Растопить лед

Фотографируя московские улицы из окон автомобиля и рассказывая о впечатлениях в письмах домой, майор американской армии Мартин Манхоф и его жена Джен собирали по частичкам яркий, пронизанный личными впечатлениями портрет жизни за железным занавесом в начале 1950-х.

Официальной обязанностью Мартина на посту помощника военного атташе в американском посольстве в Москве была организация взаимодействий с советскими военными. Однако скорее всего он также собирал разведданные и изучал масштабные изменения, происходившие в СССР по мере того, как страна выходила из послевоенной разрухи, а холодная война усугублялась.

Большая коллекция цветных фотографий и 16-миллиметровых кинопленок, отснятых Манхофом, дают представление о стремительном развитии советской инфраструктуры. На них запечатлено строительство семи сталинских высоток в Москве и осуществление других проектов, ставших символом нерушимой мощи СССР.

Но фотографии Мартина вполне самостоятельны и с точки зрения искусства. Это работы человека, умевшего увидеть и передать средствами фотографии уличные пейзажи, архитектурный облик городов, повседневную жизнь людей и, конечно же, массовые зрелищные мероприятия, без которых невозможно представить жизнь советского государства.

На одной из многочисленных пленок, снятых с балкона американского посольства, выходившего на Кремль, запечатлены пионеры, марширующие плотной колонной через Манежную площадь во время Первомайской демонстрации.

Летняя эстафета, пар над заснеженным Кремлем, семьи, отдыхающие в небогатом дворике, сутолока и суматоха быстро растущей столицы – все эти брызжущие эмоциями сцены запечатлены на пленках Манхофа.

В недавно обнаруженном архиве Манхофа нет никаких письменных свидетельств о том, как сам Мартин воспринимал происходящее в СССР. Зато в письмах его жены, адресованных американским друзьям, таких наблюдений множество. Джен приехала в Москву в мае 1952 года, через три месяца после мужа.

Напечатанные на теперь уже пожелтевшей бумаге с внесенными от руки аккуратными поправками, письма Джен рассказывают о ее первых впечатлениях от жизни под колпаком Сталина. «Стоит ли говорить, как быстро ты понимаешь, насколько хорошо полиция контролирует этот город», – рассказывает она о дороге из аэропорта домой.

«Свернув за угол, мы увидели кремлевские куранты на башне над входом в Кремль. Мы обогнули Собор Василия Блаженного с его цветными куполами-луковками и оказались на Красной площади, – пишет Джен. – Первое впечатление было невероятно сильным: необозримое открытое пространство, как будто специально созданное для всех этих грандиозных парадов».

В том же письме, датированном сентябрем 1952 года, Джен предпринимает очевидную попытку воздержаться от слишком категоричных оценок среды, в которой ей пришлось оказаться. «Культура в целом, да и сама физическая реальность настолько далеки от всего, что мы знаем, что сравнивать практически невозможно, – пишет она. – Это похоже на инициацию: тебя посвящают в жизнь настолько уникальную, что извне она кажется бессмысленной».

Через некоторое время комментарии Джен начинают обнаруживать более глубокое понимание советской жизни; время от времени в ее словах слышится глубокая досада, особенно когда речь заходит об ограничениях, которые испытывали на себе иностранные дипломаты в Москве. «Мы не можем никуда съездить – перемещаться разрешено исключительно по Москве, – жалуется она. – И даже в Москве нельзя ездить на своей машине, надо, чтобы обязательно был русский шофер. Мы никогда не были в гостях у русских, да никогда и не будем».

Ей трудно сохранять оптимизм. «Чтобы честно рассказать о Москве, нужно быть объективным, но мне такую картину сложно изобразить, – пишет она. – Мы сталкиваемся с таким количеством неудобств, ограничений и проблем в повседневной жизни, сохранить хоть какую-то объективность попросту невозможно».

В еще одном письме (дата не проставлена, но, судя по всему, оно было написано через полгода или более после приезда в Москву) Джен уже не скрывает уныния. «В этой стране ты очень редко слышишь, что тебе можно что-то сделать, – пишет она. – Зато тебе постоянно говорят, чего делать нельзя».

Описывая простых граждан Советского Союза и условия, в которых они живут, Джен не может удержаться от покровительственного тона. Байками об СССР как «рае для рабочих» ее теперь не обманешь. «Здесь нет людей, которые были бы похожи на «белых воротничков». У всех такой вид, как будто они только что приехали из деревни или вернулись с сельхозработ. Даже когда они наряжаются во все чистое, одежда не сидит, цвета не подходят друг другу».

Большую часть времени Манхофы оставались в Москве. Тем не менее, Мартину и Джен удалось побывать кое-где еще. Как минимум трижды в 1952 и 1953 годах они ездили в Ленинград. «Мы были в Ленинграде и нам показалось, что сквозь остатки славного прошлого в виде загородных дворцов и самого устройства города нам удалось почувствовать дух старого Санкт-Петербурга».

Ездили они и в другие места. В Мурманск – арктический порт, где располагался советский Северный флот; в Киев, тогда столицу Украинской ССР; в Ялту, где в 1945 году на конференции с участием Рузвельта, Черчилля и Сталина решались судьбы послевоенной Европы.

По меньшей мере дважды Манхофам удалось проехать по Транссибирской железной дороге – в Хакасию и далекий Хабаровск, стоящий на границе с Китаем.

Именно по дороге в Хабаровск, в марте 1954 года, началась последняя глава приключений Манхофа в СССР.