах, это усиление роли латышского языка в обществе.
– Мне кажется, это, вообще-то, правильно по большому счету. По большому счету, когда люди едут в Германию, все учат немецкий, или во Францию – все учат французский, либо английский, если готовы учиться в international school. То есть по большому счету, я думаю, это путь любой независимой страны как бы. Другое дело, как его за эти долгие годы можно было проделать очень мягко, спокойно и умно.
"Не могу не делать"
– Мария, вы с мужем помогали Украине после полномасштабной войны. Можете рассказать об этом: как, что сделано?
– Сделано много. Мой муж 27 февраля 2022 года уехал на польско-украинскую границу, потому что у него бизнес связан с туристическим транспортом и у него были автобусы. Просто он понял, что сейчас беженцы, им надо как-то попадать в Европу, и он поехал, а я параллельно начала искать, куда вообще можно людей отвозить, потому что все страны сказали, что беженцев принимают, но реально 28 февраля, когда у нас был первый автобус с людьми, никакой процедуры не было. Ты же не можешь привезти людей и сказать: "Вот вам, пожалуйста, Эйфелева башня, можете здесь выходить, это Париж". Ты не можешь так оставить людей. Вот мы сидели обзванивали с друзьями, искали, куда можно отвезти этот первый автобус. То есть это было такое начало. И оно очень сильно развилось.
На сегодняшний день это довольно серьезный фонд Angels for Ukraine. На сегодняшний день вывезено более 30 тысяч беженцев. Сначала это были беженцы, которых отвозили в Европу, потом, когда этот процесс был налажен волонтерами, многими людьми, многими компаниями, потом это был вывоз людей по Украине из оккупированных территорий. Потому что там были такие моменты в Харьковской области, когда она была оккупирована, там люди за деньги выходили оттуда, то есть по тысяче человек в неделю вывозили этих людей, перевозили их в другие части Украины. Потом это были люди, которые переезжали уже с освобожденных территорий куда-то в другое место просто на зиму, потому что не было никаких возможностей там жить. Это также помощь в транспортировке раненых в Польшу в аэропорт, откуда раненых забирали в разные страны. И это до сих пор продолжается. В общем, этот процесс развивается активно на таком серьезном уровне.
– И какими вопросами занимается этот фонд?
– Фонд занимается организацией. На сегодняшний день это работа с парамедиками – это больше раненые. Это все обрастает различными проектами. Муж этим занимается.
– Раненых много?
– Раненых очень много. Во-первых, там один очень большой вопрос, который, мне кажется, станет серьезным вопросом, – это вопрос разминирования территорий. Это такой будет огромный вопрос и огромная проблема.
– Почему вам так важно это делать?
– Это от слова "не могу не делать". Важно, потому что сердце болит, потому что за этот год столько слез. Важно все, что происходит, потому что это не должно происходить. Все, что происходит, – это абсолютно неправильно.
