Журналистка белорусской независимой газеты "Наша Ніва" Екатерина Карпицкая месяц провела в тюрьме на улице Окрестина в Минске. Ее задержали 14 августа 2021 года за то, что она шла по улице с белой хризантемой в руках: судья счел это политическим протестом. В переполненной камере Екатерине пришлось спать на полу, согреваясь бутылками с теплой водой: теплую одежду ей и другим политическим арестованным руководство тюрьмы передавать отказалось. Также к ним в камеру специально помещали лиц с педикулезом и другими заразными болезнями.
Журналистка рассказала белорусской службе Радио Свобода об ужасных условиях содержания политзаключенных на Окрестина, которые можно приравнять к пыткам, и о том, как Лукашенко расколол ее семью: ее отец – бывший начальник уголовного розыска, который до сих пор поддерживает Лукашенко, а младший брат служил во внутренних войсках. "Для них я живу неправильно, стыдно, и я сама виновата в том, что оказалась за решеткой", – заметила Карпицкая.
— Расскажите, пожалуйста, как вы попали в тюрьму на улицу Окрестина?
— Меня задержали утром 14 августа. Можно сказать, что я сама подставилась. Всю неделю до этого я разговаривала с людьми, готовила материалы к годовщине событий поствыборного августа 2020 года.
Особенно меня поразил рассказ водителя Павла Сибилева, который был ранен 10 августа. Он работал в тот вечер, осколки гранат и пули попали ему в спину. Я навестила Павла 20 августа прошлого года в больнице. Он был тогда в тяжелом состоянии, в спине у него была дыра, на которую ему сделали пересадку кожи с ноги, он не мог двигаться. Но выглядел он достаточно бодрым, и верилось, что он скоро поправится.
Однако через год после встречи с ним я увидела седого человека с тростью в руке. Его рука была парализована, у него болели ноги и спина. К последствиям ранения еще добавился рак. А его младший сын учится в первом классе.
Я как-то привыкла к таким историям относиться как журналист, потому что иначе невозможно ежедневно писать об этой человеческой боли. Но потом на меня накатило, меня весь день рвало. Было сложно. Я начала помогать всем этим пострадавшим семьям чем могла. А утром 14 августа, почти в годовщину убийства Александра Тарайковского (первого погибшего протестующего в Минске – НВ), проходя мимо Пушкинской, вспомнила, что вдова Тарайковского как-то сказала, что ей приятно видеть цветы на Пушкинской, на месте его убийства. Так она узнавала, что люди его помнят.
Я купила в переходе белую хризантему. Но даже не успела с ней выйти на улицу: меня задержали. ОМОН несколько дней дежурил на том месте, как я потом выяснила. Меня до сих пор бомбит от того, на что идут наши налоги – на то, чтобы ловить людей с цветами в руках на Пушкинской, и это лишь один позорный факт! Не исключено, что они и сейчас продолжают там дежурить.
В суде лжесвидетель сказал, что я якобы проводила пикет против действующей власти. Мне дали 30 суток, потому что я уже была задержана годом ранее, когда в качестве журналистки освещала "Женский марш".
— Какие условия были у вас в изоляторе временного содержания?
— Всего за пару дней в СИЗО мне удалось заработать цистит (воспаление мочевого пузыря, как правило, возникает на фоне переохлаждения – НВ): было очень холодно. Холодная переполненная камера, где заставляют спать на полу в тонкой одежде. Чтобы согреться, мы обнимались или просыпались по ночам и занимались спортом. Я наливала в пластиковые бутылки горячую воду и клала между ног, чтобы хоть как-то согреться.
В 2 и 4 часа ночи нас постоянно поднимали на перекличку. Вы должны встать и произнести свою фамилию, имя, отчество. Переклички также проводились дважды в день: во время них нас выводили в коридор, ощупывали, а все наши вещи в камере перетряхивали. На пол, например, рассыпали остатки хлеба, который ночью некоторые девушки использовали как подушку.
Во время одного из этих шмонов у нас забрали часть пластиковых бутылок, объяснив это тем, что они были на полу, а не в тумбочке. А в тумбочку они просто не влезали, потому что камера была рассчитана на двух человек, а в ней в временами было до 20 человек в пиковое время. В обычное – 8.
Бутылки там на вес золота: из них вы пьете воду из-под крана, а потом промываете дыру в полу, которая служит как унитаз. Ну а ночью ты эту бутылку обнимаешь, чтобы согреться.
Потом нас перевели в камеру №15 на третьем этаже – с наглухо забитым окном. Днем в ней была страшная духота. При этом нам еще пытались и закрыть "кормушку" (отверстие в двери камеры, через которое передают еду – НВ), через которую в камеру могло попасть хоть какое-то количество кислорода.
В таких условиях в переполненной камере все быстро заболели: все вышли оттуда с коронавирусом. У меня начался фаринготрахеит, который я лечу до сих пор. Многие с трудом переносили эти заболевания в тюрьме – врачи там лечат в основном парацетамолом. Ни о какой изоляции больных не может быть и речи. Напротив, к нам специально подсаживали бездомных, у которых были педикулез, грибок, у некоторых – кожные язвы. При этом ни разу в месяц нас не водили ни в душ, ни на прогулку.
— Вы сказали, что в камере сначала было очень холодно. Почему вам не разрешили передать теплые вещи?
— Нам не передали ни одной передачи, хотя это полагается делать по правилам содержания осужденных по административным статьям. Когда я попросила охранников принести девочкам хотя бы теплую одежду, потому что многих задержали в тонких майках после бассейна, дачи, работы, в одной юбке и кофточке, я услышала, что это "не допускается". Кем не допускается? На этот вопрос я тоже не услышала ответа.
Мы целыми днями выбивали хотя бы батарейку для девушки со слуховым аппаратом. Только на четвертый день наших просьб над ней сжалился один дежурный.
— Многие узники Окрестина жалуются на качество еды в тюрьме.
— Конечно, я старалась есть все, чтобы выжить, а не полностью слечь. Даже хлеб, который нам приносили уже с плесенью. Но если учесть, что еда на день стоит 14,50 белорусских рублей (около $6), а за эти деньги на завтрак и обед вам приносят полчашки чая, а иногда суп, который просто состоит из воды и небольшого количества макарон, то возникает много вопросов по этому поводу.
Почему за такие деньги невозможно обеспечить людей хотя бы достаточным количеством горячих напитков? К сожалению, водопроводная вода на улице Окрестина настолько хлорирована, что у многих сразу началась изжога. Я уже молчу о том, что когда ешь скользкую кашу и плохой хлеб и не имеешь возможности двигаться, многие люди в нашей камере неделями не могли нормально сходить в туалет по-большому, у всех в буквальном смысле вздулись животы.
— Белорусские "Киберпартизаны" недавно опубликовали аудиозапись разговора начальника полиции, из которого очевидно, что от высшего руководства Беларуси исходят приказы о создании бесчеловечных условий для политических заключенных в камерах: у них специально убирают матрасы, а также требуют увеличить количество людей в камерах. На ваш взгляд, почему в белорусских тюрьмах созданы такие нечеловеческие условия? Информируются ли заключенные об этом напрямую, чтобы они знали, почему их так содержат?
— Когда нас переводили из одной камеры в другую, мы видели, что свободных камер в СИЗО достаточно, но нас намеренно держали большой группой в двухместной. Она была размером примерно 3 на 4 метра, и по ней было невозможно пройти, даже сесть в ней было сложно. А чтобы лечь спать на полу, мы вообще проявляли сверхспособности. Это напоминало человеческий тетрис: здесь надо ноги поднять, там сжаться, там залезть под шконку так, чтобы ноги соседа лежали у твоей головы.
Однажды один из сотрудников нам сказал: вы ни на что не имеете здесь права, потому что вы БЧБ ("бело-красно-белые" – так белорусские силовики называют осужденных по политическим статьям – НВ). То есть они сознательно выделяют статьи 24.24, 24.3, 19.11 УК в отдельную категорию, это очевидно. Это было особенно подчеркнуто, когда к нам подселили тех женщин с улицы: дежурный мог сказать им вслух: "Вам все можно, Алла Ильинична, и даже полежать днем, а вот этим (политзаключенным) – нет".
В камере напротив сидели мужчины, арестованные за драки и мелкие кражи. Их и в душ, и на прогулку водили, и даже покурить. У них в камерах были шашки, книги, передачи им разрешали передавать. То есть понятно, что так называемых политических в тюрьме сознательно подавляют, создают им сложные условия для выживания, лишают здоровья. А это – преступление.
У меня в голове это не укладывается: осуждают, отправляют в тюрьму учителей, писателей, музыкантов, врачей, программистов! Их единственная вина – в том, что кто-то переслал мужу репост с новостного сайта, который сейчас признан экстремистским. Или кто-то оказался на улице в красном платье с белой накидкой. Что, эти люди на самом деле заслуживают, чтобы их лишили здоровья?
Мне рассказали, как в изоляторе держали преподавателя Академии управления при президенте РБ. И вот она выходит на шмон в коридор – и встречается глазами со своим бывшим студентом. А тот опускает глаза! Меня очень впечатлила эта история, такого никому не пожелаешь. Эта преподавательница, кстати, сидела из-за какого-то старого репоста сообщения из телеграм-канала, признанного экстремистским. И, конечно, за это хотели уволить ее из академии. И было неважно, что она суперспециалист и профессионал.
— Весь персонал изолятора к вам относился плохо и пытался создать для вас пыточные условия, или были исключения?
— В отдельные смены был адекватный персонал, который ночью нас поднимал не так агрессивно. Могли оставить "кормушку" открытой на день для вентиляции. В день города задержанным пенсионерам привезли пару зубных щеток и что-то из личных вещей. То есть в этой системе есть человеческие элементы. Иногда это молодые ребята, вчерашние выпускники. Но я очень боюсь, что они скоро перестроятся и станут такими же жестокими, готовыми насмехаться над арестованными, как их старшие коллеги. Что они познают зло.
Кстати, работа "Киберпартизан" и факт существования "Черной книги" их очень разозлили, они об этом постоянно говорили.
— Как вы себя сейчас чувствуете физически и морально, после выхода из тюрьмы? После пребывания в условиях, которые по всем международным меркам можно назвать пытками?
— Думаю, что какое-то моральное влияние тюрьмы я все еще чувствую. Пока я разбираю накопившиеся за месяц бытовые и рабочие вопросы и восстанавливаю физическое здоровье. Мне банально некогда было остановиться и подумать: а что у меня внутри происходит? Мне сейчас надо долечиться в гинекологическом отделении от цистита, у меня фаринготрахеит, недосыпание. После коронавируса – сильная слабость и сильная боль в суставах. Выпало много волос. Так что сначала я восполню дефицит ресурсов в организме, а потом подумаю, нужна ли мне психологическая помощь.
Однако ситуация в Беларуси за последний год ужесточилась, я это четко чувствую и по предыдущим задержаниям, и по работе журналистом.
— Протесты в Беларуси привели к расколу и вашей собственной семьи, ведь так?
— Меня уже больше года не отпускает эта ситуация, то, как мой отец и младший брат относятся к моим задержаниям. Мой отец – бывший начальник уголовного розыска, который до сих пор поддерживает Лукашенко. Брат служил во внутренних войсках. Для них я живу неправильно, стыдно и сама виновата в том, что оказалась за решеткой. И работаю я не там, где должна работать. Мы вообще с ними не общаемся почти год, и это, безусловно, больно. Я знаю много таких семейных трагедий. Очень горько, что политические взгляды могут повлиять на семейные отношения.
— Мы слышим от адвокатов политзаключенных, знаем из писем политзаключенных, что они поддерживают в себе в тюрьмах бодрость, силу духа: это помогает им выжить. Но ваш рассказ о тюрьме многих шокировал, потому что многие люди поняли, что политзаключенные могут не захотеть пугать своих близких в своих сообщениях, не хотят жаловаться, да и цензоры этого не пропустят в их письмах. Как вы думаете, все ужасы нынешней тюрьмы следует рассказывать вслух? Или такие рассказы могут деморализовать, напугать людей?
— Нужно разделять условия содержания политзаключенных и административных осужденных, это немного разные вещи. Первые дольше сидят, но имеют хоть какую-то связь с миром, доступ к адвокату, передачи. У вторых арест может длиться несколько месяцев, в зависимости от количества составленных на них протоколов. Но у нас была полная информационная изоляция: никаких сигналов из "того" мира, даже в виде конфет.
Конечно, мы тоже старались поддерживать в камере хорошее настроение, это единственный способ выжить. Мы играли в игры, в которые можно играть без движений и вещей: "Мафию", "Угадай мелодию", "Есть контакт", "Города", читали стихи наизусть. А когда кого-то выпускали, мы просили этого человека запомнить номер телефона родственника и передать, что у нас все хорошо. Чтобы те, кто на свободе, не страдали. Конечно, эти сообщения должны были быть позитивными, потому что родственникам арестованных на свободе даже тяжелее, чем задержанным, морально. И, конечно, в письмах, если бы нам давали их писать, мы бы тоже старались их не пугать.
Я задавалась вопросом, стоит ли рассказывать все, что было в тюрьме. Но в первую очередь меня просили это сделать женщины, девушки, которые там остались. Это была их просьба: быть их голосом, не молчать. Потому что они сами могут не осмелиться написать даже жалобу. Многие очень боятся снова потерять свободу и не уверены, что за ними не придут снова.
Во-вторых, как журналист, я всегда выступаю за правду. Если хотите – считайте мое задержание репортажем сложного журналистского жанра "Проверено на себе". И, как человек, я тоже за то, чтобы никогда не молчать о проблеме, потому что в противном случае они будут только приумножаться. Молчание развязывает злые руки. Это мое личное убеждение и опыт, накопленный за эти годы.
Я вижу, что мой короткий рассказ о тюрьме напугал некоторых моих друзей, знакомых. Я меньше всего хотела, чтобы это произошло. Но, к сожалению, именно этого и хотят люди из системы: чтобы мы боялись и молчали. Но мы должны делать им такой подарок. Нам нужно фиксировать все факты преступлений и нарушений, хотя бы на будущее. И даже если сегодня та же прокуратура не ответит на мою жалобу властям, эта жалоба будет оформлена документально. И мне будет с чем действовать в будущем, когда законы будут работать. А чиновники понесут ответственность за свою халатность, свое бездействие.
— Вы сейчас в безопасности? Какая помощь вам нужна?
— Основная помощь, о которой я могу попросить сегодня каждого, – это не бояться, не поддаваться паранойе и продолжать делать добрые дела каждый день. Сообщать, хотя бы и анонимно, журналистам о фактах преступлений, совершенных сотрудниками правоохранительных органов и должностными лицами Беларуси. Пишите письма политзаключенным, отправляйте им небольшие денежные переводы и посылки. Помогайте соседям, которые нуждаются в помощи. Не становитесь на сторону зла.
— Вы, как журналистка, как женщина, как гражданка Беларуси, вынесли из этого месяца за решеткой что-то положительное или сделали какой-то важный жизненный вывод?
— Известно, что лагерь, тюрьма никому не приносят пользы. Особенно если с законопослушным человеком обращаться как со зверем. Это, как ни крути, подрывает веру в справедливость, в людей, подрывает здоровье.
Но я все воспринимаю как опыт. И этот месяц в тюрьме, по крайней мере, убедил меня в том, что я была на правильной стороне, что мы всегда были на правильной стороне. Что страдают невинные, лучшие люди, и так не должно быть. Это дает нам силы не сдаваться и что-то делать, чтобы пытки белорусов в тюрьмах и на улице Окрестина прекратились и больше никогда не повторились.
Изначально интервью (на белорусском языке) опубликовано на сайте белорусской службы Радио Свобода
