В издательстве Vidim Books, издающем книги писателей, которые не могут быть выпущены в России по цензурным соображениям, вышла новая книга Дмитрия Глуховского "Мы. Дневник падения". Прославившийся своими художественными текстами ("Метро 2033", "Текст", "Пост"), Глуховский на этот раз обращается к публицистике: "Мы. Дневник падения" – это сборник его собственных статей, заметок и размышлений разных лет, начиная с 2012 года, которые сегодняшний писатель комментирует "из будущего", в котором оказался он сам и его читатели, чтобы попробовать понять, что к этому будущему привело – что привело к войне, авторитаризму, нарастающим репрессиям и всеобщему подчинению.
Об этой новой книге, отношениях с российскими властями и своими российскими читателями, а также о том, что с Россией делают война и пропаганда, с Дмитрием Глуховским побеседовал Юрий Баранюк.
О пропаганде войны и бегстве людей от новостей
– Вы очень много пишете в своей новой книге о влиянии пропаганды, в том числе на людей, которые умеют мыслить критически, в том числе на вас. Что можете сейчас посоветовать тем, кто хотел бы разобраться в происходящем, – кроме как прочитать вашу книгу?
– В целом та аудитория, которая готова прислушиваться к точкам зрения, альтернативным российской пропаганде, эту информацию уже потребляет из ютуба. Образовался достаточно обширный и разнообразный сегмент русскоязычного информационного ютуб-вещания, скажем так, в пику телевизионной пропаганде, преимущественно из людей, которые уехали с началом войны или даже еще раньше за рубеж. И они достаточно активно и разносторонне освещают происходящее. И контраст с тем, что сегодня можно услышать в российских государственных медиа, даже тех, которые еще хоть как-то пытаются держать марку частных российских медиа, типа РБК какого-нибудь, огромен.
Другое дело, что уже давно произошла такая сегментация и "окукливание", что ли, людей в их собственных "информационных пузырях". И проблема не в том, что нет доступной информации для тех, кто хочет ее найти. Проблема заключается в том, что многие люди не хотят искать информацию, которая бы их эмоционально выбивала из какого-то комфортного статус-кво. Люди, которые решили для себя, что они не видят своего будущего без России, и при этом понимая, что они никак на происходящее в России повлиять не могут, начинают закрывать себя. Перестают читать новости о войне, перестают читать новости о репрессиях, перестают читать новости о беспределе каких-то пропутинских силовиков.
Те, кто хочет пропаганде противостоять, имеют массу способов это сделать. Достаточно просто в ютуб, который все еще в России не заблокирован, зайти и несколько слов в поисковую строчку вбить. Проблема в другом. Проблема в том, что люди избрали для себя такое, скажем, информационное отшельничество и существование в некоем достаточно легко все еще создаваемом в России "коконе" из положительных и личных новостей.
– Невозможно же бесконечно смотреть на реальность, которая отличается от картинки, которую тебе транслируют через государственные медиа, или развлекательный какой-то контент. Невозможно бесконечно существовать в таких условиях.
– 450 тысяч погибших и раненых, согласно данным британской разведки и британского министерства обороны, – такова цена, которую Россия пока что заплатила за войну с Украиной. Это значит, что в стране есть все еще 140 с чем-то миллионов людей (в зависимости от того, верить или не верить официальным переписям населения), которых война пока не искалечила лично. Допустим, мы прибавим сюда членов семей, умножим на четыре – это несколько миллионов пострадавших или почувствовавших на себе войну. Допустим, в целом 10 или 20 миллионов человек в стране ощутили на себе войну, потому что они либо потеряли в ней кого-то, либо сами пострадали, либо наоборот, воспользовались теми возможностями, которые государство дает, и поехали – на заработки, условно говоря, убивать ни в чем не повинных людей.
И получается, что четыре пятых страны или даже больше никаким образом на себе войну не почувствовали, совсем. В особенности в больших городах, где все еще предпринимаются огромные усилия для того, чтобы люди – в Москве и Петербурге, например, – эту войну не чувствовали. Тем самым [формируется] та шизоидная картина, когда пропаганда создает некую реальность военного времени, а при этом городские власти и федеральные власти делают все возможное, чтобы политически потенциально активные, средний класс, никаким образом на себе эту войну не чувствовали. А люди менее обеспеченные, наоборот, через финансовый стимул оказывались в эту войну втянуты и поддерживали государство.
Не только есть люди, которые из России уехали, но и люди, которые в Россию вернулись – уехав в первый год войны, на второй вернулись. И говорят, что [увидели там] "жизнь как жизнь": ни какой-то массовой провоенной мобилизации, ни человеконенавистнической фашистской истерии. Просто по большому счету все вернулись в свою привычную жизненную рутину. И если не читать новости "из-за бугра" или новости последних еще не добитых честных свободных журналистов в России, то кажется, что жизнь прежняя.
Сколько будет у власти возможность эту иллюзию поддерживать и, самое главное, желание? Потому что в какой-то момент, когда начнет истощаться материальная база, выбор будет только один – тотальная мобилизация. Мы в принципе видим, что наметки к этой мобилизации уже начинаются. Мобилизация – имеется в виду не только призыв, мобилизация – перевод ментальности страны, ментальности нации на военные рельсы. Когда тебе не дозволено уже будет в "Камеди Клабе" притворяться, что войны не существует, обходить эту тему стороной или даже как-то ее аккуратно обшучивать ради снятия напряжения. Когда будет заканчиваться материальный ресурс для подкупа русского человека, для того, чтобы его на фронт отправлять не принудительно, а за деньги, – в этот момент, я думаю, что власть перестанет притворяться и перестанет позволять людям притворяться и поддерживать в себе иллюзию, что все нормально. И тогда будет переход страны в тотальную ненормальность. Я думаю, что этот момент в принципе не за горами.
"Есть нежелание на национальном уровне испытать чувство вины". О страхе поражения и сакрализации власти
— Вы сейчас говорите про тех, кто "затаился", например, и у них беда только еще на пороге. Но в книге вы также писали очень много о том, что есть часть граждан, которым очень были нужны победы самые разные – от спортивных в 2014 году до признания со стороны западных стран, а позже военные победы. Спрос вот этих людей, эту жажду каких-то побед можно чем-то заместить, удовлетворить и сделать их какими-то более открытыми к миру?
— Во-первых, безусловно, да. И скажем так, та открытость, которую Россия продемонстрировала миру во время футбольного чемпионата [в 2018 году], готовность удовольствоваться какими-то достаточно символическими спортивными победами, безусловно, подтверждает тот факт, что нынешнее принуждение властью страны к угрюмости, озлобленности, попытка ее втравить в какую-то милитаристскую фашистскую истерию не находит отклика спустя столько времени и такое количество часов телепропаганды. Это говорит о том, что стремление к нормальности у нашего человека все-таки гораздо больше, чем стремление к удовлетворению каких-то имперских амбиций.
Эти имперские амбиции, мне кажется, в очень большой степени навязаны телевизионной пропагандой. Желание нормальной человеческой жизни и скрытое, подспудное, все еще неосознанное желание ощутить свое человеческое достоинство, уважение к своим правам гораздо больше, хотя оно и не артикулировано, чем потребность заместить это все удовлетворением каких-то "надо", национальных имперских амбиций.
И я уверен, что обычному человеку совершенно не нужна победа в этой войне. Он победе в этой войне не обрадуется и, проиграв эту войну, не сильно расстроится.
Единственное, мне кажется, что стоит здесь упомянуть, – чего опасаются и представители элит, и в той или иной степени обычные люди, люди среднего класса и, может быть, бедных каких-то прослоек. Это то, что, проиграв войну, Россия окажется в положении проигравшей войну гитлеровской Германии, и за все придется отвечать. Есть нежелание на национальном уровне испытывать чувство вины, есть подспудное, разумеется, понимание огромного греха, которое страна взяла на себя, не рискнув сопротивляться воле власти. Есть желание всячески от этого чувства вины и, собственно, от самой вины увильнуть. И есть желание, что называется, "раз мы начали, надо закончить, надо довести до конца" – то есть привести эту ситуацию, где мы, безусловно, глобально неправы, к какому-то хитрому выходу, где нам по крайней мере не предъявили бы за это. То есть правды на нашей стороне нет, но на нашей стороне должна быть сила. И мы, мобилизовавшись, принудим их – коллективный Запад, Украину, прогрессивную общественность, золотой миллиард – к тому, чтобы по крайней мере с нас сняли претензии. И мы не чувствовали бы, и дети наши не чувствовали бы себя, как немцы, виноватыми в нескольких поколениях, а мы могли бы все отыграть назад. Вот такое есть желание.
Можно ли это на что-то другое заместить, можно ли эту потребность просто в человеческом самоуважении и ощущение собственной какой-то по отношению к своей власти ущербности как-то по-другому удовлетворить? Конечно, можно.
– Но, видимо, эта власть не будет этого делать.
– Эта власть поставила все на карту. Она, как мы знаем, рискнула не только уже своей репутацией и своими отношениями с Западом, но и своим местом в истории, исторической памятью о себе, возможно, своими головами, своими состояниями и так далее.
Вообще, честно говоря, мне кажется, что подлинная мотивация заключается в том, что, начиная войну, которую подают населению как сакральную и экзистенциальную, власть, путинский режим и Путин лично намеревались себя тем самым сакрализировать. Испытывая, очевидно, недостаток легитимности – учитывая, как проводились "на пеньках" конституционные реформы, продлевались в бесконечность сроки президентской власти и так далее. И, в частности, благодаря борьбе Алексея Навального за признание власти нелегитимной, и ее капиталов нелегитимными, и методов власти нелегитимными это ощущение становилось все более массовым, и нужно было чем-то все это ощущение перебить.
Когда ты утверждаешь по всем пропагандистским каналам, что страна находится в состоянии экзистенциальной войны, войны за выживание, за самосохранение… А страна у русского человека слепляется в одно с государством, а государство – с нацией и народом, типа это все одно. Но на самом деле это совершенно разные вещи. А пропаганда навязывает представление о том, что на кону стоит не только выживание режима, но и выживание государства – потому что государство и есть режим. И выживание народа – потому что народ и есть государство. И что если сейчас мы не одержим победу в этой войне, то последует крах всего. А если мы одержим победу, то это сакрализирует тем самым правителей, сакрализирует элиту и позволит, полностью преодолев кризис легитимности, дальше этой элите править бесконечно.
Не будем забывать о том, что людям, которые сейчас находятся во власти, в среднем "семьдесят плюс" – это Путин и его ближайший круг, – то есть в течение десяти лет им нужно решить вопрос о передаче власти своим детям. Дети эти, как мы видели, очень мягкотелые, неубедительные. А на кону же стоит не только власть сама по себе, на кону стоят триллионы долларов совокупных состояний этой элиты.
То есть, по большому счету, война в Украине нужна была для того, чтобы, одержав в ней победу, сакрализировав эту победу, сакрализировать режим. Представить его как священный, сакрализировать всех основных его действующих лиц, и тем самым обеспечить "бесшовную", мягкую передачу власти и, самое главное, наследия, активов следующему поколению. Дать им возможность за десять лет после войны, когда будет создан новый национальный миф, зиждущийся на покорении непокорной Украины, дать им возможность устояться – и тем самым обеспечить формирование долгосрочной и стабильной элиты и решить вопрос ее нелегитимности. Вот для чего, собственно, эта война в первую очередь была нужна.
"Диктатура, но писателей еще не убивают". Об уголовном деле Глуховского и преследовании авторов в России
– Ряд издательств уже отказываются выпускать книги опальных авторов. И ваши книги отдельно особо рьяные продавцы до этого пытались прятать, упаковывать в непрозрачные пленки.
– Это они соблюдали законодательство: поскольку я "иноагент", а книги "иноагентов" должны быть упакованы в какую-то непрозрачную оболочку.
– Это мы говорим о тех, кто соблюдал законодательство. Но есть те, кто и по своей воле старались убирать куда-то ваши книги с главной полки.
– Забавный случай произошел со спектаклем "Текст", еще задолго до объявления меня "иноагентом". В тот день, когда Следственный комитет объявил меня в розыск в России, они сразу превентивно сняли мой спектакль с программы и перестали его показывать в театре Ермоловой. Потом я увидел, что театр Ермоловой теперь подшефный театр Следственного комитета. И понял, что действительно ситуация у них получилась немножко шизоидная, когда подследственный в подшефном театре Следственного комитета какой-то перформанс дает. И они решили вот так от этой двойственности избавиться. В общем, выбрали как обычно – как васильковый околыш.
– Вы видите, власти с разных сторон пытаются сделать очень много для того, чтобы авторы не имели доступа к своей аудитории в России. Вы верите, что вам однажды, возможно, придется попрощаться с большей частью аудитории в России?
– Ну, во-первых, я со своей стороны всегда делал все возможное, чтобы тексты мои распространялись помимо желания и ведома книготорговцев – бесплатно и непосредственно в интернете. На моих собственных сайтах и в моем собственном телеграм-канале практически все мои книжки выложены в открытом доступе. Какое-то количество книг уже напечатано и циркулирует. И в общем все те основные вещи о взаимоотношениях власти и общества, которые я хотел людям сообщить, уже сказаны в книгах, которые вышли, которые сейчас у людей дома на полках стоят. Если кто-то захочет, конечно, их в превентивном порядке выбросить, сдать в макулатуру или сжечь – это одна история. Но мне кажется, что России очень свойственно такое ползучее сопротивление, жизнь с фигой в кармане и такое двоемыслие, когда ты на публике говоришь одно, а своим друзьям и близким говоришь другое. И книга для этого бумажная, в отличие от многих других медиа, очень подходящий сосуд для хранения запретных знаний. Потом мы себя очень часто через книгу ведь каким-то образом определяем, то есть любимая литература является для нас одним из критериев, по которым мы свою личность определяем, оцениваем. И говоря другим о себе, мы говорим о своих любимых произведениях, о своих любимых книгах. Поэтому я не думаю, что с книгами люди будут так легко расставаться, честно говоря.
И потом, у всех все равно есть надежда, что морок, который сейчас Россию окутал, недолговечен и что он привязан ко времени физического существования верхушки режима. И когда они будут дряхлеть и уходить, так или иначе следующее поколение наших властителей – неважно, будут ли они выходцами из элит или будут они какими-то пришельцами извне революционным путем – захотят отстроиться от всего этого душного регрессивного архаического наследия, которое нам сейчас навязывают. Тогда это все вернется, и не имеет смысла книги выбрасывать и жечь. Поэтому надо просто припрятать их и позволить им пережить нынешние темные времена.
– А вот если мы сейчас вернемся к этим темным временам. В вашей новой книге есть глава, которая называется "Это не ваша война", она частично процитирована в вашем уголовном деле. Тут я напомню, что Дмитрия заочно осудили по статье о распространении "фейков" об армии, которыми в России признают любую информацию, которая не соответствует официальным сообщениям Минобороны. Ждете ли вы уголовных дел за то, что кто-то будет читать вашу новую книгу, захочет подарить кому-то экземпляр?
– Вы знаете, мне кажется, что в данный момент эти опасения чрезмерно утрированы. Но мы не можем с вами предполагать, как жизнь будет развиваться в следующие два-три года. То, что происходит, репрессивные меры, которые принимаются, – это во многом просто избыточная параноидальная реакция. Власть просто старается подуть на все источники горячей воды, обжегшись на молоке. Любой брошенный окурок немедленно видится им как призрак грядущих лесных пожаров, и они за каждым окурком бегают взводом ОМОНа и затаптывают его берцами, даже если этот окурок был брошен на асфальт.
Будут ли они преследовать моих читателей за чтение моих книг? Я думаю, что мы еще не в этой точке находимся. И слишком многое остается непредсказуемым для того, чтобы пытаться прогнозировать, что будет дальше. Пока я думаю, что книги можно читать без всяческих опасений.
Каким-то удивительным образом наша власть, поскольку она такая шизоидная – одной своей головой гидра говорит одно, другой своей головой гидра говорит другое, – телевизионными головами предлагает стереть Париж, и Берлин, и Лондон, и Нью-Йорк в ядерный пепел, а другой усатой головой представители западных стран все еще называются партнерами. И сигналы, которые власть отправляет различным аудиториям, часто взаимоисключающие и противоположные. В этом как бы и есть ее стратегия. Поэтому что там они на самом деле думают, мы не знаем. Но при этом не отпускает ощущение, что они где-то в глубине души все еще надеются на нормализацию [отношений] с Западом. Поэтому уже давно открыто преследуя политических активистов, включая их убийство, и все более открыто преследуя журналистов, а в том, что касается деятелей искусства, власть пока как-то делает это чуть-чуть стеснительно. Я думаю, что это стеснение очень напускное, и вопросы здесь стоят сугубо прагматические: как лучше воздействовать на людей и на каких именно людей воздействовать для того, чтобы удерживать ситуацию под контролем?
– Извините, тут я бы не согласился с вами. Ваш пример, пример Акунина, все эти уголовные статьи – это уже, по-моему, совсем не стеснение.
– Диктатура, но вот еще пока писателей не убивают, скажем так.
"Мы. Дневник падения": для кого написана эта книга и можно ли очнуться от пропаганды
– Опять хочу вернуться к вашей книге, к главе, которая называется "Письмо в Басманный суд". Вы пишете о статье о "фейках", о том, что когда не получилось расчеловечить граждан Украины, власти начали расчеловечивать граждан России – в том числе с помощью этой статьи, с помощью запрета называть войну войной. Как вы думаете, таким образом скольких расчеловечат, а сколько людей не сломаются? И смогут ли запропагандированные вернуться в нормальное состояние? Или, здесь я другую вашу книгу процитирую, как в книге "Пост": "Один раз эту молитву услышал, и обратной дороги нет".
– Мы сейчас в предыдущем пассаже обсуждали с вами то, как люди начинают себя отождествлять с прочтенной книгой: я – это то, что я люблю. Я – это то, во что я верю, я – это то, что я читаю, вот эта вещь меня сформировала, я – это бог, в которого я верю. Те стержневые вещи, с которыми человек себя приучает отождествлять, для него становятся принципиальными. И он иной раз, я думаю, за это даже пожертвует жизнью. Потому что это оказывается для него эмоционально невероятно важным в какой-то момент.
Те люди, которые все поставили на карту и готовы были жертвовать собой, или которые потеряли близких и ничего взамен не получили, возможно, кроме какой-то материальной компенсации, на этой войне… Удивительным образом, чем больше человек оказывается вовлечен, тем спонтанно и интуитивно более вероятен тот шанс, что даже если война будет проиграна, если он уже и есть эта война, он для себя решил, что он себя определяет как русский, россиянин, который противостоит "враждебному воздействию Запада", и в этом и есть смысл его жизни, – это и есть он. Такие люди, конечно, даже если Россия войну как-то катастрофически проиграет, все равно, скорее всего, в этом не разочаруются.
Другое дело, что абсолютное большинство людей занимают обывательскую позицию. Я думаю, что они находятся просто в ощущении себя недостаточно ни состоятельными, ни сильными для того, чтобы с режимом бороться, не видят никаких для этого возможностей. Поэтому говорят: "Ну, мы живем в такой стране, и деды наши жили в такой стране, и отцы жили в такой стране – надо приучаться ее любить. Есть что есть, что есть, с тем и работаем". И они ищут поводы для гордости, потому что никто не хочет находиться в конфронтации с системой, если не обладает необходимым стержнем для этого или не хочет жить в состоянии страха.
Люди начинают оправдывать себя и выискивать себе моральное оправдание. При том, что это совершенно очевидно нарушает какие-то базовые человеческие этические нормы, потому что людей убивать нехорошо, мы знаем, грабить нехорошо, воровать нехорошо, сжигать чужие дома нехорошо – мы все это знаем. Но давайте как бы прислушаемся к объяснениям власти, почему в данном случае это допустимо, почему я не должен ненавидеть своих соотечественников, которые с совершенно невинными, очень похожими на нас украинскими людьми все это осуществляют? Как я все это себе объясню? Но это, опять же, не глубинные убеждения, это просто когнитивные тактики, которые люди применяют для того, чтобы сохранить некий баланс и сохранить свой рассудок. Дальше они все равно продолжают существовать своими обычными повседневными жизнями и просто пытаются тем самым сберечь себя.
Абсолютное большинство людей, 99,9 процента – не герои. Для них [не актуален] тот контекст, который формирует пропаганда: героический, патриотический, контекст мировой борьбы и так далее – в особенности для России, которая последние 30 лет все еще существует в состоянии идеологического похмелья, приходя в себя после 70-летней индоктринации советской пропагандой. То есть в принципе глобальное доверие к пропаганде было подорвано давно, базовое представление о том, что государство лжет всегда, было и остается. Но поскольку государство сейчас наказывает за любое проявление, понимание ситуации и говорит тебе: "Ах, ты вслух говоришь, что мы врем? Мы тебе сейчас нахлобучим", – и нахлобучивает. Начинает с каких-то заметных персонажей, но выдергивают и наказывают также и рандомных людей, чтобы каждый гражданин мог на себя это примерить. Вот сейчас мы 70-летнего педиатра накажем, и еще кого-нибудь накажем, чтобы вы не думали, что мы не дотянемся до простых людей. Мы дотянемся до каждого из вас. Люди живут в этом ощущении и понимают, что им лучше просто молчок или где надо зигу кинуть – значит, надо кинуть зигу, что делать, такая жизнь. Всегда такая жизнь была, и при советской власти такая жизнь была, и дальше такая жизнь будет – "это Россия, сынок". И в общем так и живут.
Но как только государство перестанет людей к этому принуждать, все с огромным удовольствием вернутся к нормальной жизни, как мне кажется. Другое дело, что последствия той рукотворной катастрофы, в которую правительство и Путин, государство, режим толкнули страну, втравили страну, они, разумеется, будут ощущаться. Да, может быть, только один из пяти человек, живущих в стране, почувствовал это на себе, но это огромное количество [людей]. Только последствия эти будут не мгновенными, а замедленными: и последствия для экономики, и последствия для национальной ментальности, и последствия для самовосприятия себя, самоидентификации как русского, россиянина будут огромными и, мне кажется, губительными, возможно, катастрофическими. Но все это будет отложенно.
Потому что война – разумеется, любая, но в особенности неправедная – является гигантской травмой. Война, которая основывается на очевидной каждому человеку лжи, и когда эта ложь не унаследована тобой, не впитана тобой в детском саду и не кажется тебе единственно приемлемой картиной мира, как было при советской власти, а когда происходит резкая смена курса, и вещи, которые еще вчера казались абсолютно не соответствующими реальности, сегодня провозглашаются как единственно верные – все равно это приводит и к кризису самоуважения людей, и к кризису системы этических координат, представления о добре и зле, допустимом и недопустимом, и вообще к ряду экзистенциальных кризисов. Эти последствия люди будут расхлебывать психологически. Это огромный стресс для самовосприятия любого человека, для его нервной системы, для его картины мира, его мировоззрения и так далее. Это все будет.
– Практический вопрос про книгу: вы себе ставите какую-то планку? Когда вы будете для себя считать, что "Мы. Дневник падения" – это успешная книга: по количеству бумажных экземпляров, которые попадут в Россию, или по количеству скачиваний, покупок из-за границы?
– Вы знаете, это не та книга, которую, мне кажется, надо вообще судить по критериям успешности. Я не к каждой своей вещи отношусь обязательно так, что если это не успех тиражный или это не успех с количеством просмотров, то это того не стоило. Очень многое из того, что я делаю, и в особенности в последнее время, просто является результатом некой работы, некоего времени, проведенного мною в осмыслении реальности. И просто просится, условно говоря, на бумажный лист или на экран. Я не предъявляю таких требований к этим произведениям – если такое-то количество человек не посмотрит, то зря я этим занимался. Нет, занимался не зря. Потому что я за это время определенные вещи как будто бы для себя понял и хочу поделиться этим с теми, кто готов слушать.
Опять же – проповедовать можно слушающим людям. Если люди не готовы тебя слушать, то ты им не откроешь глаза ни на что. Должен быть сначала запрос на то, чтобы услышать точку зрения, отличную от государственной пропаганды, [должно быть] ощущение того, что она лжет тебе. Что она прежде всего события твоей собственной жизни объясняет в корне неверно, намеренно неверно, чтобы тебя лживо запутать. И тогда ты обращаешься к другим источникам в поисках правды.
В России практически всегда на протяжении сотен лет ее истории – мне кажется, всегда, за тысячу лет истории – власть была узурпирована людьми случайными, никакого отношения к чаяниям народа по большому счету не имевшими. Которые в народе раскочегаривали, ворошили какие-то темные его стороны, потому что через это проще людьми помыкать, управлять и манипулировать. Но люди, страну возглавлявшие, – это всегда были проходимцы и всегда это были люди глубоко случайные, испытавшие огромный недостаток легитимности, – и по этой причине всегда им нужно было управлять людьми через дальнейшее их запутывание, через ложь, через отвлечение внимания на внешнего врага, через индоктринацию, идеологическую или религиозную. Как можно дальше уводить людей от основного вопроса: почему эти люди, эти фрики, эти кровожадные тираны, эти случайные пассажиры – почему они управляют жизнью нашей страны в стольких поколениях?
И разумеется, так или иначе, хотя этот вопрос всегда подавлялся репрессиями, у людей был огромный запрос на правду и на справедливость, потому что эта система по определению несправедлива. Когда меньшинство, дорвавшись до власти, огораживает себя кремлевскими стенами, частоколами и рвами с крокодилами, у людей есть вопрос. И да, их отвлекают на то, что царь – помазанник божий, что мировая революция неизбежна, и дедушка Ленин добрый, и Иосиф Виссарионович Сталин – отец всех народов. Всегда проходимцы окружают себя огромным количеством мифов, которые должны, как дымовая завеса, спрятать Кремль от народа – чтобы люди не знали, куда идти, где эту власть себе требовать. Конечно, они вынуждены максимально народ дурить, оглуплять, оболванивать, дезориентировать, чтобы народ не понимал механизм формирования власти и, соответственно, точки ее уязвимости.
Но у людей запрос на правду и запрос на справедливость гигантский. И, повторюсь, именно из-за существования этого запроса, который так удачно в последние годы своей деятельности оседлал Алексей Навальный, власть вынуждена была и отвинчивать вентиль избыточной религиозности, и обращаться к никому не нужной ультраконсервативной какой-то духовности и фундаментализму, пытаясь на него опереться. Потому что ультраконсерватизм защищает власть от любых перемен и обществу указывает очень четко на его место – в его каком-то личном закутке, где он тоже способен творить какое-то насилие относительно своих близких. Но запрос на правду и запрос на справедливость был всегда и будет всегда, он вшит в ДНК русского человека.
