"Врачи сказали: разрушение организма будет продолжаться". Как теракт и неизвестный газ навсегда изменили жизнь заложников "Норд-Оста"
В октябре 2022 года исполняется 20 лет со дня штурма Театрального центра на Дубровке в Москве. Более 900 зрителей мюзикла "Норд-Ост" тогда провели три страшных дня, с 23 по 26 октября, в заложниках у боевиков под руководством Мовсара Бараева. Во время и после штурма погибли, по разным оценкам, от 130 до 174 заложников, причем большинство из них скончались в больнице. При штурме спецназ использовал газ, точный состав которого не раскрыт до сих пор.
Журналистка Настоящего Времени в 2020-м году поговорила с выжившими о том, как теракт и неизвестный газ повлияли на их жизнь.
Дмитрий Миловидов, заместитель председателя созданной после теракта общественной организации "Норд-Ост", потерял на Дубровке 14-летнюю дочь Нину. Он рассказывает, что за последние годы удалось собрать "толстую папку с эпикризами бывших заложников, которая пополняется новыми диагнозами". Одно из самых распространенных последствий – проблемы с памятью. "Мужчина 37 лет может на 20-40 минут забыть, куда он едет и зачем. Кто-то, например, забывает, есть ли продукты в холодильнике, и покупает их снова и снова", – рассказывает Миловидов. Бывшие заложники страдают от головокружений, пониженного давления, проблем с почками, астено-депрессивного синдрома. Медики находят у них заболевания, которые объясняют воздействием наркотического вещества: речь идет, например, о постгипоксическом синдроме и постгипоксической энцефалопатии.
До сих пор пострадавшие во время теракта люди добиваются справедливости: в 2018 году подали уже не первую жалобу в ЕСПЧ. Заявители – 42 человека. Их цель – справедливое судебное разбирательство, говорит адвокат Мария Куракина: "Справедливое и надлежащее расследование, которое позволит привлечь к ответственности лиц, по вине которых спасательная операция была организована с такими недочетами". Она объясняет, что у обратившихся в ЕСПЧ бывших заложников нет вопросов к бойцам спецслужб, которые их спасали, рискуя собственной жизнью, – люди им благодарны. Но хотят знать ответы на свои вопросы. "Что за газ был использован во время штурма – мы до сих пор не знаем его состав, почему не было антидота, почему медиков никто не предупредил и они не знали, как оказать первую помощь пострадавшим? Почему столько людей погибло из-за этого вещества, а многие столкнулись с проблемами со здоровьем – в том числе появившимися позже?" – перечисляет Куракина.
"Врачи были в полной растерянности"
Елена Михайлова – одна из тех, кто обратился с коллективной жалобой в ЕСПЧ. На момент теракта ей было 19 лет, она училась в университете. На мюзикл пошла с подругой. "Мы хотим найти виновных. Хотим знать, почему так ужасно была проведена спасательная операция. Почему столько людей погибли во время штурма не от рук террористов – кто отдавал все эти приказы?" – говорит Елена и подчеркивает, что дело не в компенсациях, а в справедливости.
Про себя она рассказывает, что оказалась одной из немногих, кому в выписке из больницы написали настоящий диагноз – отравление нейротропным веществом. "Меня выписали из больницы практически сразу, еще до того, как было распоряжение по медучреждениям не писать диагнозы".
Елена рассказывает, что из-за провалов в памяти не помнит не только сам штурм, но и какой-то период до этого. "Я очнулась уже в дверях больницы, стоя: меня кто-то поддерживал, после чего меня уложили на пол, и мне стало совсем плохо", – вспоминает она. По ее словам, у заложников, вместе с которыми она попала в 13-ю больницу, были схожие симптомы: тошнота, проблемы с почками, головные боли. Позже выяснилось, что у Елены сильно и резко упало зрение: до теракта у нее было минус 1,5, после – минус шесть. "При этом в больнице нам практически не оказывали медпомощь: врачи сами были в полной растерянности. Они ждали огнестрельные ранения после штурма, а получили больных с тяжелым токсикологическим отравлением неизвестным газом", – говорит Елена. Кроме того, больница была перегружена: Елена, например, оказалась в кардиологии, в мужской палате. Ей и другим заложникам даже не поставили капельницы, только сделали обезболивающие уколы, вспоминает она: "Им нечем было нас лечить, от чего нас лечить, они тоже не знали, а держать просто так не хотелось. Поэтому на следующий день нас сразу выписали домой".
Оказавшись дома, Елена уже через неделю вышла на учебу. Но ее мучили страхи: она боялась людей, общественного транспорта. В университет и обратно ее сопровождали родители. Кроме того, начались ужасные головные боли, из-за которых девушка не могла встать с кровати. В местной поликлинике врачи отнеслись к проблемам Елены, как она говорит, "равнодушно": отправили к неврологу, тот дал базовые советы, но они никак не помогли. "Было ощущение, что с нами никто не хочет возиться. Никакого участия, никакого желания помочь – узнать причину плохого самочувствия, что за газ. От нас хотели избавиться поскорее, выдав формальную рекомендацию по лечению", – убеждена Елена.
Когда родители отвели ее на консультацию в Институт Склифосовского, специалист подтвердил диагноз – токсическая гепатопатия. Он назначил длительное лечение, которое заняло полгода, было комплексным и включало разные препараты. "Врач в "Склифе" мне тогда сказал, что капельницы, которые выводят токсины из организма, нужно было делать в первые сутки после отравления газом. Сейчас уже слишком поздно – терапия поможет только уменьшить проявление симптомов", – говорит Елена и добавляет, что те, кто попал в "Склиф" сразу после теракта, насколько ей известно, получили как раз такую помощь, поэтому эти заложники смогли полностью восстановиться.
В итоге головные боли Елены никуда не ушли, от них она страдает все эти годы, но их интенсивность снизилась. "В целом моя жизнь разделилась на ту, что была до "Норд-Оста", и после. У меня остался страх перед большим скоплением людей". Сейчас у нее самой есть дети, и ей приходится ходить с ними на массовые мероприятия, хотя для нее это каждый раз "небольшой подвиг", признается Елена. Но о том, чтобы отпустить детей одних, без себя, она даже речь заводить отказывается: "Я сама оказалась на Дубровке без родителей, и для меня это больной вопрос".
Научить себя снова доверять людям Елена после теракта не смогла: "Для меня каждый незнакомый человек – это потенциально враг. Общественный транспорт для меня источник стресса – я езжу на нем, но это каждый раз преодоление себя". До сих пор Елена предпочитает узкий круг общения, прежде всего собственную семью: сейчас она домохозяйка, воспитывает детей.
"Государство бросило нас"
"Я хочу положительного решения в нашу пользу, достойную компенсацию за наше утерянное здоровье, компенсацию за каждый год нашей жизни после теракта", – говорит еще одна заложница, 59-летняя Эльвира (имя изменено). Она соглашается поговорить только анонимно, потому что не хочет, чтобы ее знакомые узнали, как она жила все эти годы после теракта: опасается, что отношение некоторых людей из ее окружения изменится. "Газ подействовал на людей по-разному. Кто-то умер от него, а кому-то больше повезло, тот выжил. Вопрос только – с какими последствиями", – говорит Эльвира. По ее словам, последние 18 лет она жила в страхе и в депрессии, столкнувшись с тяжелейшими проблемами со здоровьем, неоказанием медицинской помощи и равнодушием государства.
Эльвира не помнит сам штурм, она очнулась уже в 13-й больнице. "Я помню ощущение, что все части тела крутит в разные стороны – одна нога развернута в одну, вторая – в другую. Мне было очень плохо". Ей очень хотелось спать, но заснуть не давали. "Мне сказали, что если заснешь, то умрешь", – говорит Эльвира. Тогда ее постоянно тошнило, тело почти не слушалось, она практически не могла говорить. "Но тогда я ничего не понимала, думала, что жива осталась – и слава Богу. Врачи, которые сделали мне капельницу и пару уколов, мне ничего не говорили о моем состоянии", – рассказывает Эльвира. Она практически сразу попросила о выписке – дома ее ждал ребенок, которому на тот момент было 14 лет. "Меня отпустили из больницы только после беседы с сотрудником ФСБ. Тогда я не особо обратила внимание на то, что я не могу ответить на его довольно простые вопросы – мне хотелось быстрее попасть домой после этого трехдневного кошмара", – рассказывает Эльвира. Сейчас она понимает, что эта поспешность была ошибкой.
Позже выяснилось, что Эльвира практически не может говорить, у нее боли во всем теле, включая мигрени, и постоянные провалы в памяти. "Я часто теряла сознание, не могла понять, что я делаю и говорю, голова постоянно кружилась, сильно болел позвоночник", – перечисляет Эльвира. По ее мнению, врачи из-за халатности "пропустили инсульт" – не поставили диагноз, хотя все признаки были очевидны. "Я хромала на одну ногу, у меня скрутило лицо в одну сторону, – говорит Эльвира. – Мне нужно было лечение, но врачи в местной московской поликлинике игнорировали мои жалобы – некоторые вообще отворачивались от меня на приеме, даже не слушая".
В итоге Эльвира не получала ни направлений на обследования, ни записей в карту, ни лечения. Несколько раз ей удалось получить направление на восстанавливающие капельницы. После них сначала становилось легче, но потом и они оказались неэффективны. Эльвира неоднократно сама ложилась на лечение в больницы, включая клинику неврозов и институт гастроэнтерологии. Много лет не могла спать, особенно в первые годы, мучили кошмары. Кроме того, очень долго не получалось решить проблемы с речью: логопед, к которому она обратилась, помочь отказался, сославшись на то, что в целом Эльвира может объясниться.
"Только в последние годы я нашла нескольких врачей, которые действительно смогли помочь: давали направления на обследования, пытались подобрать лечение", – говорит пострадавшая. По словам Эльвиры, только 14 лет спустя после теракта ей удалось поставить диагноз – эпилепсия, хотя признаки этого заболевания были с самого начала. С памятью за эти годы стало еще хуже: "Я часто ненадолго отключаюсь, иногда на несколько секунд. И это очень мешает в жизни, при общении с людьми, приводит к дополнительному стрессу".
"До теракта я работала, была практически здорова. После него – оказалась инвалидом", – говорит Эльвира. Она подчеркивает: "Государство бросило нас. Нас передали врачам, а те не особо горели желанием помочь: всем было все равно, за редким исключением".
"Я живу за себя и за тех, кто не вышел из зала"
Среди тех, кто столкнулся с наиболее тяжелыми последствиями газа, использованного во время штурма, – жительница Калининграда журналистка Алена Михайлова. В теракте погиб ее муж Максим – радиожурналист, актер и музыкант. О его смерти Алена узнала в самолете: прочитала в местной газете на обратном пути в Калининград. В Москву Максима Михайлова направили в командировку. Вместе с ним поехали Алена и ее девятилетний сын от первого брака. Его супруги на спектакль не взяли, оставив в гостинице. Младший сын, которому на тот момент исполнился год, был с родственниками дома, в Калининграде.
В больнице, куда Алену привезли после штурма, выяснилось, что у нее амнезия: она не помнила, где она, что произошло, как она оказалась в Москве. "Кроме того, у меня висела правая рука – она не двигалась и была лишена чувствительности", – рассказывает Алена. Когда ее приехали забирать родные, выяснилось, что с краткосрочной памятью тоже проблемы. "Как рассказал мне потом папа, когда они зашли в палату, я бросилась к нему со словами: "Папочка, папочка, почему я лежу в больнице?" Они рассказали мне и про командировку, и про захват, и про мюзикл. После этого папа выходил поговорить с врачом, возвращался, и все повторялось снова – я кидалась к нему ровно с тем же вопросом. И мне все объясняли заново. После третьего раза родные поняли, что со мной что-то не так", – говорит Алена.
В Калининграде, куда Алену Михайлову привезли практически сразу, врачи разводили руками. "Они говорили нам: "Что вы хотите, был газ. Какой именно – никто из нас не знает. Понятно, что у вас произошла сильнейшая интоксикация, пострадали сосуды, внутренние органы и головной мозг", – рассказывает Алена. Если бы в Калининграде была современная барокамера, как в Москве, то последствия от газа для ее организма могли бы быть легче, предполагает она.
В Калининграде Алена провела в больнице около 40 дней: лежала под капельницами, проходила обследования и физиотерапию для руки. "Самое сложное для меня было не потеряться: я не могла запомнить номер палаты, куда идти. Именно поэтому со мной по очереди оставались мои подруги, которые сопровождали меня", – говорит Алена.
При этом она смотрела первые телепередачи о "Норд-Осте" и заложниках, видела, что кто-то уже вышел на работу, артисты уже вернулись к репетициям, и не могла понять – почему она до сих пор лежит под капельницами, а люди уже вернулись к нормальной жизни? "Именно поэтому я начала собирать собственный архив: следить за судьбой тех, кто пережил теракт, по СМИ. Позже в одном из интервью я увидела, что женщина рассказывает, что она постоянно забывает, что купила сахар, и покупает его снова – приходит домой, а там сахаром забиты все полки. И мне в тот момент стало легче, я поняла, что я не одна столкнулась с этой проблемой". Если функции руки удалось практически восстановить, то от пробелов в краткосрочной памяти избавиться не удалось. "Ситуация сейчас, конечно, значительно лучше. Но по-прежнему я забываю: я могу сварить суп и забыть об этом – и сварить новый. Или быть уверенной, что у нас дома есть котлеты, которые мы съели неделю назад. Я могу забыть время встречи, договорившись о ней и положив трубку, – именно поэтому я стараюсь максимально записывать или прошу близких напоминать мне или запомнить информацию", – рассказывает Алена. Она продолжает работать, активно путешествует, несмотря на провалы в памяти.
Воспоминания о теракте к Алене возвращались кусками – через запахи и ощущения, иногда совершенно неожиданно. Так, через пару лет после захвата Алена, заядлый театрал, оказалась на спектакле. И во время аплодисментов в финале она вдруг вспомнила, что заложники так же хлопали внутри зала. "На вопрос моей подруги: "Кому?" – я совершенно четко вспомнила, что мы аплодировали Бараеву, когда он решил отпустить детей", – рассказывает Алена. При этом она была абсолютно уверена, что стоит ей еще раз зайти в Театральный центр на Дубровке и самостоятельно выйти из него, как память вернется. На третью годовщину Алене удалось это сделать: она договорилась с администрацией ТЦ и побывала в здании. "Память не восстановилась полностью, но какой-то психологический барьер удалось снять. Я смогла перебороть свой страх и даже что-то вспомнить, – например, что оркестровая яма, куда заложники были вынуждены ходить в туалет, была выше", – говорит Алена. В сознании Алены тогда ясно всплыла картина, как одна из зрительниц пыталась перелезть через ограждение: "Я запомнила это унижение человеческого достоинства, когда пожилая грузная женщина пытается подтянуться и перелезть вниз на глазах у всего зала, чтобы сходить в туалет".
Если говорить о последствиях для психики, то, по словам Алены, обратиться за медицинской помощью в этой области она решилась только после теракта в Беслане в 2004 году. "Для меня Беслан был [психологически] намного тяжелее "Норд-Оста". После захвата школы я перестала спать. Я была уверена, что в этот раз все будет по-другому. Власти договорятся, всех спасут. Когда выяснилось, что в этот раз все оказалось намного хуже, чем на Дубровке (в Беслане погибли 314 заложников, из них 186 детей – НВ), я перестала спать", – говорит Алена.
Друзья отвели ее к психиатру, который установил диагноз – посттравматический синдром – и выписал необходимые препараты. И хотя острое состояние тогда удалось снять, психологические проблемы остались. Спустя год, рассказывает Алена, они с сыном оказались в Светлогорске в местном санатории. В один из вечеров Алена не могла заснуть и услышала шум: вокруг было тихо, но кто-то ходил по коридору и хлопал дверьми. "У меня был только один вариант того, что происходит, – новый захват. Террористы сейчас выгоняют людей из комнат, собирают где-то. Но я сразу решила – в этот раз я сидеть не буду. Спущусь по шторам вниз вместе с сыном", – рассказывает Алена. В тот момент, когда она уже снимала шторы, она увидела из окна, что вокруг мирная жизнь: обычный вечер в курортном городе, люди гуляют, играет музыка, где-то свадьба. "Тогда я поняла, что я не совсем психически здорова. Потому что у меня даже сомнений не возникло, что это новый теракт", – признает Алена.
Сейчас врачи говорят ей, что последствия интоксикации, вызванной неизвестным газом на Дубровке, будут усиливаться. "В феврале я делала последнее обследование, врачи тогда напрямую сказали: разрушение вашего организма будет продолжаться", – говорит Алена. У нее есть проблемы с почками, гинекологические, с суставами. "Однако если руки и ноги я готова отдать – я и на инвалидной коляске проживу, то голову я хочу сохранить. Я не хочу остаться в памяти у своих детей как человек, которому меняют памперс", – говорит она. Именно поэтому она отказывается от общего наркоза. За последние годы у Алены было шесть случаев хирургического вмешательства, включая операцию на колени и удаление камней из почек, и все они проходили под местным обезболиванием. "Никто из врачей не может дать прогноз, как мой организм отреагирует на наркоз. И я не хочу снова оказаться в ситуации, когда я ничего не помню и не могу запомнить", – объясняет Алена. При этом она добавляет, что каким бы ни было ее физическое состояние, она делает все, чтобы жить полноценно: "Я живу за себя и за тех, кто не вышел из этого зала на Дубровке. В первую очередь за моего мужа".
"Это день памяти и скорби"
По словам Сергея Будницкого, который 23 октября 2002 года пришел посмотреть "Норд-Ост" с племянницей и дочерью, проблемы с памятью и запоминанием есть и у других заложников. Об этом они рассказывают на ежегодных встречах в годовщину теракта. Самому Сергею, как он говорит, "повезло": он вышел из НИИ скорой помощи им. Склифосовского, куда его привезли после штурма, "в добром здравии". "В больнице к нам было великолепное отношение. Нас всех отмыли, покормили. Хотите кефир в час ночи? Пожалуйста!" – вспоминает Сергей. Хотя само лечение при этом было минимальным: в случае Сергея обошлись уколом. "Врачи готовились к осколочным ранениям, а привезли людей с отравлением неизвестным газом", – рассказывает он.
Сергей, его 13-летняя дочь Ирина и племянница Ксения оказались в зрительном зале в первом ряду, рядом с боевиками. Сергей с ними беседовал – в том числе с Бараевым. Сам Сергей когда-то служил в полку дальней авиации, которым командовал Джохар Дудаев. "Это помогло нам с девочками. Иру террористы невзлюбили: для них она была слишком вызывающе одета – в велюровый костюм с перьями, да еще и покрасилась в блондинку. Они травили ее: не пускали в туалет, не давали еду". После того как Сергей рассказал, что служил с чеченцами, назвал тех, кого знает, отношение стало получше. При этом психологически хуже всего пришлось племяннице. "Ксюша оказалась там одна, без родителей – и страшно испугалась, когда появились террористы. Нам пришлось ее долго успокаивать", – вспоминает Сергей.
При этом Сергей отмечает: страшнее, чем эти три дня на Дубровке, страшнее, чем штурм, был момент пробуждения в больнице. "Я проснулся и понял, что я не знаю, где девочки, что с ними". Ирина и Ксения уцелели и оказались в разных больницах, где их позже нашли родственники. "Сама эвакуация была ужасно непродуманная. Почему нельзя было перенести заложников в больницу через дорогу от ТЦ – Госпиталь для ветеранов войн № 1, который специально освободили от больных?" – размышляет Сергей. Он напоминает: в госпиталь, который мог принять 500 человек, попали только 58 заложников, включая его дочь. А 13-я больница оказалась перегружена: туда привезли 367 человек, в том числе племянницу Сергея. "Кроме того, непонятно, почему так безобразно была организована транспортировка: людей складывали в автобусы одного на другого. Наконец, отдельный вопрос – это уколы так называемым антидотом. Кому-то делали два укола, кому-то – ни одного. Это произошло из-за того, что бойцы никак не помечали тех, кому вкололи лекарство", – говорит Сергей.
По его словам, психологической травмой для заложников стали новости о том, что не всех спасли. "Когда мы были в больнице, мы радовались, что все выжили. Когда через неделю мы начали узнавать о погибших, это был шок. С одной стороны, для нас день захвата стал вторым днем рождения. А с другой стороны, 26 октября – это день памяти и скорби", – говорит Сергей.
В целом ему и девочкам повезло, повторяет Сергей. Для них применение газа во время штурма обошлось без последствий. От государства они получали путевки в санатории, по которым несколько раз ездили отдыхать. "Каких-то страхов после "Норд-Оста" не осталось, но вопрос безопасности всегда на первом месте, когда мы выбираем, куда пойти или поехать с семьей, особенно с детьми", – заключает Сергей.
Читайте далее:
Дети и взрослые из школы номер один. Как живут уцелевшие в теракте в Беслане
Синдром изнасилованных и переживших войны. Как справляются с посттравматическим расстройством те, кто уцелел в терактах
"Я шла туда умирать". Бывшие заложники Басаева вспоминают захват больницы в Буденновске
Мы – телеканал "Настоящее Время". Мы делаем яркие видео, рассказываем о важных новостях и злободневных темах, готовим интересные репортажи и передачи – смотрите нас на спутнике, в кабельных сетях и в интернете. Каждый день мы присылаем дайджест всего, что нужно знать, одним письмом, а также превращаем цифры в понятные истории.
© 2020 Настоящее Время. Все права защищены
