Хабаровский священник РПЦ Андрей Винарский вышел из-под ареста: в последний раз он отсидел 25 суток за участие в апрельской акции в поддержку оппозиционера Алексея Навального. Винарский уже отбывал административные аресты на сутки, на трое суток (дважды) и 20 суток за участие в шествии в поддержку арестованного экс-губернатора Хабаровского края Сергея Фургала и в январских протестах после задержания Навального в аэропорту. После четвертого ареста отца Андрея отстранили от должности настоятеля прихода Свято-Никольского храма в поселке Николаевка Еврейской автономии. После пятого местная епархия запретила ему служить.
Сан священника у Винарского остался, но ему нельзя вести службу и исповедовать – до тех пор, пока он не покается. Приносить покаяние Винарский не планирует: в интервью Сибирь.Реалиям он рассказал, что не считает участие в мирных митингах чем-то греховным или незаконным.
– Вы с трудом нашли время на интервью..
– Да, сейчас как-то особенно загружен: за время ареста накопились дела, еще начались бессрочные протесты в поддержку Сергея Фургала с требованием оказать ему медицинскую помощь. Сменяем на площади друг друга, сегодня была моя очередь вести прямой эфир, завтра тоже иду. Также нужно было съездить в приход, причаститься.
– Вас вернули в приход Николаевский на должность настоятеля?
– Нет, я там был в качестве прихожанина, служить мне по-прежнему нельзя. Но запретить молиться ведь невозможно? Я там со всеми молился, стоял на клиросе, причащался. Потом с людьми разговаривал, они соскучились. Прихожане рассказали, как собирали подписи в мою поддержку.
– Это даст результат? Восстановят вас в должности?
– Я не могу сказать. Вроде кто-то и из европейских церквей будет писать в мою защиту. Но повлияет ли это на решение епархии, неизвестно.
– А подписи сотен прихожан под петицией?
– Прихожане такого влияния в церковной жизни не оказывают. Тут все решит архиерей, которому священник отказался подчиниться. Архиерей считает, что я нарушаю присягу, так как ранее он выдал мне указ, в котором подчеркнул "недопустимость Вашего участия в собраниях и акциях, через которые вы можете нарушить данную Вами присягу при принятии священного сана, поскольку ваша деятельность приобретает признаки политической деятельности".
Я с формулировкой не вполне согласен, потому что это все-таки не политика, а гражданская активность, правозащита. И я не могу взять и просто уйти от людей, которые нуждаются в поддержке. Речь не только о Сергее Фургале, но и о других задержанных участниках шествия.
Но пока вопрос стоит так, что от меня требуется покаяние: только при этом условии я буду восстановлен священником, но уже на другом приходе.
– А приносить покаяние вы по-прежнему не готовы?
– Я не вижу греха в том, что ходил на мирные акции и был арестован за это. Как каяться в том, что не считаешь грехом?
К слову, когда я выходил, я уже понимал, что это будет штраф, это будет арест, возможно, будет уголовная статья. То есть осознавал, что будет с нами со всеми. И, естественно, понимал, что со стороны государства будет давление на епархию – по крайней мере, чтобы снять меня с прихода. Я был к этому готов. Думал, что это даже раньше произойдет.
– Что будете делать дальше? У вас, я знаю, дочь в Петербурге, брат в Канаде зовут к себе. Переедете или останетесь в Хабаровске?
– Пока в Хабаровске идут протесты, я, конечно, не уеду отсюда. Пока они не закончатся. А когда протест закончится – этого я даже предположить не могу. Сейчас планировать что-то, мне кажется, нет смысла. Все меняется каждую минуту.
– То есть вы не считаете, что протесты хабаровчан выдохлись? Зимой, когда уличные акции после задержаний, судов, штрафов и арестов прекратились, многие посчитали, что протест безрезультатен.
– Считаю это неправильным представлением. Утверждение, что шествия закончились ничем, протест провалился, неверно. Потому что протест не прерывался ни на один день, он принял разные формы, но люди даже на улицы продолжали выходить, пусть с краткими, тайными пикетами.
Конечно, массовые акции на площади Ленина на время прекратились (это стало опасно), но и туда люди приходят. Были периоды, я стоял буквально один, а люди стояли в сторонке. Затем потихоньку один-двое смогли присоединяться. Сейчас всегда небольшая группа жителей на площади стоит. Они выполняют требование полиции – не стоят со мной рядом, но всегда поблизости.
Кроме пикетов, люди раздают листовки или стоят с плакатами, с одиночными пикетами выходят в разных районах Хабаровска. Как можно говорить, что протесты прекратились, когда они ежедневно проходят? Другое дело, что многие люди об этом не знают, потому что в центральных СМИ об этом не сообщают. В телевизоре этих акций, безусловно, не увидеть. Но те, кто пользуется разными источниками информации, пытается собрать объективную картину – те найдут и фото, и видео протестов.
На этих встречах – я бы не назвал это митингами – мы обсуждаем новости, связанные с Сергеем Фургалом и с нашими репрессированными [активистами Хабаровска]: кого из знакомых посадили, кто оштрафован, кому нужна помощь юридическая, кому финансовая, погасить штраф. Также всегда касаемся новостей в нашем законодательстве, которое меняется на глазах, еще больше ущемляя права и свободы граждан. Происходящее с Алексеем Навальным тоже обсуждаем, все новости, с ним связанные. Он ведь тоже репрессирован по политическим причинам и нуждается в поддержке.
Так что протесты продолжаются, только повестка иногда меняется – к примеру, мы ведем бессрочные акции с требованием, чтобы к Сергею Фургалу допустили врачей. Люди стоят по 12 часов каждый день – с 10 утра до 10 вечера, – собирают подписи под обращением в ЕСПЧ (Европейский суд по правам человека), президенту России, Лефортово с требованием оказать медпомощь политзаключенному.
Два-три месяца назад мы возобновили митинги на Комсомольской площади в Хабаровске). Власти по закону акции до 100 человек на этом месте не согласовывают, поэтому мы только уведомляем и выходим. Но не более ста человек – если больше, организаторов, подавших уведомление, привлекают к административной ответственности.
– Как относитесь в принципе к законам, запрещающим мирные гражданские акции без согласования властей?
– Безусловно, как к нарушению прав и свобод человека. И конституционных, и тех, что указаны в декларации прав человека.
Из-за этих законов многие хабаровчане, выходившие раньше на шествия, прекратили в них участвовать, когда начались аресты. "Мы поддерживаем, но рисковать не можем – кто-то боится лишиться работы, кто-то штрафов". Конечно, на большинство людей подействовали эти преследования. Люди признаются: "Если бы было массовое мероприятие, может быть, вышли. Но как сейчас нам выходить страшно. У нас есть что терять – работа, семьи".
– Эти "тихие протестующие", которые сами выходить на улицу боятся, как поддерживают протест?
– Они приходят ставить подписи под нашими обращениями в защиту Фургала – поток не прекращается. Вчера снимал, сегодня – постоянно идут подписывать, целенаправленно. Говорят, что специально пришли для того, чтобы подпись поставить.
Я не утверждаю, что все поголовно в Хабаровске протест поддерживают. В моем окружении есть люди, которые смотрят телевизор и говорят: "У нас великолепно все – и в стране, и в крае. Вы не понимаете ничего!" Они выбрали себе один источник информации, ему доверяют. Но, мне кажется, это до поры. Спустя время даже они не смогут не замечать того, что на самом деле в стране не все великолепно.
– Вы сами когда это поняли? Почему решили присоединиться к протестам?
– Впервые на шествие в поддержку Фургала я вышел 14 июля. Татьяна, дочь, очень хотела ходить на них. Она с какими-то решениями Фургала была не согласна, мол, уступки федеральным властям делал, но в основном его уважала. Но во время первых шествий они с мужем находились у его родителей, и она не могла пойти.
Первый раз шествие прошло в субботу, через день после его ареста, я был на службе и на тот момент еще не изучил ситуацию вокруг его задержания. В понедельник изучил все, что нашел по Сергею Ивановичу, отсмотрел все материалы, которые появились к тому времени, – из них уже можно было сложить первое представление о ситуации.
Таня вернулась и пошла 14-го на митинг – это изначальная причина, почему я присоединился. Для меня представление о митингах, о шествиях сложилось из того, что я видел в интернете из Петербурга и Москвы – разгоны, щиты, дубинки, избиения. Поэтому я, естественно, боялся за дочь: что она выйдет, а тут разгон ОМОНом. Пошел, чтобы хоть как-то попытаться ее уберечь.
К этому времени к прочитанному и отсмотренному в прессе и Сети я получил дополнительную информацию от хабаровских источников, которым доверяю. Три разных человека, близких к этому делу, сообщили, что Сергей Иванович точно невиновен как минимум по одному из выдвинутых обвинений – в убийстве бизнесмена Евгения Зори (в 2019 году в убийстве Зори обвинили делового партнера Фургала Николая Мистрюкова, в 2020 году на фоне онкодиагноза и отказа в медпомощи Мистрюков подписал показания против Сергея Фургала – СР).
Понятно, что это вызвало подозрения и в отношении остальных обвинений, которые ему разом предъявили спустя 15 и 16 лет. Подумал, что если клевещут на него в одном, то остальные могут быть такими же недостоверными. Что, вероятно, дело имеет заказной характер.
Потихонечку, незаметно обвинение в одном из убийств из дела Фургала убрали. Одновременно появилась информация по "Амурстали" – хорошее исследование юриста, подтвержденное документами, о "переделе" акций предприятия (Сергей Фургал и его сын Антон Фургал не раз публично заявляли, что уголовное преследование сфабриковано в отместку за нежелание губернатора продавать "Амурсталь" – СР). То есть экономическая подоплека. Если честно, лично я до сих пор считаю ее основной версией среди вероятных причин возникновения дела Фургала. Косвенно это подтверждает тот факт, что на сегодняшний день завод стал полностью московским.
А, как говорится, политика – это концентрированное выражение экономики. Поэтому и считаю Сергея Ивановича политзаключенным.
– Если предположить, что они своего добились, зачем нужно сейчас пытать человека, не оказывая ему медицинскую помощь?
– У них других вариантов нет. Если отпустят – это фактически подтвердит, что дело против него было сфабриковано. Придется выяснять, кто фабриковал и по чьему заказу. С кого теперь спрос, если Фургал невиновен? Адвокаты Сергея Ивановича уже рассказали, что медпомощь стала предметом шантажа – следователь ему говорит: "Ты получишь лечение, если подпишешь документы, которые мне нужны".
У Мистрюкова Николая ведь похоже развивалась ситуация – когда ему диагностировали в СИЗО онкологию, но он не получал даже обезболивающие. В итоге именно после отказа в лечении он, находясь в изоляторе, очень дешево продает свою долю в "Амурстали" и пишет при этом признательные показания против Фургала – а после его отпускают под домашний арест.
Он, кстати, потом публично признался, как ему проводили болезненное обследование без анестезии, как студенты осматривали его опухоль и что он подобное "обследование" еще раз просто не перенесет. Понятно, что Сергея Ивановича тоже начнут лечить только после подписи под всеми нужными документами.
– На акции в поддержку Навального вы выходили, потому что его тоже считаете политическим заключенным?
– В апреле вышел, потому что была большая угроза его здоровью. Тогда основное требование акции было – допустить к Навальному гражданских врачей. И второй арест (20 суток) тоже был за него – 18 января я вышел поддержать Алексея, когда его арестовали после возвращения из Германии. Считаю, что арест, как и недопуск медпомощи – это бесчеловечно.
Мы в Хабаровске выходим в поддержку любых политзаключенных. Например, якутского шамана Александра Габышева поддерживаем, он тоже должен быть освобожден. Как минимум тот факт, что к нему применяется карательная психиатрия, возмущает.
Я считаю, что их обоих арестовали незаконно и незаконно лишают тех возможностей, которые разрешены по закону всем арестованным: адвокатов, врачей, передач.
В поддержку Навального мы выходили с самого момента отравления, всегда поддерживали Алексея. Когда Алексей был отравлен, я как раз был в храме, мне пришла СМС с просьбой: "Алексей Навальный – человек верующий, не могли бы вы включить его в Сорокоуст о болящем?" Конечно, включили в Сорокоуст. С первого дня отравления мы за него молимся. И до сих пор.
– Получается, что самые большие сроки арестов вам назначили как раз за акции в поддержку Навального?
– Нас всех, кто был на площади 18 числа, наказали очень сурово. И такие серьезные наказания массе народа за какой-то конкретный день – редкость, один раз только такое было. Поэтому да, думаю, что степень и масштаб приговоров связаны с Алексеем Навальным.
– Последний арест отличался от двух предыдущих? По условиям, отношению к вам?
– Нет. Условия содержания, естественно, такие, чтобы человека заставить задуматься. Чтобы ему не хотелось больше попадать туда.
Но есть момент привычки. Получилось, что в одной и той же камере я сидел в первый раз, когда попал в спецприемник 7 августа, и в последний раз – в мае-июне. Первый раз мне камера показалась какой-то угнетающей, темной, а сейчас смотрю – просторная комната, шикарная даже. В целом вполне комфортное место пребывания, если на небольшой срок.
По поводу нарушений наших прав. Я до сих пор не знаю все, что в таких случаях по закону положено. Во время первого ареста нас задержали в пятницу с утра, а суд закончился к вечеру, и у меня ничего не было в камере своего – ни еды, ни белья. Хотели передать передачу, а полицейские наотрез: "В субботу и воскресенье не принимаем". Дочь написала заявление в ОНК в Хабаровске, они подтвердили, что спецприемник обязан принимать передачи, в том числе и в выходные. И тогда в нашем спецприемнике этот запрет сняли.
А потом хабаровчане начали к спецприемнику готовиться. После первых арестов у всех дома появились мешочки специально собранные со всем, что под арестом понадобится: нижнее белье, мыло, книжки, носки. И до сих пор почти у всех стоят дома собранные мешки, еще с августа.
А так под арестом я, скорее, отдохнул. Распорядок был свободнее, чем на воле. Подъем, зарядка, потом я молился, после молитвы читал "Новый завет" до обеда. После обеда что-нибудь научно-популярное, вечером читал что-нибудь полегче – Томаса Манна "Волшебная гора", например. Вот так и день прошел.
– Ваша дочь рассказывала, что после первого ареста кто-то из руководства ИВС в вашем приходе внука крестил.
– Один из сотрудников крестил детей у меня, да. В этом плане здесь нормальное отношение. Даже многие политические говорили, что неполитические сокамерники относятся с интересом, часто – с сочувствием и с поддержкой. Только человека два сказали: "У нас бизнес, и туда мы не влезаем".
– Никто из них не говорил, что вы раскачиваете лодку?
– Нет. Люди простые так не считают. Они, наоборот, говорят, что в стране очень плохо, что многое, если не все, надо исправлять.
– А что именно, по их мнению, надо исправлять?
– Отсутствие будущего – это проблема. Нет никакой перспективы. Нет уверенности, что завтра будет хотя бы то, что есть сегодня. У большинства настрой, что завтра будет хуже, чем сейчас, – в медицине, в образовании, с работой, с ценами. Все, кто приезжает из Москвы, московские журналисты, например, просто в ужасе от хабаровских цен. На продукты, например: кушать для них в Хабаровске очень дорого. Я цены плохо запоминаю, но вот по себе знаю – идешь в магазин с одной кучей денег, купил столько-то, через пару месяцев этой же зарплаты на тот же список продуктов уже не хватает.
– А как с работой в Хабаровске?
– Устроишься работать, к примеру, на стройке, за не очень большие деньги, потому что мигрантов сейчас в крае нет. Или можно черенки для лопат делать, или охранником устроиться тысяч за 18. Поэтому неудивительно, что протест не прекращается, а вновь набирает силу. Сейчас субботние встречи уже по сотне человек собирают. Мое ощущение – протестная среда на улицах Хабаровска опять оживает.
Полностью интервью было опубликовано на сайте Сибирь.Реалии
