Боец "Азова" Дмитрий Козацкий (позывной "Орест") выходил из осажденной "Азовстали" одним из последних, 20 мая. Пока он вместе с сослуживцами держал оборону на заводе, снимал происходящее и публиковал снимки, перед выходом оставил небольшой архив в своем твиттере.
Дмитрий Козацкий учился в университете в Польше. Вернулся в Украину в 2014 году, когда начался Майдан. Проходил военную службу в Мариуполе с 2015 года, а в 2017-м вступил в полк "Азов".
Полк "Азов" – крайне правая добровольческая группа, входящая в состав Национальной гвардии Украины. "Азов" возник в 2014-м, когда Россия начала агрессию на Донбассе. Полк поддерживает националистическую идеологию. Но многие сторонники считают его патриотической и эффективной частью сил обороны страны.
Теперь он, как и тысячи украинских военных из Мариуполя, находится в плену у российской армии. Украинские власти говорили о будущем обмене бойцов, но российская сторона пока говорит лишь о предстоящем суде.
Сестра Козацкого, Дарья Юрченко, рассказала Настоящему Времени о 30-секундном звонке от брата из российского плена и о том, что он рассказывал о происходящем на территории "Азовстали" последние недели.
— Вам известно, где сейчас находится ваш брат?
— Сейчас, как нам сказал Красный Крест, он находится в плену. И нам даже удалось добиться, чтобы он нам один раз позвонил. Как он нам сказал, сейчас он там.
— Он рассказал какие-то подробности? Сколько продолжался ваш разговор? Где он находится в плену: в Донецкой области или в России?
— Наш разговор длился секунд 30, плюс у нас были перебои связи. Мы просто услышали его голос, услышали, что он живой, что у него все плюс-минус нормально. Это был весь наш разговор, больше ничего он нам не говорил.
— Каким вы услышали его голос? Он звучал расстроенным или приободренным?
— Он был очень уставший. Знаете, после всего того, что он пережил на "Азовстали", услышать какой-то веселый бодрый голос [было бы странно]. Можно было даже предугадать, каким он будет. Он был очень уставший.
— Но вы точно не знаете, где именно он находится?
— Да, мы не знаем. Нам никто не говорил. Может быть, звонили маме и как-то информировали. Но это более закрытая информация.
— Вам известно, в момент сдачи в плен он был ранен, или у него со здоровьем сейчас все в порядке?
— У него, как он сказал, был второй день рождения. Его ранили в голову. Мы даже [пытались] перевести ситуацию в шутку, как бы это грубо ни звучало. У него ранение было в форме логотипа "Мерседес". Ему сказали: "У тебя будет зато значок "Мерседеса" на голове. Вот круто". Было ранение в голову.
— А что за ранение в форме "Мерседеса"? Как его ранили?
— Он рассказывал, что ударили в комнату, где они спали. И он сказал, что настолько был сильный удар, что его просто выкинуло из кровати, на которой он лежал, и на кровать упала бетонная стена. Это бог помог. И у него было ранение на голове. Как известно, это какой-то осколок или кирпич.
— Насколько я понимаю, вы описываете еще те сеансы связи, которые происходили у вас с ним в тот момент, когда он был на комбинате?
— Да.
— Расскажите, что вам известно про других украинских защитников "Азовстали". Вам известно, скольким из них удалось связаться с родственниками?
— Мы даже сейчас не можем узнать полную информацию о моем брате. О других бойцах совсем не идет речь. Мы не знаем ничего. Там никому не звонят. Мы не знаем, сколько вышло, сколько живых, сколько умерло. Слава богу, что нам Дима позвонил. Мы его услышали – все, больше информации нет.
— Как вы думаете, знают ли защитники "Азовстали", в том числе ваш брат, о том, что в России их собираются судить? Понимают ли они, что, вероятно, им придется провести в российских тюрьмах еще много времени?
— Я не знаю. Но они же приехали не на отдых, они прекрасно понимали, что Россия может делать с ними что захочет. Я понимаю, что они, может быть, думают о таких последствиях. Но у нас, и я думаю, что у них, есть надежда, что будет обмен.
— А к чему готовитесь вы? Когда, как вы думаете, вы сможете увидеть и обнять брата?
— Боже, даже если сейчас он постучит в дверь, я буду очень счастлива. Честно, мы не знаем, мы надеемся, что вот-вот он приедет. Никакой информации нет, ничего нет. Просто есть надежда, есть мысли, с которыми мы живем. Мы даже не знаем, когда он будет. Надеемся, скоро.
