В четверг в Париже начнется суд над Петром Павленским. Российского художника обвиняют в умышленном поджоге с использованием зажигательных веществ. В октябре 2017 года акционист поджег здание Банка Франции, пояснив, что цель акции – "революционный пожар во всем мире". До этого Павленский эмигрировал из России во Францию, где получил политическое убежище. Обвинение просит для него десять лет тюрьмы.

Мы спросили у Павленского, не считает ли он такое наказание за свой поступок слишком суровым.

– Я никогда не берусь рассуждать или искать какую-то логику в обвинениях и в приговорах, которые идут от власти. Логику никогда не найти. И, по-моему, достаточно очевидным примером было то, когда следователь во Франции написала обоснование для продления заключения, и основанием одной из причин было, что у меня инстинктивная потребность нарушать закон, что я живу в пограничном состоянии между разумом и безумием. Судя по этой бумаге, я перманентно социально опасен, и мне в принципе нельзя находиться в обществе.

Естественно, судья с этим согласился, и мне продлили еще заключение, а потом неожиданно через три месяца меня освобождают. Это уже полное нарушение всякой логики, потому что одно постановление говорит, что это в принципе нельзя делать, потому что я несу опасность обществу. С другой стороны, судья потом легко все это перечеркивает, и все это меняется местами.

– Вы говорили, что французские власти на удивление оказались похожими на российские. В чем это проявляется?

– Я сказал, что во всем мире [есть] механика власти. Есть разные уровни доступа к этой механике, но везде есть государство и механика контроля, его управление. Мы так или иначе находимся под контролем и управлением. Я вот это говорил. Я не говорил, что французская и российская власть совершенно идентичны. Нет, они не идентичны.

– В чем отличие, по вашему опыту?

– В чем отличие, я завтра скажу, потому что завтра как раз аппарат власти берет свое последнее слово. Тогда я смогу уже резюмировать происходящее, смогу сказать тоже свое слово. Я могу сказать, что прежде всего, когда я осуществлял событие "Освещение", безусловно, мне было необходимо обратиться к тождеству, чтобы эти различия могли быть видны. Безусловно, сейчас эти различия как раз видны. Если вы посмотрите на "Угрозу" [в ноябре 2015 года Павленский облил бензином и поджег дверь в здание ФСБ на Лубянской площади, после чего встал напротив нее с канистрой в руках], которую я осуществлял в Москве в 2015-м, и на "Освещение" [поджог в Париже], есть определенное тождество между этими акциями. Как раз именно это тождество в разных контекстах позволяет увидеть различие.

– У вас есть прогноз, на чью сторону встанет суд и какой может быть вердикт?

– Я не знаю. Но думаю, что останусь на свободе. Меня освободили. А если бы были настроены меня держать в тюрьме, не думаю, что освободили бы, и я бы вот так спокойно несколько месяцев гулял по Парижу. Это в принципе то, на чем я свое предположение и основываю. А что будет кроме этого – я не знаю, у меня нет даже предположений.

– А если представить, что ваш прогноз не оправдается, вы все равно будете считать, что акция этого стоила?

– Вы о чем говорите? В каком смысле не оправдается?

– Если вы не останетесь на свободе?

– Ну и что? Это ничего не меняет.

– А что вы будете делать, если вас поместят под стражу, вы будете сидеть в тюрьме?

– Что это меняет? Я не очень понимаю вопрос. Если я после этого окажусь в тюрьме – ну хорошо, ничего страшного. Есть тюрьма реальная, есть тюрьма повседневности. Так или иначе, мы все равно из одного ограничения свободы переходим в другое ограничение свободы. Есть, конечно, некоторые различия, но я бы не сказал, что это какие-то тотальные отличия.