На Венецианском кинофестивале прошла премьера фильма Сергея Лозницы "Государственные похороны" о смерти Иосифа Сталина и всем, что произошло после. Фильм, который снят при поддержке телеканала "Настоящее время", смонтирован из документальной кинохроники марта 1953 года и продолжает исследование эпохи, которое Лозница в прошлом году начал в фильме "Процесс", рассказывая о суде над участниками вымышленной Промпартии.
Почему фильм о событиях почти семидесятилетней давности оказался очень актуален в современной России? И что происходит после смерти диктатора, который собрал в своих руках колоссальную власть? Обо всем этом кинорежиссер Лозница рассказал в интервью Дмитрию Волчеку.
Это чудовищное королевство – Кремль, который вокруг себя построил это кладбище и околдовал людей
– У вас получился страшный фильм, сказка о чудовище, которое парализовало тысячи людей. Мы видим бесконечный поток скорбящих, ошарашенных, ни одной улыбки…
– Я точно так же подумал, когда увидел этот материал. Это какое-то чудовищное королевство – Кремль, который вокруг себя построил это кладбище и околдовал людей. Я точно так же был заворожен этим материалом. Там есть момент в фильме, который меня просто доводит до дрожи, мне хочется его смотреть и смотреть…
– В самом начале, когда открывается гроб с телом Сталина и вспыхивает свет?
– Нет. Когда люди смотрят и плачут, идут нескончаемым потоком. В какой-то момент это настроение втягивает вас, и вы просто заворожены тем, что видите. Вообще фильм не о Сталине – это о людях.
– Причем о людях, которые живут на Кавказе, на Чукотке, в Азербайджане, в Латвии. Там есть фрагменты из разных регионов Советского Союза. Как это все собралось вместе, где вы нашли этот материал?
– Это вторая картина, которую я делаю в сотрудничестве с Российским государственным архивом кинофотодокументов в Красногорске. Первой был "Процесс", и эта картина выросла из "Процесса".
Когда я собирал материал для "Процесса", я там же копировал похороны советских деятелей, которые погибли, умерли или были убиты в период сталинского правления. Прощание с ними проходило в Колонном зале Дома Союзов: там же, где и процесс Промпартии, и где потом прощались со Сталиным.
После фильма "Процесс" я задумал сделать картину о тех, кого Сталин так или иначе сжил со света. А потом в декабре прошлого года на премьере фильма Николая Изволова "Первая годовщина" (это восстановленный фильм Дзиги Вертова), я сидел с Риммой Максимовной Моисеевой, заместителем директора Архива, и поделился своей идеей. Римма Максимовна сказала: "О, у нас только о сталинских похоронах двести коробок". Это был материал, который снимался для фильма "Великое прощание" о похоронах Сталина.
В январе мы сделали копии нескольких коробок, и после этого я принял решение делать картину. Мы упомянули в титрах всех операторов, которые снимали эти пленки, около двухсот человек. Представляете, какой был масштаб! 10 тысяч метров было снято. Снимали по всей стране, с 6 по 19 марта. Режиссерами были Илья Копалин и Сергей Герасимов, также где-то я видел упоминание Александрова как режиссера, где-то Чаурели.
– Но этот фильм так и не вышел?
– Картину показали высшему руководству страны, и она была положена на полку. Мне кажется, что идея не выпускать этот фильм уже существовала, когда давали добро на такую масштабную съемку. Идея заговорить о культе личности (сделать то, что через пять лет сделал Хрущев) уже витала в воздухе.
– Маленков первый заговорил о культе?
– Думаю, что это была идея Берии, хотя могу ошибаться. Не нужен был Сталин как идея, не нужен был фильм, который восхваляет его. Поэтому этот фильм лежал на полке. Я знаю, что его показывали в Болонье в 1990-м или в 1991 году. Материал сохранился практически полностью. Очень странно, что он не был востребован до момента, когда эта идея прилетела ко мне в голову. Это материал для меня совершенно неожиданный, потому что он открыл для меня страну, которую я не мог себе представить.
– Этот вопрос вам будут задавать на всех кинофестивалях: есть знаменитая комедия Армандо Ианнуччи о смерти Сталина. Ианнуччи и его помощники несомненно видели часть материалов, которые вы использовали. Что вы думаете о его фильме и было ли его появление толчком для вашей идеи?
– Нет. В своем жанре фильм великолепный, но далек от многого, что переживали люди в это время. В каком-то роде он передает ощущение абсурда, в котором люди существовали, но это комедия. А картина, которая получилась у нас из этого материала, жуткая. Жуть ее еще и в том, что она глубоко трогает и поражает.
– У вас в фильме тоже есть смешные моменты. Художники, которые стоят рядом с гробом и рисуют мертвого вождя, и тут же скульптор с глиной на дощечке его лепит. Комичный Берия в черной шляпе…
– И румынская делегация, "Коза Ностра" такая приезжает, и в этой делегации видна фигура будущего лидера Румынии Чаушеску, лейтенанта. Там очень много людей, как из шоу. Интересно вглядываться в эти лица…
– А среди прощающихся со Сталиным удивительно много лиц, которых сейчас и не увидишь, архаично благородных. Много красивых, интеллигентных людей, парализованных чудовищем.
– Для меня это вообще парадокс. Наверняка многие догадывались или даже понимали, в каком кошмаре они живут, но тем не менее приехало два миллиона людей проститься. Очередь была от Курского вокзала: шла по Садовой, потом поворачивала на Тверскую, потом по Тверской поворачивала в сторону, по Неглинной, Дмитровке спускалась к Колонному залу Дома Союзов. Представляете это расстояние? Вся Тверская была заполнена людьми, а это несколько километров.
– На Трубной площади произошла давка и погибло много людей, до сих пор неизвестно точное число. Мой отец был студентом и приехал на похороны Сталина из Ленинграда, попал в давку, чудом остался жив.
– Фильм вообще о безумии. Это массовое исступление, вглядываясь в которое, ты не можешь ничего сказать, ты просто изумлен. Для меня нет этому объяснения. Понять можно, принять нельзя.
В паузах слышно, как люди рыдают, такие всхлипы, стоны исступленные
– Фильм иногда цветной, иногда черно-белый. Как вы работали с цветом?
– Материал был снят и на цветную, и на черно-белую пленку, и я решил так и оставить, не придавать особого смыслового значения цвету или черно-белому изображению. В какой-то момент перестаешь на это обращать внимание. Обидно терять цветное изображение. Это уникальный цвет, который передает дух времени.
– Цвет приближает ситуацию к нашим дням? В конце концов это фильм не только о том, что происходило в марте 1953 года, он и о том, что происходит в 2019 году. И, боюсь, будет происходить еще несколько лет.
– Я не знаю, есть ли у нас фигура, которой нужно устроить такие императорские похороны. И есть ли огромное количество людей, которые будут оплакивать эту фигуру. Это все-таки была уникальная ситуация, она возможна была в то уникальное время. В наше время что-то другое будет.
Да, конечно, этот фильм описывает определенное качество, которое принадлежит этому народу (я говорю обобщенно) и этой территории. Я не знаю, как назвать эту способность впадать в исступление, причем достаточно искреннее. Не говорю, что все, но очень многие поддались истерике, оплакивали Сталина. Были люди, которые, конечно, совершенно иначе это воспринимали...
– Тамара Петкевич, актриса, мне рассказывала, как она, услышав эту весть, пустилась в пляс.
– Тем не менее результат чего это был? Террор сам по себе не возникает. Внутри человеческой психики уже должна была существовать потенция к такому состоянию. Нужно в достаточной степени носить эту дикость в себе, чтобы уметь и иметь возможности ее воплощать. Это оборотная сторона той исступленной истерики, которую мы наблюдаем в фильме. Но для меня это все равно большая загадка. Вдруг народ продемонстрировал такое удивительное качество.
– Я бы не стал говорить об истерике. Истерика – это в Северной Корее, а здесь скорее безволие, тихие слезы.
– У меня есть запись из радиоархива – Колонный зал Дома Союзов, трансляция церемонии прощания и похорон, 28 часов. Там исполнялись музыкальные произведения – большой оркестр, хор, Лакримоза, Седьмая симфония Бетховена, Пятая и Шестая симфонии Чайковского. Есть паузы, и в этих паузах слышно, как люди рыдают, слышны всхлипы, стоны исступленные.
– Это может быть после нескольких часов на холоде, пока ты стоишь в очереди...
– Это не несколько – это может быть целый день. Да, все равно это определенное состояние. Я думаю, что это имеет отношение к массовому психозу тоже. Я со многими людьми разговаривал, свидетелями похорон, и многие говорят то же, что и Бродский в своем эссе. Бродский пишет о том, что творилось в классе, когда их на колени поставили, приказали им рыдать. Но нужно быть Бродским, чтобы отстраниться от всего этого, не оплакивать фюрера.
Я думаю, что все-таки это массовое исступление. Эта способность к исступлению и доведение до этого исступления – это определенное качество. Можно ли довести до такого исступления швейцарцев, например? Англичан можно довести до такого? Я просто не могу себе представить.
– Оруэлл думал, что можно.
– Этого не случилось за всю историю. Я начинаю думать о Достоевском, это качество присутствует в характерах его героев.
– Исступленность?
– Да, и она очень ярко выражена. Достоевский что-то угадал, и Сталин тоже что-то угадал, что это можно сформировать и определенным образом направить.
– Вы упомянули радиоархив. Важная часть фильма – звук. Траурные стихи, которые читают поэты, речи, которые произносят передовые рабочие или партийные начальники. Очень интересно слушать эти советские, медленные, гипнотические голоса, которых теперь больше нет.
– Мы используем речи писателей и поэтов на мемориальном заседании, посвященном смерти Сталина. Вы бы послушали, что там они говорили! Симонов читает стихи, Лев Ошанин, Эренбург. Есть скучные, а есть очень интересные, изобретательные речи. Есть душевные, есть исступленные. Любопытна стилистика, любопытна интонация, любопытны слова, которые для этого находят… Я практически полностью сохранил церемонию прощания, когда из Колонного зала на лафете везут красный гроб. Это совершенно неожиданное решение – не закрывать гроб крышкой.
– Там открыто только лицо.
– Там вырезано отверстие, покрыто стеклянной сферой. Зачем? Чтобы Сталин видел, как его хоронят, смотрел на небеса? Или всем показать, что именно он там находится?
– А зачем они читали медицинский бюллетень по радио со всеми подробностями? "Дыхание Чейна-Стокса, отказали легкие"…
– Можно предположить, что кто-то заметал следы. Потому что, если посмотреть внимательно подшивку "Правды", за 6-е, 7-е, 8-е марта, там есть такие метания в сообщениях. Сначала Сталин упал в обморок, а потом потерял дар речи. Еще что любопытно: я оставил некоторые важные моменты речей, когда три человека выступали на Мавзолее. Там же есть традиция – первым выступает тот, кто заступает.
– Это был Маленков?
– Но вторым должен выступить тот, кто его поставил туда. И в середине речи Берия говорит о том, что советский народ приветствовал решение партии и правительства о том, что Маленков будет теперь вместо Сталина, за пахана.
– И у Маленкова сразу довольная рожа.
– Берия сказал: не дождетесь, у нас кулак был, кулак и остается, никаких шатаний. Очень интересная у него фраза: "Не стало Сталина". Вот он был, вот его не стало. Не умер – не стало.
– А другие говорят, что он не умер, а бессмертен. И надо сказать, что не очень заблуждаются.
– Там очень хороший жест, я его намеренно оставил: когда идет процессия, и Хрущев идет за Берией. Берия, как опытный разведчик, не может терпеть, чтобы кто-то за ним шел, он поворачивается к Хрущеву и делает такой жест. Видно, как Хрущев его боится.
– Но мы знаем теперь, как быстро это завершилось, в июне уже Жуков схватил Берию… А Берия ведь готовил удивительные реформы, собирался объединить Германию.
– Да, почти перестройка в 1953 году, а нам пришлось ждать ее 40 лет примерно. Это тоже можно почувствовать в фильме: полная растерянность. Страна, которая была создана волей одного человека, насилием, жестокостью, способностью это организовать и совершить. Этого человека, как гвоздь, вынули, и все начало рассыпаться, существовало только благодаря инерции.
– Поэтому и название фильма – "Государственные похороны". Похороны государства.
– Английское название State Funeral это в большей степени передает. Мне кажется, что именно это и произошло тогда, в 1953 году, когда люди в догадках терялись, понимали, что наверняка это крах последних тридцати лет – кровавых, жутких, страшных, но тем не менее что-то там еще было. Там же были и сентиментальные воспоминания – люди жили с этим, любили друг друга, были молоды. Все это в один момент вдруг рушится, и все всматриваются в эту бездну. И это разрушение, этот крах, он ведь продолжается.
– Что в фильме увидит публика, не имеющая отношения к советской культуре вообще?
– Самое простое: вы увидите иную планету, то, с чем вы никогда не сталкивались, – это точно. Это, конечно, экзотика для многих.
– Арканар такой?
– Да, это такой Арканар. Там есть кадры, которые, я думаю, Герман снял бы. На кране портрет Сталина над котлованом. Это строительство гидроэлектростанции, они вырыли колоссальный котлован, стоят маленькие люди, дым идет из труб, летит портрет Сталина. Там всех выстроили, они как солдаты стоят. И огромная металлическая рама летит и чуть не сбивает людей. И потом это все зависает, и он так над нами и висит.
Это символическая картина, потому что котлован вырыт, несчастные, бедные в изодранной одежде грязные люди стоят в этом во всем, а сверху над ними – и над нами – висит железный портрет этого жуткого персонажа.
Я много читал воспоминаний, но для меня это время все равно остается загадкой. Даже при всем том, что мы переживаем сейчас, мы очень далеки от этого времени. "Все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит…" Когда вы смотрите в эту магму, вдруг что-то понимаете. Это время меня притягивает, я от него не отойду, я буду делать следующую картину, которая тоже связана с этим периодом.
Оригинал интервью на сайте Радио Свобода
