В фильме "Труба" Виталий Манский прекратил быть "русским Майклом Муром" и стал нормальным русским передвижником. Виктория Белопольская, программный директор фестиваля "Артдокфест", рассказывает о творческом пути режиссера, гонорарах и "Вечном огне на полчаса". Фильм "Труба" доступен на сайте до 23 мая 22:00 мск.
"Не знаю, что Виталий рассказывает об этом своей "Трубе" в программе "Реальное кино". Возможно, выступает с мемуарами о съемках, о своем пути на трейлере через полмира вдоль овеянного советской пропагандистской мифологией газопровода "Уренгой – Помары – Ужгород" – от Кельна через Новый Уренгой за Полярный круг и обратно до Берлина; о людях, которые живут вдоль доллароносной трубы; о том, как его группа провела в съемочной дороге больше ста дней – с января до мая. Может быть, даже рассказывает про британского звукооператора, который в каком-то совсем уж забытом богом русском медвежьем углу купил себе дорогущую ортопедическую подушку как инструмент выхода из охватившей его депрессии.
Но маловероятно, что он рассказывает о своем окончательно документалистском, документально-перфекционистском поступке, достойном Флаэрти и Грирсона: осознавая, что делает не просто еще один свой фильм, а свидетельство об эпохе большой нефти и улику "сырьевого проклятья", он ни за что не желал поступиться качеством, провел в съемках столько времени, сколько требовал замысел, заказал оригинальную музыку, занимался звуком фильма так, будто он Шнитке на записи новой симфонии, и, являясь одним из продюсеров фильма, так и не нашел во вполне внушительном, по нашим стандартам, бюджете копродукции трех стран, России, Чехии и Германии (все-таки 250 тыс. евро), денег на собственный гонорар. И что-то я не вижу, как Манский говорит о том, как этот фильм и эта экспедиция изменили его, как он менялся как режиссер, как киноавтор за месяцы путешествия и месяцы переживания материала в монтаже.
Потому что до этого Манский тяготел к тому, чтобы быть в своем роде "русским Майклом Муром" – прибегал к гротеску, был не чужд провокации, решался на масштабные обобщения социального и политического характера. В "Девственности" за попыткой трех юных провинциалок приручить удачу режиссер видел, как потеряла чистоту, этическую девственность целая страна, а в "Частных хрониках. Монологе" за разрозненными любительскими 8-миллиметровыми съемками разглядывал истинный, человеческий смысл ушедшей эпохи – советского пронзительно-оптимистического лицемерия.
А в "Трубе" им руководит тяга к физически-материальному, осязаемо-конкретному. И тут оно будто само, будто вовсе без режиссерского вмешательства, предъявляет метафору. И автора тут ведут совсем иные чувства.
Жалость. Любовь. Сочувствие. Иногда восхищение.
Манскому нравятся эти люди. Все 12 героев, граждане России, Украины, Чехии и Германии, объединенные лишь одним – жизнью около "трубы".
Ему жалко старуху в чистой сибирской горнице, которой свет включают лишь на 2 часа в день, хотя мимо течет голубой поток, несущий ее стране миллиарды.
Жалко очкарика, который мечтает лишь об одном – чтобы наше государство со всеми его богатствами и подачками оставило его в покое и в жизнь его не вмешивалось.
Жалко стариков-ветеранов из украинского местечка, которых чествуют 9 Мая включением на 20 минут Вечного огня. Вечного – от газового баллона. Вечного – на полчаса.
Он восхищается крановщицей на уральском металлургическом заводе, ее жизнелюбием среди такого "вредного производства". И чехом средних лет, которому не мешает быть счастливым его странное занятие – оператора крематория, безжалостного Харона, сжигающего своих пассажиров.
В "Трубе" Манский не диктует реальности свою режиссерскую волю, не лепит из нее авторские смыслы, он наблюдает и находит частицы, эпизоды судеб, которые говорят сами за себя и за то, что "всюду жизнь". И что жизнь, тепло и свет не зависят от наличия нефти и газа. Не зависят. Даже там, где целая страна превращена в бензоколонку и конфорку и где самым ценным, жизнеобразующим для целой нации считается едкий вообще-то газ".
Мнения обозревателей Настоящего Времени не всегда отражают точку зрения редакции
