Есть ли война в жизни россиян. Что узнали социологи во время полевого исследования в Бурятии, Свердловской области и Краснодаре

Вопрос о том, как россияне на самом деле относятся к войне и насколько массово ее поддерживают, независимые социологи пытаются исследовать с начала полномасштабного вторжения России в Украину в 2022 году. Один из наиболее частых и часто критикуемых способов – социологические опросы (особенно в условиях фактически введенной с началом войны военной цензуры в России). Кроме того, ученые проводят глубинные интервью, пытаясь исследовать настроения жителей более детально. В конце лета – осенью 2023 года несколько исследователей Лаборатории публичной социологии (PS Lab) провели в России еще одно исследование, на этот раз – методом включенного наблюдения: три исследовательницы отправились в три российских региона – Бурятию, Свердловскую область и Краснодарский край – и каждая по месяцу в них прожили, знакомясь и общаясь с местными жителями. "Вместо того, чтобы выдергивать информантов из жизненной рутины и помещать в искусственную ситуацию социологического интервью или опроса, мы наблюдали за разговорами о войне в "естественной среде" и за тем, как война отражается в их повседневной жизни", – объясняют социологи.

Исследовательницы вели этнографические дневники, описывая в них не только разговоры с людьми, но и обстановку в городах и поселках, публичные мероприятия, военное волонтерство и так далее, а с некоторыми из жителей проводили углубленные интервью. Всего им удалось поговорить с 75 людьми из шести населенных пунктов в трех регионах. Социологи не скрывали от своих собеседников, что ведут исследование, и сообщали, что "изучают изменения жизни в регионе". Все рассказы собеседников анонимизированы, имена изменены, как и названия населенных пунктов (кроме столиц регионов).

Полный текст отчета с цитатами опубликован на сайте PS Lab. Настоящее Время с согласия исследователей приводит три отрывка из него, описывающие, как война затрагивает повседневную жизнь каждого из трех регионов. Это довольно объемные фрагменты, однако мы приводим каждый из них полностью, чтобы сохранить все детали наблюдений, сделанных экспертами во время полевого исследования, и особенности регионов.

Война в жизни Бурятии

Три особенности региона влияют на то, как война проявляет себя в повседневной жизни жителей Республики Бурятия: специфика экономической ситуации и рынка труда, высокая пропорция призванных из Бурятии мужчин и роль социальных связей и групповой принадлежности. У всех, с кем говорила наша исследовательница за месяц, проведенный в республике, были родственники и знакомые, которые ушли на войну – добровольно или нет. Каждый или сам потерял кого-то, или знал того, кто пережил утрату. Из-за этого война, несмотря на все попытки жителей отстраниться от нее и "жить нормальной жизнью", постоянно присутствует на периферии их зрения: не через пропаганду и официальные призывы присоединиться к армии России, а в личных историях и коллективных практиках помощи армии и мобилизованным, проводах и похоронах, которые, в отличие от многих других мест, привлекают искреннее внимание и большое количество участников.

Экономика войны и экономия чувств

Экономическая ситуация в регионе – высокая безработица, относительно низкие зарплаты, редкие возможности для социальной мобильности – повлияли на долю жителей республики, участвующих в войне, прямым и косвенным образом. Статистически, чем беднее регион, тем больше в нем доля призывников. По обоим показателям Бурятия находится среди лидеров. Не удивительно поэтому, что многие собеседники нашей исследовательницы говорили о войне как о работе. Некоторые из них (как правило, противники войны) нервно шутили на тему отъезд своих соотечественников в Украину как "на вахту" или "в командировку", другие использовали эти эвфемизмы без какой-либо иронии. Одна из информанток, молодой человек которой был контрактником и после ранения решил не возвращаться к "работе" в армии, рассказала, что ездить на заработки в Южную Корею и в Израиль с началом войны стало сложнее – и это тоже подталкивает людей подписывать контракты. Фрагмент из интервью с ней демонстрирует, как она довольно буднично использует глагол "работают" в отношении войны:

"Еще плюс сейчас “СВО” началось, там тоже все работают. <...> Многие даже брак регистрировали, потому что мало ли... С одной стороны, это не очень... Многие парни у нас из-за денег туда уезжают. Потому что в Южную Корею все ездили поголовно буряты, в Израиль ездили [на заработки]. <...> Сейчас тяжело стало ездить [на заработки в Азию], сейчас же не пускают. [В отпуске] несколько месяцев некоторые посидят и обратно едут [на СВО]" (ж., 28 лет, работница сферы красоты, Удург).

Служба по контракту, по сути, оказалась альтернативой другим видам занятости, например, вахтенной работе, или отсутствию работы в принципе. Одна из информанток так описывает ситуацию в своем селе, где и до войны основными способами заработка были вахта и военная служба:

"Да, у нас много военных и много вахтовиков, потому что зарплаты маленькие в Бурятии. Это дотационный регион <...>. Многие говорят: “А, они же стали военными, пускай отрабатывают, идут на войну. А то что думают – без войны будут сидеть?” Я слышала такой ужас. А куда молодым, кто образование не успели получить по каким-то возможностям, невозможностям? Реально – вахта, либо контрактником, чтобы жить. Не потому, что “я хочу быть военным, защищать”, а именно работать там, потому что зарплата побольше. У нас пол [села] вахтовиков, пол [села] туда [на войну]" (ж., 30 лет, работница сферы образования, Удург).

Объясняя, как их знакомые или родственники были мобилизованы, наши собеседники всегда возвращались к двум аргументам: у них или не было возможности отказаться ("забрали", "приказали", "отправили"), или отсутствовали иные способы заработать. Как и в других регионах, в селах Бурятии мужчин часто забирали в армию из дома, иногда ночью, не давая ни опомниться, ни подготовиться. Многие подчеркивали, что в первые месяцы после объявления "частичной мобилизации" было страшно отпускать родственников, горестно принимать их тела обратно. Попытки избежать мобилизации вылились в массовый отъезд молодых мужчин, в первую очередь в Монголию. Однако постепенно люди привыкли даже к самым трагичным последствиям войны – смертям и похоронам. Вот как один из жителей Улан-Удэ, работающий в высшем учебном заведении, описывает это изменение:

"Первоначально каждую смерть обсуждали, на похороны ходили. Я помню, нас прям заставлял начальник: “Вашего выпускника, нашей альма-матер хоронят. Обязательно завтра все придите”. Мы даже не знали этого человека. Нам сказали и мы пошли, постояли там, проводили. То есть это прямо как-то вот так было. А сейчас я даже не знаю, кто у нас там последний погиб, и погиб ли вообще, и сколько их. А раньше это как-то активно везде [присутствовало]" (м., 40 лет, работник сферы образования, Улан-Удэ).

В селе же, несмотря на привыкание к смертям и войне, коллективная вовлеченность все-таки не утрачивает силу со временем:

"Привыкли уже [к тому, что многие уходят воевать]. <…> У нас недавно какого-то октября прибыли эти в один день, мобилизованный там прибыл. Ну, просто отдых на... В отпуск же их отправляют на две недели. И в этот же день груз 200 на соседнюю улицу прибыл. И люди там, туда пошли. Там посочувствовали, сидели. А там тоже, туда одни и те же. Просто в основном это маленькое село держится на школе. Во всех мероприятиях – одна школа, во всех элементарных. С “СВО” встретить, туда груз 200, [везде] учителя идут. Того, живого встретить, просто, который с отпуска – тоже учителя идут с учениками. Вот так, нормально. <...> Нормально как-то, они привыкли. В начале, конечно, к этому все как-то: умирают наши парни, туда-сюда. Это все, плакали, ревели. А сейчас просто адаптировались. Гуманитарную помощь каждый месяц. [Мы] учителя, например, каждый месяц собираем" (ж., 32 года, работница сферы образования, Удург).

Однако привыкание к войне и нормализация новой повседневности в Бурятии проявились иначе, чем в других местах. Если, например, в больших городах вроде Москвы или Санкт-Петербурга можно было продолжать жить так, как будто бы войны нет (ведь она напрямую не затронула жизнь большинства обычных людей), то в Бурятии просто "забыть" о ней невозможно. Близость смерти становится привычной и неотъемлемой частью повседневной жизни: "нормальная" реальность с ее "нормальными" заботами – работой, досугом, семейной жизнью – чередуются с сюжетами, связанными с войной. Последние возникают внезапно и обыденно и также внезапно исчезают.

Однажды, например, когда наша исследовательница в очередной раз пришла в волонтерский центр в Улан-Удэ, она встретила там Антонину Петровну, пожилую завсегдатаю организации. Антонина Петровна, как всегда деятельная, сказала, что научилась всему, чему только можно, кроме производства носилок – и тут же стала расспрашивать исследовательницу и другую волонтерку о деталях работы с носилками. Поинтересовавшись у присутствующих, понравился ли им обед, Антонина Петровна сообщила, что не сможет прийти завтра – у одного из ее внуков день рождения. "Восемь внуков у меня, все парни, – с гордостью проговорила Антонина Петровна и неожиданно добавила, – Еще четыре умерло, все парни были". "Умерли на фронте?" – переспросила исследовательница, удивившись будничности этой фразы. "Ну да, так получилось", – подтвердила Антонина Петровна. После этого она продолжала как ни в чем ни бывало наблюдать за тем, как исследовательница и другая волонтерка делали носилки, а затем встала и вышла, ничего не сказав (этнографический дневник, Улан-Удэ, октябрь 2023).

Нормализация смерти является частью нормализации войны. При этом жители Бурятии не отрицают ее влияния на свою жизнь: наоборот, они начинают мыслить войну не как экстраординарное событие, а как норму, как часть повседневности. Вот как, например, наша исследовательница описывает свое общение с молодым музыкантом из Улан-Удэ, Львом:

"Раз Тимур опять вспомнил про армию, я решила все-таки попытаться вернуть разговор к теме жизни во время войны. Я сказала, что у меня почти все друзья испугались и уехали, а сейчас спрашивают, мол, как там у вас, наверное, совсем плохо? Лев ответил, что войны сейчас идут во всех странах. А ощущается война, если только ты живешь рядом с границей. Я ответила, что все же у них в Бурятии очень много мобилизованных, контрактников, что я видела постоянные объявления в местном новостном телеграмм-канале о том, что кто-то умер. И что, наверное, это влияет как-то на население. На это он заметил, что “это нормально”, к тому же, везде работает пропаганда, а в СНГ есть еще “культ героизма” (что, насколько я понимаю, позволяет сделать войну более приемлемой)" (этнографический дневник, Улан-Удэ, октябрь 2023).

Представить войну нормой потому, что "войны ведут везде", пытаются многие россияне, в том числе жители столиц – мы описывали этот процесс в нашем прошлом аналитическом отчете. То, что отличает Бурятию – это влияние горизонтальных связей на восприятие войны.

Социальные связи и лояльность государству

В Бурятии, в отличие от других регионов, на восприятие войны ее жителями сильно влияют горизонтальные связи и их интеграция в вертикальные (административные) структуры. Этот феномен не ограничивается клановостью, которая обычно привлекает внимание исследователей. Социальные связи в Бурятии включают большое количество людей и являются активными каналами передачи информации. Они также функциональны, то есть представляют собой ресурс – их используют в самых разных ситуациях, от поиска рабочих для ремонта квартиры до решения более серьезных вопросов.

Социальные связи, как и сильная локальная идентичность, влияют на восприятие войны в Бурятии. Из-за того, что каждый человек связан с другими и осознает важность и значение этих связей, война затрагивает не отдельных людей, а группы: семьи, локальные сообщества, рабочие коллективы. Выше мы цитировали отрывки из двух интервью – преподавателя университета из Улан-Удэ и преподавателя сельской школы. Эти интервью объединяет не только описание динамики эмоций, связанных с войной, а именно переход от сильных переживаний к привычке. Оба наглядно демонстрируют, что участие коллективов в проводах и встречах военнослужащих является обязательным – не только с точки зрения субординации ("начальник заставлял"), но и с точки зрения ожидаемого сообществом поведения. В городе это ожидание, однако, постепенно сходит на нет вместе с усталостью от войны, в то время как в селах, где отношения между людьми менее анонимны, оно остается, сохраняя статус обязанности, которую не принято оспаривать.

Ощущение, что все друг с другом как-то связаны, вносит свой вклад и в то, как жители республики обсуждают войну. Разговоры о войне, тем более, с критикой официальной российской позиции, считаются небезопасными. Это происходит по нескольким причинам.

Во-первых, многие опасаются не только того, что информация о позиции конкретного человека может попасть "не в те руки" и повлечь индивидуальные последствия, но и того, что это может навредить широкому кругу людей, с которыми связан этот человек. Однажды исследовательница разговорилась с Мэгрэн о том, как меняются реакции людей в стране на войну. Исследовательница заметила, что многие ее знакомые, недовольные войной, уехали из России. Мэгрэн рассказала, что из Бурятии люди уезжали по этой же причине. Многие ее друзья покинули страну, и от этого ей очень грустно. "А те, которые остались, – продолжила Мэгрэн, – Например, Батод, я, Зоригма, одногруппники мои, просто все молчат, потому что ты понимаешь, какую ты цену будешь платить за то, что ты раскроешь рот. Тебя доконают, доконают твоих близких". А поскольку она и ее оставшиеся в Бурятии друзья очень любят свою малую родину и не хотят уезжать, объяснила Мэгрен, им приходится молчать (этнографический дневник, Удург, октябрь 2023).

Многие антивоенно настроенные собеседники нашей исследовательницы не просто не поднимали тему войны первыми, но в принципе старались избегать ее как в интервью, так и во время неформальных бесед. Часто исследовательнице ничего не оставалось, кроме как инициировать обсуждение войны самой. Реакция собеседников на такие попытки оказывалась разной: кто-то становился нервным и испуганным, кто-то старался уйти от темы или прямо говорил, что не хочет говорить про войну, а кто-то радовался возможности поделиться накопившимися эмоциями.

Во-вторых, обсуждение войны, особенно в случае несовпадения взглядов обсуждающих, может негативно сказаться на функциональности социальных связей. В нашем первом отчете мы писали о том, как люди начинают избегать споров и ссор, стремясь сохранить личные отношения – например, с партнерами или близкими родственниками. Многие жители Бурятии также не хотят потерять важный для выживания ресурс – свои социальные связи. Кроме этого, из-за того, что роль горизонтальных связей – особенно семейных – крайне важна в республике, вопрос о том, "что обо мне подумают люди", не является праздным. Сохранение репутации равно сохранению связей и собственного лица. Вот как Батод, учитель истории, описывает динамику обсуждения войны и то, почему в какой-то момент эти обсуждения сошли на нет:

"Во-первых, если учитывать первые дни и недели СВО, то каждая семья, каждые там группы людей: коллеги, кто-то еще, друзья, то-се, они разделились же на два таких лагеря [сторонников и противников войны]. <…> Это, в принципе, [и] в стране так было. И мы тоже не исключение. Но потом постепенно до некоторых людей понимание дошло, что надо дальше продолжать жить. А мне с этими людьми что? <…> И вдруг мне что-то там... Сейчас же непредсказуемое время. Что-то у меня случится, я обращусь. И они ко мне обратятся, и так далее, и так далее. <…> [Здесь] горизонтальные связи высокие. Соответственно, если ты что либо скажешь, к примеру, тебя родственники начнут там: “А ты что? Как там?” <…> Если ты это, допустим, родственникам озвучил. Но! Озвучить ты можешь в соцсетях, но в соцсетях что? Соцсети – же тоже большая деревня, получается? Ты запостил что-нибудь, какое-то своё мнение – все, об этом знают родственники. Родственники тебя начинают: “Фу-фу, как ты можешь?” <…> А тут это все равно остается “что обо мне родственники подумают?” И тоже не позволяют себе такого, лицом ударить. Потому что “мне тут жить, они на свадьбу к тебе приедут, там будут подарки нести, помогать чем-то, мясом, молоком, пятым-десятым”, вот таким вот образом" (м., 29 лет, работник сферы образования, Улан-Удэ).

Эти особенности социальных связей в регионе и их роль производят парадоксальный эффект: из-за страха за собственную безопасность и безопасность близких и нежелания становиться "белой вороной" люди, включенные в плотные сообщества, не могут поделиться с другими собственными взглядами и переживаниями. Вот как этот процесс описывает одна из жительниц Улан-Удэ, работница частной клиники:

"На мой взгляд, происходит какое-то страшное... Каждый человек замыкается в себе. Раскол в обществе ощутим, можно сказать так. Естественно, есть люди, которые поддерживают все происходящее в нашей стране. А есть часть, которая не поддерживает. Соответственно, конечно, вы сами понимаете, какая у нас сейчас политика. И поэтому все очень неоднозначно. Мы понимаем, что все закрытые, никто не высказывает своего мнения открыто, никто не пытается каким-то образом воздействовать – это те же люди, которые имеют какое-то влияние. Когда наблюдаешь за людьми, то грустно становится. Но мы понимаем, почему это происходит. Сейчас все в какой-то внутренней изоляции" (ж., 43 года, врач, Улан-Удэ).

В-третьих, из-за значимости социальных связей некоторые жители республики не готовы сопротивляться политике государства, даже когда на кону стоит их собственная жизнь. Например, один из собеседников исследовательницы, убежденный противник войны, в личном разговоре с исследовательницей признался, что не считает для себя правильным уезжать из страны в то время, как его близкие, друзья и соседи оказываются на фронте не по своей воле. "Как я в глаза буду людям смотреть после этого?" – сказал он (этнографический дневник, Улан-Удэ, октябрь 2023). Если в начале войны многие мужчины, не желающие воевать и имеющие финансовые возможности, уезжали из страны, то со временем настроения – в том числе среди противников войны – изменились. Чувство ответственности перед погибшими земляками и родственниками удерживает в том числе и недовольных войной внутри страны, несмотря на риски мобилизации.

Таким образом, сила горизонтальных связей в Бурятии вместо того, чтобы создавать потенциал для сопротивления власти, подкрепляет лояльность государству и государственной политике. Социальные связи не становятся источником формирования альтернативных гражданских институтов или идентичности. Из-за интеграции этих связей с административными структурами, страха перед репрессиями и того, что исследователи называют misplaced loyalty – лояльность государству, которое способствовало уничтожению культуры бурят, являющаяся важной частью бурятской идентичности – социальные связи подавляют протестные высказывания и неудобные чувства.

О государстве или хорошо, или никак

Некоторым из своих собеседников исследовательница признавалась, что в ее окружении есть люди, считающие, что государство недостаточно обеспечивает армию. Таким образом исследовательница пыталась вывести разговор на обсуждение роли государства в войне. Однако за целый месяц интервьюирования и этнографической работы в регионе ни один из ее собеседников не использовал это как ключ для того, чтобы высказать свое собственное отношение к государству, а в особенности – согласиться с его критикой. Если речь в разговорах заходила о недостатке снабжения, о плохих условиях службы или о боевых потерях, жители республики предпочитали не упоминать государство вообще. Они объясняли все эти недостатки тем, что "мы живем в такое время" или тем, что "везде так". Например, когда одна из волонтерок в Улан-Удэ, Алтына Зоригтовна, спросила нашу исследовательницу, почему ее подруга, к которой, по "легенде", исследовательница приехала погостить, не приходит вместе с ней в волонтерский центр, исследовательница ответила, что подруге не нравится война. "Подруга говорит, что это наши олигархи с американскими делят активы и как бы простые люди страдают", – объяснила исследовательница. "Так мы же для этого и помогаем! – удивилась Алтына Зоригтовна. – Все же уничтожается. Ой, да ничего. Зато мы как-то хоть потихоньку-помаленьку делаем" (этнографический дневник, Улан-Удэ, октябрь 2023).

Почему люди избегают критики государства в повседневных разговорах? Самое очевидное предположение – из-за страха навредить себе или своим близким, о котором мы уже писали выше. Возможно, критика государства также кажется многим бесполезной: государство действует по своему усмотрению, на него невозможно повлиять, поэтому с его решениями остается только смириться и обсуждать их бессмысленно. Наконец, в регионах с выраженной государственнической идентичностью, какой во многом Бурятия является, активная поддержка войны зачастую является не столько отражением агрессивных, шовинистических, националистических идей, сколько следствием желания получить от государства признание себя и своих достижений. Поэтому даже когда государственные решения ставят под угрозу жизни жителей республики и их близких, люди, пытаясь избежать опасности, одновременно ищут у государства поддержки и участия. Однажды наша исследовательница стала свидетельницей разговора между швеями-волонтерками из Улан-Удэ, Сайной и Ольгой Васильевной, мужья, братья, и сыновья которых уехали на войну. Пока обе женщины и наша исследовательница пили чай, те признались, что не хотели, чтобы их родные оказались на фронте. Но, по всей видимости, не найдя иного способа на что-то повлиять, они сплотились и основали организацию помощи армии. Эта история поразила нашу исследовательницу – потому что еще днем ранее Сайна и Ольга Васильевна представали перед ней совсем в другом свете. В тот день Сайна впервые представила исследовательнице Ольгу Васильевну. Сайна сразу же объяснила, что именно Ольга Васильевна приносит из местного парламента те самые папки, которые волонтеры разрезают на детали для производства бронежилетов. "У нас скоро все будет правительственное, – сразу же откликнулась Ольга Васильевна. – И папки, и всякие блокнотики я принесла!" Сайна поддержала ее энтузиазм: "Вот что бы мы делали без правительства нашего? Такое добро! Все для фронта!" (этнографический дневник, Улан-Удэ, 5 октября). В вопросе Сайны о том, что бы они делали без "нашего правительства", не было иронии. Волонтерки воспринимают себя как часть государства: для них важно чувствовать, что государство их видит, ценит и помогает им, даже если, по большему счету, все их успехи основаны на эффективной кооперации друг с другом.

При этом местные чиновники относятся к ним осторожно, не хотят без необходимости отмечать их деятельность и не хвалят публично, хотя волонтеры этого жаждут и живо обсуждают любое появление чиновников в центре. Когда в телевизионном репортаже о патриотической организации, находящейся в том же здании, не была упомянута их волонтерская инициатива, они огорчились, но даже это не заставило их высказаться критически в адрес местной власти (или местного телевидения).

Таким образом, государство появляется в общении волонтеров также, как и покойники в известной российской поговорке: или хорошо, или никак. Несмотря на то, что работа волонтеров заключается в том, чтобы компенсировать недостатки государственной политики своим временем и силами, и они прекрасно осведомлены о проблемах снабжения российской армии, они продолжают испытывать гордость в связи со словами президента о смелости бурят и радоваться любым похвалам, изредка оброняемым местными чиновниками в их адрес.

Свердловская область: провинциальный город на Урале

Заглянуть за кулисы повседневной жизни черемушкинцев стало возможным благодаря ключевой собеседнице нашей исследовательницы, ее помощнице и напарнице Тоне. С Тоней наша исследовательница была знакома еще до своего приезда в Черемушкин. Тоня – молодая предпринимательница родом из самого Черемушкина. В городе ей принадлежит салон красоты "Стиль", делами которых она с успехом управляет последние несколько лет. Кроме того, она является управляющей в уже упомянутом кафе "Улыбка".

Тоня – образцовый член местного общества с высоким социальным статусом и обширными связями. Разные черемушкинцы – от сотрудниц и сотрудников администрации и милиции до домохозяек и водителей – заходят в "Улыбку", чтобы пообедать или отпраздновать день рожденья, а иногда и просто поболтать и обсудить новости. Поскольку в городе не слишком много рабочих мест, и кафе, и салон красоты имеют важную социальную функцию. По местным меркам и в кафе, и в салоне достаточно большой штат сотрудниц и сотрудников. У всех них – стабильный заработок, а многие с нуля осваивают ремесло и получают опыт, который расширяет их дальнейшие жизненные перспективы. Кроме того, горожане постарше знают Тониных родителей, имеющих в городе хорошую репутацию. В силу всего перечисленного, а также в силу Тониных человеческих качеств – приветливости, чуткости, общительности, простоты и прямоты, с которыми она держится с самыми разными людьми, – Тоня пользуется повсеместным уважением в городе.

Одновременно Тоня – человек со "столичным" бэкграундом. Высшее образование она получила в Москве, у нее много друзей в Екатеринбурге, Петербурге и других крупных городах. Тоня прекрасно ориентируется в новостной повестке и читает все знаковые независимые медиа. В общении с другими Тоня в целом не скрывает свои оппозиционные и антивоенные взгляды, но в то же время никому их не навязывает. Она прекрасно считывает негласные конвенции общения, в рамках которых обсуждать "политику" скорее не принято.

Тоня была посвящена в замысел исследования еще до его начала и сразу выразила к нему большой интерес. По ее словам, восприятие войны в городе и раньше было предметом ее собственного любопытства. На протяжении всего визита наша исследовательница пользовалась постоянной Тониной поддержкой. Фактически Тоня выполняла роль напарницы, регулярно работая в дуэте с нашей исследовательницей. Именно благодаря Тоне, ее инициативе и положению в местном обществе, исследовательница получила доступ к материалу, который невозможно было бы собрать, не будучи "своей" для жителей города.

Речь идет не столько о материалах формализованных интервью с информантами (хотя и здесь факт дружбы с Тоней зачастую работал как "входной билет" в некоторые места и по умолчанию вызывал у собеседников доверие), сколько о неформальных разговорах "в естественной среде" с разными знакомыми Тони. Иногда Тоня приглашала людей к себе в гости, иногда вместе с исследовательницей они сами оказывались в гостях (например, на домашней посиделке у одной из сотрудниц салона красоты). Исследовательницу Тоня представляла как свою подругу. Во всех случаях люди чувствовали себя комфортно, поскольку полностью доверяли Тоне.

В разных компаниях темы, связанные с войной, изредка проскальзывали сами, однако чаще Тоня аккуратно направляла беседу в "нужное" русло (например, вопросами про свежие на тот момент новости о мятеже Пригожина или упоминанием кого-нибудь из общих знакомых на фронте). Подобные деликатные маневры запускали обсуждения связанных с войной сюжетов среди присутствующих. С одной стороны, обсуждения эти затухали так же легко, как и начинались – собеседники, как правило, довольно быстро переключались на другие темы. Было понятно, что война с Украиной не является для большинства жителей Черемушкина темой для регулярного обдумывания и обсуждения (что лишь подтверждало Тонины слова о том, что люди "устали от войны" и обсуждают ее гораздо реже, чем в первой половине 2022 года). С другой стороны, присутствующим всегда было, о чем поговорить в связи с войной. В частности, некоторые разговоры развивались и без тониной дальнейшей "помощи" в виде невзначай заданных вопросов. Иными словами, в отличие от причин и целей войны, ее эффекты, которые жители Черемушкина замечали на себе и своих близких, волновали их и становились темами регулярных обсуждений.

Подробные дневниковые полевые записи, которые исследовательница делала по завершению подобных разговоров, и отдельные яркие фразы, которые она старалась записывать прямо по ходу бесед, а также "экспертные" рассказы самой Тони о том, что происходит и обсуждается в городе, дали нам возможность хотя бы отчасти реконструировать уровень повседневных разговоров и размышлений жителей Черемушкина о войне.

Смерть, семья, деньги и мораль в маленьком городе

В небольшом по размеру Черемушкине с плотной социальной средой не замечать войну оказывается сложно (даже если очень хочется). В процентном соотношении на фронт отправилось не так много черемушкинцев – по подсчетам Тониных знакомых, около 20 заключенных забрали на войну из ближайшей колонии, около 60 человек мобилизовали и еще около 20 пошли добровольцами. Однако каждый житель, если не напрямую, то через одно рукопожатие, знаком с людьми, которые вернулись с войны, погибли на войне или находятся на фронте прямо сейчас. Там, где "все друг друга знают", любое известие о смерти, отправке на фронт или возвращении с войны, становится общественным событием, которое мгновенно обрастает подробностями. Черемушкин не знает анонимности. Здесь, как это часто бывает в маленьких городах, принято все время присматриваться к знакомым и соседям и в деталях обсуждать "что у кого происходит". Обсуждения, сплетни, толки и "перемывания косточек" – важная часть социального порядка, в который встраиваются и события, связанные с войной. Какие именно новости вызывают резонанс в городском обществе?

Внимание привлекают, собственно, известия о смерти знакомых горожан. "Вот у нас у родственников, там Владик умер. Его разорвало ведь. Это че получается? В апреле вроде бы началось… нет, в марте его разорвало, а привезли его хоронить только в июне", – делится Жанна, медсестра в местной больнице (этнографический дневник, Черемушкин, август 2023). Гибель человека, особенно если в городе его хорошо знали и уважали, сама по себе может вызывать коллективные эмоции и переживания. Яркий пример – смерть мобилизованного школьного учителя, который вернулся в гробу через семь дней после отправки из Черемушкина, нелепо погибнув, не совладав со снарядом, и так и не успев доехать до фронта. Смерть этого молодого юноши, которого за его человеческие качества и любовь к детям, по словам нескольких информантов, "обожали все", стала трагедией для города. По рассказам, люди на похоронах рыдали от жалости и чувства несправедливости, отказываясь верить в произошедшее.

В разговорах черемушкинцы выражают сожаление по поводу смертей вообще – особенно когда речь заходит о том, что на войну отправляют совсем молодых людей. "Они только с армии пришли!" – восклицает, например, мастерица по маникюру Алена. Ей вторит ее коллега Люда: "Детей воевать отправляют!" (этнографический дневник, Черемушкин, август 2023). Подобные обсуждения провоцируют критику войны, в рамках которой вина за ее начало ложится на абстрактных "сильных мира сего", добивающихся своих целей ценой жизни простых людей. "Эти пидарасы землю делят, бл*ть! А наши пацаны просто гибнут, бл*ть, за то, что они не могут поделить эту землю!" – емко резюмирует Люда. Эта критика, однако, не трансформируется в критику российского правительства (хотя, казалось бы, именно по их решению людей мобилизуют на войну), а вопрос об ответственности конкретных лиц не ставится вовсе.

Внимание горожан приковывают также социальные последствия смерти. Так, к примеру, пенсионерка Любовь Васильевна, вспоминая о гибели еще одного молодого юноши, тело которого не вернулось в Черемушкин ("Хороший мальчик был, на аккордеоне играл. Даже хоронить-то нечего было! Ботинок, берц и в берце нога!"), тут же переключается с личности погибшего на более общий, значимый для нее семейный контекст: "Один сын у матери, она его вырастила одна, без мужа. Муж был, но они разошлись. И один сын, и годы уже... Хоть бы ребеночка оставил. Девочки, война – это очень страшно!" Смерть юноши повлекла за собой нарушение нормы – пожилая мать осталась одна, без мужа и потомства. С точки зрения Любови Васильевны, так быть не должно: юноша умер, не выполнив своей социальной функции ("хоть бы ребеночка оставил!") – не создал семьи, бросил мать без заботы, не оставив себе замены (этнографический дневник, Черемушкин, август 2023).

Связанные с войной события частной жизни вызывают неподдельный интерес у жителей города и провоцируют моральные суждения, из которых видно, что является приемлемым, а что нет. Один из таких случаев – поведение вдовы погибшего учителя. На "гробовые деньги" она купила себе дорогой автомобиль, а через месяц после смерти мужа "весело" (по свидетельствам нескольких горожан) танцевала на дискотеке. Кроме того, про вдову стали ходить слухи о связях с мужчинами. В присутствии исследовательницы случай вдовы был "рассмотрен" медсестрой Жанной, заглянувшей в гости к Тоне. Подруги обсудили возраст вдовы, разницу в возрасте между ней и ее погибшим мужем, а также ее внешность, последнюю стрижку и марку машины. Жанна рассказала, что вдову считают "развратницей" и "гуленой". Впрочем, ее собственный вердикт отличался от общественного: "А что ей еще остается делать? У нее продолжается жизнь дальше, если по факту-то" (этнографический дневник, Черемушкин, август 2023).

Аналогичный случай обсуждался присутствующими на "женской" посиделке дома у одной из сотрудниц салона красоты. Речь зашла о девушке по фамилии Петрова, которая, по слухам, изменяла ушедшему на войну мужу. "У нас просто есть дэвушки такие а-ля Петрова. Она на эти деньги, которые пришли от ее мужа, купила тачку. И в этой же тачке с любовником шоркается. И это все знают! Он приезжает с войны, и она как зайка-попрыгайка, туда-сюда. И все, муж уехал, она снова поскакала, бл*ть!" – выразила негодование мастерица по маникюру Алена. В отличие от Жанны, которая разрешает ситуацию в пользу вдовы, давая ей индульгенцию ("А что ей еще остается делать?"), поведение Петровой Алена обсуждает презрительно и с осуждением.

Кроме этически неоднозначной оценки поведения женщин, в обсуждении этих ситуаций есть еще один общий элемент: собеседницы заостряют внимание на том, что обе женщины получают деньги и приобретают машины. Для жителей относительно небогатого Черемушкина не менее волнующей темой, чем отношения и семья (кто с кем гуляет, кто кому изменяет, кто в браке, кто в разводе, у кого уже есть дети и т.п.), является тема денег и всего, что с ними связано (заработок, льготы, выплаты, приобретения). В отличие от больших городов, вопросы заработка и трат в Черемушкине отнюдь не приватны. Если человек приобретает новую машину, делает в квартире ремонт или получает высокую зарплату, в городе об этом знают. Война создала в Черемушкине немало подобного рода "экономических новостей".

Люди активно обсуждают военные заработки: конкретные суммы зарплат на войне, "гробовые" деньги и социальные выплаты. Так, в гостях у Тони ее одноклассники Артем и Витя вспоминали общих знакомых, которые ушли на войну: "Михайлов говорит: “У меня 180 тысяч зарплата, я кайфую”". Медсестра Жанна поделилась с Тоней информацией о том, что, со слов ее вернувшегося с войны знакомого, там "220 в месяц, вся коммуналка, все оплачено". А друг Тони Коля, который сам в юности несколько лет провел в тюрьме, рассказал следующую историю обогащения своей знакомой: девушка вступила с заключенным одной из колоний в брак по переписке, пока тот еще был на зоне, откуда вскоре его завербовали в ЧВК "Вагнер" и отправили на войну. "Три месяца он провоевал, его е*нули. А сам он детдомовский, на нее все переписал сразу же. Она получила семь миллионов. На свиданку на три дня съездила!" – со смехом заключил Коля. Помимо заработка, черемушкинцы обсуждают покупки за военные деньги: машины или, например, золотые украшения, которые, по словам Светы, одной из присутствующих в гостях на "женской" посиделке, "берут только те, кто с СВО деньги получает" (этнографический дневник, Черемушкин, август-сентябрь 2023).

Обсуждая военные деньги, наши собеседники, как правило, не соглашаются с целесообразностью подобного заработка, в том числе с моральных позиций. Никакие суммы, по их мнению, не стоят жизни, здоровья и целостности семьи, которая наделяется особым значением собедницами-женщинами. Например, Жанна так объясняет, почему ее знакомый не хочет вернуться на войну: "Ну, жена дома, детей надо уже заводить. Не факт, что он потом вернется. Может, какой-нибудь будет раненый лежать, под себя ходить. И что, кому он нужен будет? Жене? Мне кажется, что нет". В ходе разговора Жанне было важно сформулировать и подчеркнуть свою моральную позицию: "Я считаю, что никаких денег жизнь не стоит... Даже если он умрет, дадут этих выплат, то это все х*йня – человека нет", – говорит она (этнографический дневник, Черемушкин, август 2023). Участницы "женской" посиделки во время обсуждения войны и денег пришли к похожему выводу: "Оно того не стоит". Жители Черемушкина как будто чувствуют необходимость произнести это вслух: жизнь и семья – дороже денег.

Помимо приобретений, черемушкинцы обсуждают и связанные с войной масштабные затраты, которые ложатся на плечи солдат и их семей: на бронежилеты, снаряжение, технику, бензин и другое оснащение. Необходимость таких затрат еще больше укрепляет горожан во мнении о нецелесообразности подобного заработка. Хорошо знакомая нам медсестра Жанна, отвечая на вопрос Тони о том, почему муж ее приятельницы отказался ехать на войну, несмотря на возможность заработать, сообщила, что это невыгодно: "Они все полностью за свой счет покупают – запчасти, обувь" (этнографический дневник, Черемушкин, август 2023). Во время "женской" посиделки Люда, одна из сотрудниц салона красоты, почти кричала: "Я тебе больше скажу! У меня знакомая, когда у нее сын попал в “СВО”, она 100 тысяч брала кредиту, чтобы ребенка полностью снарядить!" Другая сотрудница, Алена, вторила: "У нас 180 брали, 180! Для того, чтобы вот это вот все купить обмундирование!" Их коллега Люда, перебивая, восклицала: "Ты понимаешь, родители сами покупают вот эти защитки, шлемы эти, кирзачи эти, бл*ть, перчатки-х*ятки и всю эту х*йню!" (этнографический дневник, Черемушкин, август 2023). Важно, что в необходимости тратить деньги на обмундирование говорящие чувствовали несправедливость, и это чувство иногда трансформировалось в критические высказывания в адрес власти. Так, на намеренно наивный вопрос исследовательницы о том, почему обычные люди должны платить за войну, обращенный к участницам "женской" посиделки Алене и Люде, одна из них отреагировала следующим недвусмысленным комментарием: "Ты у меня спрашиваешь? Ты спроси у правительства!" (этнографический дневник, Черемушкин, август 2023).

Чаще всего наши собеседники начинают критиковать войну, делясь "инсайдерской" информацией от знакомых на фронте, которая не совпадает с официальным пропагандистским образом "СВО". Так, тридцатилетний сотрудник автосервиса Витя пылко объяснял остальным присутствующим в гостях у Тони: "Что по телевизору говорят – это все х*ета! Парни, все которые сейчас там воюют, они говорят, что не надо верить никому. То, что наше министерство обороны докладывает, что у нас минимальные потери – это все залупа. Народу каждый день гибнет с их и с нашей стороны очень много" (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023). В условиях маленького города, где у почти у всех есть знакомые, которые напрямую соприкоснулись с войной, пересказы подобных свидетельств "из первых уст" регулярно циркулируют в городском сообществе.

Ситуация войны актуализировала для некоторых жителей Черемушкина украинское происхождение других горожан. На "женской" посиделке присутствующие в какой-то момент стали обсуждать местную жительницу, которая переехала в Черемушкин из Украины после событий 2014-го года. С точки зрения Алены и Марины, люди с украинским паспортом наслаждаются бó‎льшими финансовыми преимуществами: "Ипотеки-х*еки, у нее все есть теперь. Им-то – нате, пожалуйста. А нам – обратись, и вот тебе – шиш". Интересно, что девушки противопоставляют вдруг ставших чужими украинцев россиянам именно – и только – в экономическом аспекте (а не в политическом или, например, этническом). За все время пребывания в Черемушкине исследовательница ни разу не слышала, чтобы кто-то с пренебрежением или подозрением отзывался о местных жителях с украинскими корнями. Лишь понятный, "близкий к телу" денежный вопрос заставил собеседниц вообще выделить знакомых украинцев в отдельную группу.

Схожим образом в "мужской" компании Витя и Артем припомнили тему Украины, когда обсуждали дороговизну подведения газа в Черемушкине. "Газ в России – е*аный в рот" – возмущался Витя. "Подвести-то подведут, а чтобы домой-то залетело – две сотки" – подхватил его Артем. "Хотя вон уже давно – парни, бл*ть, сейчас кто на войне, там они говорят: “Трубы, бл*ть, на Украине кругом трубы кинуты!”" – развил мысль Витя. "И в деревне", – добавил Артем и Витя согласился: "Да, а в деревнях, бл*ть, га-а-аз, бл*ть! На Украине!" (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023). Именно неожиданная экономическая разница в базовых бытовых условиях вызвала у юношей подлинные эмоции возмущения, тогда как предлагаемый властям образ украинцев как "врагов" не использовался ни разу.

Итак, война периодически врывается в привычную повседневность жителей Черемушкина и создает различные поводы для обсуждений. В силу небольшого размера и плотности сообщества разговоры циркулируют в городе и информация, передаваемая в них, становится частью общего знания. При этом внимание жителей приковывает довольно ограниченный набор тем: прежде всего смерть, деньги, а также семья и отношения. Война, таким образом, интегрируется в уже существующий социальный порядок маленького города, где принято регулярно обсуждать знакомых. Хотя война и "подливает масла" в привычную рутину, провоцируя моральные и критические оценки обсуждаемых событий, по большей части, люди фокусируются на знакомых темах, которые интересуют и волнуют их и вне контекста войны.

Блогеры, мужики, калаши и стихи

Как уже было отмечено, среди большинства жителей Черемушкина "политика" – нечастая тема для разговоров. Наша исследовательница обнаружила у своих собеседников целый арсенал фраз для блокировки обсуждений "острых" тем: "Давайте закроем тему на счет этой политики, мне хватает в телевизоре", "Все, давайте только не о войне", "Мы простые люди, мы мало что понимаем в политике" и так далее. Конечно же, в Черемушкине есть и жители, которые в этом аспекте отличаются от большинства. Например, это небольшой круг Тониных оппозиционно настроенных друзей: Паша, который занимается автомобильным бизнесом и часто ездит в Москву, и Коля, харизматичный персонаж, значительная часть социализации которого пришлась на детскую исправительную колонию.

Вечер в их компании значительно отличался от остальных посиделок, на которых побывала наша исследовательница. Присутствующие сами завели разговор на политические темы и обсуждали их большую часть вечера. Паша, Коля и Тоня обменивались мнениями относительно последних новостей и высказываний различных оппозиционных блогеров. Было заметно, что им интересно и приятно спорить друг с другом, шутить, пускаться в критику и травить политические и исторические байки. Для друзей, которые не ставят позиции и интересы друг друга под сомнение, а также находятся в общем информационном поле, обсуждение политики – часть регулярного опыта и идентичности.

Впрочем, и те жители Черемушкина, для которых политика – это прежде всего то, чего "хватает в телевизоре", обсуждают войну по-разному в зависимости от своего социального и индивидуального опыта. Например, женские и мужские разговоры, или высказывания молодых или пожилых людей отличаются друг от друга. Различия становятся особенно заметны, когда люди с уровня обсуждений местных новостей и обобщенных утверждений (например, сожалений о том, что "детей воевать отправляют") переключаются на личный уровень, как бы "примеряя" войну на себя.

Женщин, с которыми успела познакомиться наша исследовательница, волновала, прежде всего, проблема целостности семьи. Для них война представляет конкретную угрозу – остаться без мужа или без сына. Так, на "женской" посиделке Люда эмоционально воскликнула, обращаясь к своему сыну (который не принимал участие в посиделке, но все присутствующие знали, что он обдумывал перспективу пойти на войну): "Люди идут в армию, чтобы воевать из-за денег. Да х*й я тебя отправлю из-за денег воевать!" Алена тут же подхватила слова Люды, обращаясь к воображаемому партнеру, "мужику": "Нах*й мне твои деньги, бл*ть? Я сама заработаю эти 20 тысяч и буду знать, что у меня все есть, и семья у меня здоровая. И сама себе куплю эти сережки, и мужик рядом со мной будет. Я своего мужика никогда не отправила бы на верную смерть!" Участницы разговоры солидаризируются друг с другом как женщины, споря с предполагаемой "мужской" логикой, в рамках которой война – это легкий заработок. "Вы идете из-за денег? Да нах*й они нужны вам такие?" – снова обратилась к воображаемым мужчинам Алена, и Люда согласилась с ней: "Они идут тупо из-за денег. У меня ребенок сказал: я пойду на “СВО”. Я говорю: да я, сука, не встану, бл*ть, я костьми лягу, но ты х*й куда пойдешь". Алена продолжила, на этот раз пародируя "мужчину": "”Я лучше там заработаю. Я заработаю там 200 тысяч, чем я буду здесь пахать на пилораме”. [отвечая ему] Да ты лучше паши на пилораме!" (этнографический дневник, Черемушкин, август 2023).

В гостях у Тони медсестра Жанна обсуждала войну не только в свете перспективы потери близких, но и с профессиональной точки зрения. Она признавалась, что ей было бы "интересно" отправиться работать медсестрой на фронт: "Прикинь, я вот там одна, и у меня выбор есть – спасти человека, и все делаю я одна!" Однако и Жанна дала понять, что ее основной приоритет – это семья: "Мне кажется, что я бы поехала, если бы не было семьи у меня".

Во время похожей посиделки, но уже в "мужской" компании, ее участники Витя, Артем и Леша мало интересовались темой семьи, зато активно обсуждали "техническую сторону" войны – оружие, транспорт, обмундирование, обустройство лагеря, а также красочные, с их точки зрения, эпизоды боевых столкновений. Юноши обменивались впечатлениями о содержании документальных видео с фронта, которые они периодически смотрят. Они с азартом спорили о "гранатах", "калашах" и "пулеметных гнездах". Казалось, что война, о которой молодые люди знают по коротким видео и рассказам знакомых, является для них чем-то вроде любопытного сериала с подчеркнуто "мужскими" атрибутами (оружие, машины, перестрелки) (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023).

Еще один пример того, как по-разному обсуждается война людьми с разным социальным опытом – беседа со старшей подругой Тони Любовью Васильевной, пенсионеркой, много лет проработавшей в Доме культуры. Как и другие собеседницы-женщины, она переживала войну как угрозу семье: "Я не знаю, где теперь – вот столько уже убито – где девчонкам-то украинским женихов-то брать? Где женихов-то брать, если они все перебиты?" Во время разговора она также сетовала, что умерший молодой юноша из Черемушкина не успел "оставить ребеночка" (мы уже писали об этом выше). Для Любови Васильевны целостность семьи – настолько значимый вопрос, что в рассуждении на эту тему даже разногласия с вражеской страной временно теряют для нее свою важность. В первой из приведенных цитат она выражает сочувствие украинцам несмотря на то, что в целом оправдывает войну и считает Украину "врагом". Пропагандистские объяснения войны из телевизора моментально отходят на второй план, когда речь заходит о том, что по-настоящему волнует собеседницу.

Более того, Любовь Васильевна воспринимает войну через свое советское воспитание и опыт культурной работы. Для нее "война" – это, прежде всего, Великая Отечественная война. И волнует она ее в первую очередь как сюжет в искусстве – как тема, с которой она, в силу своих интересов и профессиональной деятельности в отделе культуры Исполкома, работала всю сознательную жизнь (ее и до сих пор регулярно приглашают на различные городские мероприятия выступить с речью, прочитать стихотворение о Великой Отечественной или о войне в Афганистане). Во время разговора с Тоней и нашей исследовательницей Любовь Васильевна, вдохновленная воспоминаниями о советской молодости и о всеобщем увлечении творчеством, решила прочитать девушкам стихотворение Константина Симонова "Открытое письмо". Это стихотворение описывает историю женщины, решившей не дожидаться мужа с войны и уйти к другому. Перед прочтением Любовь Васильевна воскликнула: "Причем этот стих актуален до сих пор! Война идет сейчас, то есть до сих пор актуально". А уже после прочтения добавила: "Это 1943-й, по-моему. А сейчас идет война на Украине. Девчонки, жены – ждите! Не поступайте по-свински, чтобы он денежки перечислял, а вы тут. Вот в советское-то время за нравственностью следили". Любовь Васильевну интересует прежде всего само стихотворение и возможность поделиться им с собеседниками. Она использует войну с Украиной как "иллюстрацию", позволяющую ей сделать содержание стихотворения актуальным для "молодого поколения". Иными словами, факт "новой" войны как бы приходится кстати и добавляет стихотворению очков; не стихотворение становится комментарием к войне, а наоборот. Несмотря на то, что связь между ВОВ и "СВО" – это часть современной российской пропаганды, наша собеседница выстраивает ее совсем по-другому: ей не интересны "борьба с фашистами", "защита Родины" и "поддержка фронта тылом". Подлинные эмоции у Любови Васильевны, в силу личных интересов и профессиональной биографии, вызывает советская военная поэзия и тема супружеской верности.

Краснодарский край: "До нас не долетает"

По словам большинства наших собеседников, война не коснулась их непосредственно: у них нет родственников или близких, ушедших на фронт, они продолжают ходить на работу, водить детей в школы или детские сады, отдыхать на море. Тем не менее, война постоянно возникает в разговорах жителей края с исследовательницей – и не только потому, что исследовательница регулярно задает вопросы про нее. Все-таки не так много людей в России смогли бы рассказать о последних двух годах своей жизни, никак не коснувшись войны.

Частыми случайными собеседниками нашей исследовательницы оказывались водители такси. В дороге они охотно отвечали на вопросы и делились своими размышлениями. Во время одной из таких поездок по Краснодару водитель такси Александр сказал: "Эта война никому не нужна. Но так как она есть, от нее никуда не убежишь" (этнографический дневник, Краснодар, ноябрь 2023). Однако у нас постоянно складывалось ощущение, что наши собеседники дистанцируются от войны. "Не хочется ходить ни на какие массовые мероприятия, потому что там так или иначе где-то это пролезет обязательно. В остальном нет. Нас не бомбят, к нам “Вагнер” не заходил. Визуально никаких изменений", – признался Дмитрий, фрилансер из Краснодара (м., 44 года, фрилансер, Краснодар).

Во многом, наши наблюдения в Краснодарском крае совпадают со словами Александра, водителя такси. Большинство наших собеседников совсем не радовались войне, но принимали ее, полагая, что все равно не смогут каким-то образом повлиять на ход событий.

Бытовые и экономические эффекты войны

В попытках завести разговор о влиянии войны на жизнь собеседников наша исследовательница нередко начинала издалека – спрашивала о том, что изменилось в городе за последние пару лет. Чаще всего она получала один и тот же ответ: "Да ничего не изменилось". Тем не менее, если исследовательница продолжала этот разговор, она выясняла, что жизнь города и жизнь самого собеседника претерпели множество изменений в последние годы, и многие из них – в связи с войной.

В один из первых дней в Южном Соколе, прогуливаясь по парку, наша исследовательница увидела сидящую на лавочке женщину лет шестидесяти и подошла к ней, чтобы расспросить ее про город. Женщина, представившись Надеждой, рассказала, что живет в городе больше десяти лет и что она довольна своим местом жительства – тепло, уютно, воздух хороший. Когда исследовательница аккуратно перевела разговор на "СВО", – изменилось ли что-то в городе после ее начала, Надежда повторила слова других собеседников: "Как бы нас, пенсионеров, особо не касается это. Мы не слышим, чтобы здесь были какие-то изменения в связи с этим. Так что не могу сказать. Тихо и спокойно" (ж., 64 года, пенсионерка, Южный Сокол). Тем не менее, она вспомнила закрывшийся в Краснодаре аэропорт: "Сейчас стало сложнее летать – надо добираться до Сочи, это единственный аэропорт". А потом добавила: "А еще у нас приехала одна соседка с Донецка. Но мы как-то сдружились, мы в очень хороших отношениях. Мы ходим, вместе гуляем" (ж., 64 года, пенсионерка, Южный Сокол).

Про закрывшийся аэропорт вспоминали и другие собеседники нашей исследовательницы, но чаще всего именно в Краснодаре. Водитель такси Анатолий, который вез нашу исследовательницу на одно из городских мероприятий, заметил, что закрытый аэропорт создает ощутимые сложности: "Приходится ехать на “Ласточке” до Сочи, и только там на самолет". Но не менее ощутимым изменением для него оказался рост цен: "Цены конские стали! На все" (этнографический дневник, Краснодар, октябрь 2023). Анатолию вторит другой собеседник исследовательницы, мужчина лет сорока, с которым она разговорилась на фестивале национальных культур края:

"Чаще стал обращать внимание при приобретении товаров на цену. Начинаешь задумываться о целесообразности, о необходимости покупки какого-либо продукта, вещи – необходимо это или не необходимо, может ли подождать" (м., 41 год, работник транспортной сферы, Краснодар).

В то же время наши собеседники обращали внимание на то, что по сравнению с другими регионами Краснодарский край является экономически благополучным. Во время прогулки по осеннему городскому парку Новонекрасовска Константин, тридцатичетырехлетний журналист, поделился с нашей исследовательницей следующими соображениями:

"На Кубани люди плюс-минус хорошо живут. Людям за пределами Кубани реально денег не хватает. И тактика с заваливанием деньгами ради войны, она сработала отлично. То есть очень многие люди идут воевать, потому что это способ просто заработать денег. На Кубани все равно плюс-минус сытые люди живут, и их не так-то просто деньгами туда поманить. У них худо-бедно, у них есть огород. Когда у тебя в холодильнике есть колбаса, ты не очень хочешь воевать" (м., 34 года, журналист, Новонекрасовск).

Константин отметил при этом, что его собственное материальное положение, положение его семьи и некоторых знакомых, изменилось в худшую сторону после начала войны. Тем не менее, никто из его знакомых не пошел служить по контракту ради заработка.

Также жители края говорили о трудностях в профессиональной деятельности, которые возникли из-за санкций. Например Денис, молодой врач, рассказывал, что они с коллегами испытывали острый дефицит расходных материалов, особенно в 2022 году:

"Очень много кто из дистрибьюторов оборудования прекратили поставку в Россию из-за санкций. Если с оборудованием еще не все так печально, потому что какой-то запас его есть, то с расходниками, которые меняются после каждого пациента <...> это ощущается непосредственно. Сейчас ситуация стабилизируется, по большей части за счет китайских партнеров, мы сейчас потихоньку переходим на китайское оборудование, работаем с их расходниками" (м., 26 лет, врач, Краснодар).

На подобные проблемы жаловались не только работники медицины, но и IT-специалисты. Впрочем, и те и другие, так же как и Денис, признавались, что в настоящий момент, осенью 2023 года, все более или менее наладилось – может быть, как до войны не стало, но работать вполне можно.

Александра, молодая женщина, с которой наша исследовательница познакомилась во время прошлой поездки в Краснодар, сокрушалась, что "пропало очень много товаров: ни косметики нет, которой она раньше пользовалась, ни магазинов с одеждой, где обычно покупала себе вещи. Непонятно, куда сейчас ездить отдыхать с семьей – раньше ездили в Европу, в прошлом году поехали в Сочи, где цены как в Европе, а условия несравнимо хуже" (этнографический дневник, Краснодар, ноябрь 2023).

Несмотря на то, что жители Краснодарского края сообщают о различных бытовых трудностях, возникших на фоне войны, они не считают последние достаточно серьезными для того, чтобы называться "изменениями в жизни". Настоящие изменения, – как мы поняли из разговоров с нашими собеседниками, – это когда кто-то из близких оказывается в зоне боевых действий. Но таких людей мы почти не встретили.

Никто из семьи не ушел – значит, все в порядке?

При этом у многих наших собеседников были знакомые, которые ушли на войну; многие также регулярно слышали истории о воюющих или даже погибших земляках. Если героями этих рассказов были профессиональные военные и добровольцы, то они не вызывали особого сочувствия у наших собеседников – ведь люди сами сделали свой выбор. "Ну, воюют, кто хочет деньги заработать", – как-то сказала соседка исследовательницы в Краснодаре (ж., 51 год, работница сферы образования, Краснодар).

Наличие желающих служить по контракту в сочетании с общим богатством края дает возможность тем, кто не хочет участвовать в войне, избежать этого. "У меня близкий знакомый, хороший парень <...>. Месяца два назад ему пришла повестка на военные сборы, он пошел, откупился", – рассказал нашей исследовательнице журналист Константин во время прогулки по вечернему парку в Новонекрасовске (м., 34 года, журналист, Новонекрасовск). Понимая, что желающих отправиться в зону боевых действий достаточно, многие испытывают облегчение. Максим, молодой человек, имеющий отсрочку от мобилизации по работе, признался нашей исследовательнице во время интервью: "Это хорошие ребята, которые, на самом деле, сейчас сидят в окопах вместо нас, потому что они туда пошли, и так или иначе дали возможность не идти туда нам" (м., 27 лет, IT-специалист, Краснодар).

Однако далеко не все наши собеседники и собеседницы могут уверенно смотреть в будущее. Как-то раз по дороге домой исследовательница увидела на детской площадке молодую женщину – та представилась Ольгой и кивнула на двух маленьких детей, мол, ее, приглядывает. Размышляя о том, что изменилось с начала "СВО" для ее семьи, Ольга заключила: "Конкретно нас война никак не затронула, слава богу. А так, думаю, что некоторые семьи затронула" (ж., 33 года, инженер в декрете, Краснодар). Например, она рассказала, что недавно похоронили ее одноклассника, что "у мужа пара друзей там служат – военные, призвали" (ж., 33 года, инженер в декрете, Краснодар). Мужа самой Ольги, по ее словам, "пронесло", он "по военному билету “условно годен” по состоянию здоровья" (ж., 33 года, инженер в декрете, Краснодар). При этом Ольга осознает, что не защищена от влияния войны на свою жизнь в будущем – при определенных обстоятельствах ее мужа могут призвать на войну: "Поэтому страх и присутствует" (ж., 33 года, инженер в декрете, Краснодар).

Переживания по поводу своего будущего свойственно не всем нашим собеседникам. Например, по мнению Николая, активного сторонника войны, которого наша исследовательница встретила в парке, где он читал газету, закинув ногу на ногу, ничего специфического в стране не происходит: "Кто-то гибнет, не без этого, но люди и на гражданке гибнут, я не считаю это великой катастрофой" – объяснил он (м., 55 лет, строитель, Краснодар). Из его окружения никого не "забрали" на войну ("даже из соседей, не то, что родственников"), у него самого почти нет рисков пострадать, а со своим взрослым сыном он в плохих отношениях:

"Он жук такой, что ему никакая мобилизация не грозила. Мы с ним еще давно поссорились, что он мне “папа, отмажь меня от армии”. Я ему предлагал, что могу отмазать только путем поступления в [техническое] училище, только так. А он и учиться не хотел, и в армию не хотел" (м., 55 лет, строитель, Краснодар).

Для многих наших собеседников в Краснодарском крае именно участие их близких в войне означало бы, что война "отразилась" на их жизни. Часть из них испытывают облегчение, говоря о том, что война их напрямую не коснулась: "Тьфу-тьфу-тьфу, никто из семьи не ушел", – говорит Татьяна, соседка нашей исследовательницы, в Краснодаре (ж., 51 год, работница сферы образования, Краснодар). Тем не менее страх перед неизвестным будущим и ощущение незащищенности то и дело проявляются в разговорах, даже если собеседники "не замечают" войну на повседневном уровне.

Нервное напряжение

Помимо страха за себя и своих родных, в разговорах с жителями Краснодарского края мы заметили еще один важный момент. О нем впервые заговорил Максим, – тот молодой человек, который выше рассуждал о "ребятах, сидящих в окопах вместо нас". Он пил кофе, сидя напротив нашей исследовательницы в одной из популярных кофеен Краснодара, и неспешно подбирал слова: "По большей части, наверное, если посмотреть на город, то ничего не поменялось: те же люди, также свободно ходят". Максим продолжил:

"Но если говорить о мироощущении, то наверняка... Хотя, это одинаково могло бы повлиять не только на жителей Краснодарского края, но и на жителя любой точки России… Потому что, несомненно, это добавило ощущение какой-то нестабильности в повседневной жизни" (м., 27 лет, IT-специалист, Краснодар).

На фоне играла ненавязчивая музыка, люди за соседними столами пили кофе, ели десерты, их разговоры сливались в монотонное жужжание. Максим закончил свою мысль: "Людям страшно, они находятся в нестабильности эмоциональной, в финансово-экономической нестабильности" (м., 27 лет, IT-специалист, Краснодар).

Как-то раз наша исследовательница возвращалась домой по центральной улице после очередного интервью и обратила внимание на девушку лет двадцати, одиноко сидящую на скамейке. Исследовательница подошла познакомиться и попросила разрешения задать несколько вопросов для социологического исследования. Девушка, казалось, старалась отгородиться от происходящего: "Меня это не касается и ладно". Тем не менее, говоря о городе, она заметила:

"Кажется, все более загруженным стало. И с работой какие-то проблемы, и с финансами постоянно у всех проблемы. И сам город какой-то более загруженный стал, много-много людей. Раньше такого, мне кажется, не было, было все более спокойно, лайтовенько. А сейчас все суровее" (ж., 23 года, безработная, Краснодар).

Как и Максим, эта девушка отмечает перемены в психологическом состоянии окружающих, но утверждает, что на ее собственную жизнь война не повлияла. Фрилансер Дмитрий же признается в переменах своего эмоционального состояния: "На мою жизнь повлияло, – стало нервненько, скажем так. То есть мне, как человеку, который сильно не за, – мне многие вещи неприятны, приходится сильнее фильтровать базар" (м., 44 года, фрилансер, Краснодар).

Еще один собеседник нашей исследовательницы, Денис, расположившись на летней веранде в еще одной популярной кофейне Краснодара, поделился с ней одним из возможных объяснений замеченной Максимом "эмоциональной нестабильности":

"Краснодар находится достаточно близко к этому всему, поэтому в городе чувствуется некоторое напряжение. У нас особо не принято открыто об этом говорить, но люди живут, честно сказать, в напряжении, и – что уж говорить? – я тоже. Мы знаем, отсюда на Украину уезжают добровольцы, мы это все видим, живем в этом" (м., 26 лет, врач, Краснодар).

Еще более откровенно эту тревожность обозначила Елена из Новонекрасовска, но добавила, что сама старается ей не поддаваться:

"Мы близко все равно. Тут, конечно, есть опасения. И Крым же тут у нас этот злосчастный. Если что-то с Крымом случится, что потом? Вдруг они решат через пролив сюда, к нам. Но я предпочитаю уже на данный момент не задумываться об этом, потому что, когда ты начинаешь себя накручивать, начинаешь паниковать, я в этом не вижу смысла, чтобы жить, страдать, а продуктивность падает, а повлиять ни на что не могу. Поэтому думать об этом… Я стараюсь не думать" (ж., 31 год, врач, Новонекрасовск).

Тем не менее, многие собеседники нашей исследовательницы в Краснодарском крае вряд ли согласились бы с Максимом, а тем более – с Денисом. Большинство из них выражали уверенность, что Краснодарский край ничуть не опаснее любого другого региона России.

Уверенность в безопасности

За несколько месяцев до приезда нашей исследовательницы в Краснодар город пострадал от атаки беспилотника, в результате которой были задеты два дома, обошлось без жертв. Лишь немногие собеседники исследовательницы вспоминали эту историю, и те не выражали никакой тревоги по этому поводу. Соседка нашей исследовательницы Татьяна сказала об этом так: "Где-то бабахнуло, на Морской вроде. Но я не слышала" (ж., 51 год, работница сферы образования, Краснодар).

Уезжая из Краснодара в Южный Сокол, исследовательница вызвала такси до вокзала и, как обычно, заговорила с водителем. Она поинтересовалась, давно ли тот живет в городе, а затем – на правах любопытной туристки – спросила, ощущается ли в городе близость войны. "Нет, конечно!" – удивился таксист. В ответ удивилась уже наша исследовательница: "Ну один раз тут какой-то дрон даже к вам прилетал, дом задело!". Водитель, казалось, не придавал этому большого значения: "Да… Там какой-то дрон, или что это было? В Москве вон тоже было! До Кремля даже долетело!" (этнографический дневник, Краснодар, ноябрь 2023). Мы видим, что даже когда исследовательница сама напомнила своему собеседнику о непосредственном эффекте войны, тот не спешил разделять ее беспокойство. Да, конечно, – как бы говорит водитель, – я знаю об этом событии, но дроны падают на города везде, даже в столице, и в этом нет ничего особенного, ничего такого, о чем стоило бы думать или говорить. Мы уже не раз встречались с подобными попытками наших собеседников представить в качестве нормы экстраординарные события и даже писали о таком способе нормализации войны в предыдущем аналитическом отчете. Особенность этого диалога, однако, в следующем: он демонстрирует, что не только далекие и поэтому абстрактные события (война где-то в Украине), но и нечто наблюдаемое и переживаемое непосредственно (дрон на соседней улице) может со временем становится частью повседневности, а не казаться чем-то экстраординарным.

Когда наша исследовательница замечала в беседах с жителями края, что линия фронта находится совсем недалеко, те обычно возражали: "Ну, прошу прощения, это с точки зрения столиц не так далеко. Но вообще это действительно далеко!" (м., 46 лет, советник директора частной компании, Краснодар). Или: "Ростов, конечно, там совсем рядом. А у нас тишина. Только вот эти самолеты “бахают”" (ж., 30 лет, работница сферы образования, Новонекрасовск). Самолеты, которые периодически "бахают" как в Новонекрасовске, так и в Южном Соколе, стали для их жителей такой же привычной частью жизни, как буквы Z на городском транспорте для краснодарцев.

Нашей исследовательнице и самой довелось с ними столкнуться. Уже в первый день своего пребывания в Южном Соколе она услышала громкие звуки, похожие на взрывы, но быстро заметила, что никто не придает им значения. Оказавшись чуть позже в такси, исследовательница уже привычно поинтересовалась у водителя, ощущается ли в городе близость "СВО". "Ну, тут иногда слышно" – признался тот. Но тут же успокоил ее: утренние звуки "взрывов" – это всего лишь "военный самолет, переходящий звуковой барьер" (этнографический дневник, Южный Сокол, ноябрь 2023).

Жители Южного Сокола, даже на фоне краснодарцев и новонекрасовцев, демонстрировали особенную уверенность в своей безопасности. Например, как-то раз наша исследовательница соблазнилась рекламой бесплатного массажа, а также возможностью прямо во время сеанса расспросить мастера о жизни в городе. Начав, как всегда, с вопроса об ощущении войны в городе, она услышала такой же привычный ответ: нет, сказала собеседница, о войне никто не говорит и не думает, "также как везде, люди сюда приезжают отдыхать с удовольствием", "а мы непуганые, поэтому и не боимся" (этнографический дневник, Южный Сокол, ноябрь 2023). Наталья же, с которой наша исследовательница случайно заговорила во время прогулки в городском сквере Южного Сокола, выразила уверенность в том, что городу ничего не угрожает, поскольку рядом находятся воинские части: "Потому что защищено, конечно, ничего сюда не прилетит. Абсолютно!" (ж., 33 года, госслужащая, Южный Сокол).

Наши собеседники в Краснодарском крае говорят о войне как одновременно о чем-то далеком, не затрагивающим их повседневные жизни ("нас не призывают", "до нас не долетает"), и о чем-то обыденном, являющимся привычной частью повседневности ("дроны везде падают"). Такое парадоксальное восприятие войны позволяет им уживаться с происходящим.