Новый фильм Андрея Лошака "Разрыв связи" – это кинофиксация того, как начавшаяся война в Украине расколола российские семьи. Это история о том, как близкие люди перестали общаться и слышать друг друга, а воинственная риторика из российского телевизора перекинулась на личные отношения внутри семей.

На протяжении двух месяцев автор исследовал динамику отношений в семи семьях, живущих в России и за ее пределами. Автор фильма выступил медиатором в этом диалоге между матерями и детьми, мужьями и женами, братьями и сестрами и показал, как первые продолжают без сомнения доверять телевизору, а не своим близким.

"Разрыв связи" – это беспощадный диагноз части общества, которое разучилось критически воспринимать информацию, а также печальное доказательство того, что пока включен телевизор с российскими каналами, диалог между членами семьи наладить невозможно.

Мы поговорили с Андреем Лошаком о работе над фильмом и о будущем России.

Премьера фильма "Разрыв связи" 19 июня на ютуб-канале "Настоящее Время. Док".

– Как и когда родилась идея этого фильма?

– Эта идея у меня родилась еще в 2014 году, когда стали проскакивать истории, как люди перестали понимать друг друга и возник барьер в отношениях близких родственников. У меня тоже возникла такая история с моим двоюродным братом, с которым мы выросли вместе, мы ровесники, у нас разница в 15 дней. Он вдруг начал говорить "хохлы оборзели" и все такое.

Хотя я никогда не замечал у нас никаких принципиальных мировоззренческих разногласий. Я думал об этом и даже пытался собрать какую-то историю, но это тогда не было настолько массовым явлением. А сейчас, когда все случилось, эти истории начали сыпаться отовсюду. В моем ближнем окружении, в дальнем, в соцсетях. Я подумал, что это та тема, о которой я могу сейчас снять, чтобы и высказаться о войне, и иметь физическую возможность это как-то сделать. Потому что снять кино о том, что сейчас происходит в Украине, я, например, не могу по разным причинам, а снять о том, что сейчас происходит в российских семьях, вроде бы вполне реально.

Хотя это тоже неправильно: я уехал в начале марта из России. И, наверное, впервые я делал фильм удаленно. Я не ездил на эти съемки, операторы все делали сами. Обычно я работаю с оператором вместе.

– Ну все равно вы играете важную роль медиатора в фильме.

– Естественно, все базовые интервью проводил я, но тем не менее не присутствовал на съемках, у меня не было физического контакта. Это для меня новый опыт. Это неправильно, так не должно быть. Но это те обстоятельства непреодолимой силы, в которых мы оказались.

– Интересно, как вы логистически управляли композицией кадра, как его выстраивали дистанционно? Например, те герои, которые поддерживают Путина, показаны на фоне включенного телевизора – это такая реальность или ваша режиссерская задумка?

– Телевизор у них действительно включен все время, не то чтобы они его первый раз включили по нашей просьбе. Но, конечно, я просил оператора подчеркнуть его присутствие. Но для этого не требовалось каких-то специальных усилий. Он все время работает, и они его смотрят.

– Но все-таки он мог бы быть где-то на дальнем плане. А у вас он занимает полкадра.

– Да, потому что он, безусловно, действующее лицо этой истории. Одно из главных. Наравне с президентом и нашими непосредственными героями. Поэтому он что-то там бубнит все время, а они это впитывают.

– У вас репутация оппозиционного журналиста. Сложно было ли договориться с теми героями, у которых включен телевизор?

– Первичным контактом занималась наш продюсер Дарина Лукутина, потому что я не успевал. Она до этого работала на "Дожде", у Собчак. У нее есть опыт общения с людьми. Если в разговоре с Дариной человек не бросал трубку, реагируя на мою фамилию, то дальше я с ним общался сам. Но всегда была такая цепочка.

Сначала мы находили тех, кто, скажем так, из нашего информационного круга. Люди, которые против, которые страдают от непонимания, от разрушившихся отношений с близкими, которые где-то об этом написали, сказали. Мы их собирали по социальным сетям в основном. Обращались к ним, а потом они уже пробовали поговорить со своими близкими, если эти отношения были не полностью прерваны. И дальше уже мы смотрели, выстреливало или нет.

Конечно, процент согласившихся по отношению к проценту тех людей, к которым мы обратились, наверное, был один к десяти. Очень много историй, от которых пришлось отказаться, потому что вторая сторона не шла на контакт. А те, кто шли, я им благодарен. Я это уважаю. Потому что это некий поступок, они понимают, что мы по-разному смотрим на ситуацию, но тем не менее они дают согласие.

У меня сначала была идея брать каких-то экспертов, которые будут как-то это все анализировать с точки зрения пропаганды, психологии, политики, но потом я от этого отказался, потому что мне показалось, что это как раз унижает моих героев, поддерживающих военную операцию. Такое препарирование мне показалось не очень честным. Поэтому в кадре только они и я. Конечно же, я, как человек, который категорически не принимает внешнюю политику России, ее агрессию, я не скрываю своего отношения и пытаюсь с ними дискутировать. Но это мне кажется честным. Я как автор фильма имею право на свой взгляд. Я старался не обесценивать их позицию, донести ее такой, какая она есть, и чтобы люди сами делали выводы.

– У одной вашей героини мамы была очень интересная мотивация: "Ребенок хотя бы здесь выскажется, может, успокоится".

– Да, меня тоже это поразило. Это всесильное чувство материнской любви, притом что они вообще друг друга не понимают, не слышат. Но желание, чтобы дочь была счастлива, перевешивает все. И это можно сказать про всех мам, которые есть в нашем фильме. Это очень важный момент. Материнская любовь оказывается выше политических разногласий. Они все ужасно страдают и мучаются от того, что у них пропал контакт.

– А какая была мотивация у остальных героев, они это не проговаривали?

– Сложно сказать, я не лез в это. Это не тот вопрос, который должен звучать в фильме. Если они это сами проговаривают, это хорошо. Когда они соглашались, я просто старался не спугнуть человека вопросами: "А вообще тебе это нужно?" Я не знаю, честно говоря, зачем это нашим героям. Особенно тем, кто живет в России. Особо ничего хорошего это им не сулит. Мне кажется, что, безусловно, для всех этих людей это какая-то очень больная тема и она их мучает. Мне кажется, что тех, кто за войну, мучает гораздо больше то, что у них прервались или испортились отношения с родными, чем то, что происходит в Украине.

То, что происходит в Украине, для них является чем-то понятным и логически обоснованным. У них не болит душа по этому поводу, в отличие от тех, кто против войны. Но у них по-настоящему болит душа от того, что их близкие перестали их понимать. Многие говорят – ну главное, чтобы мирное небо было. Раз в России города не бомбят, значит, все хорошо. И вдруг начинает бомбить у них в личной жизни. И в этот момент они начинают понимать, что вообще-то все не очень хорошо.

Возможно, им кажется, что если они выскажутся в фильме, они как-то будут услышаны своими близкими. Я не знаю, мне сложно понять. Я делал фильм в том числе и для того, чтобы самому лучше понять ту сторону, и я не могу сказать, что теперь я все понял. Мне по-прежнему непонятно, как это можно все оправдывать, поддерживать. Мне абсолютно непонятно, что говорит президент России. Но мне было интересно услышать этих людей и дать им возможность быть услышанными той аудиторией, которая этот фильм посмотрит.

У меня не было иллюзии, что этот фильм станет площадкой для диалога. Скорее это фиксация факта, что никакого диалога сейчас нет и быть не может. Это, к сожалению, два непересекающихся мира. Диалога тут не может быть, как не может быть сейчас диалога у России и Украины. Тем не менее мне кажется важно показать, что те люди, которые поддерживают это все, они все равно люди, а не какие-то безликие злобные орки. Мы видим, что они вполне симпатичные, обычные люди. Просто им очень сильно насрали в голову. На самом деле они тоже жертвы. Жертвы массированной чудовищной пропаганды.

– А как вы думаете, участие в вашем фильме помогло им наладить эту связь? Были ли счастливые развязки, тотальное переубеждение?

– Тотального переубеждения и близко нет. Но у меня была надежда. Потому что наша героиня из Лондона, Наташа, – психолог. Она работала с мамой, которая живет в Пермском крае. Наташе казалось, что у нее как-то получалось влиять на маму. Но потом она переставала разговаривать с ней какое-то время – и все возвращалось назад.

У нас все-таки не новостной сюжет, мы два месяца работали над фильмом, и у меня была надежда на какую-то динамику в убеждениях героев. Но я ее ни у кого не заметил. А с отношениями что-то изменилось. Благодаря фильму они стали больше общаться. И я думаю, что фильм не является основной причиной, но он их сподвиг на какие-то более частые контакты. Но я думаю, это потому, что голос крови побеждает и какие-то материнские инстинкты оказываются сильнее разногласий. Но вот победить условного Соловьева невозможно – это грустный вывод фильма.

Даже сестре из разбомбленного Харькова не удается переубедить своего брата из Новороссийска. Что уж говорить об остальных героях. Сложнее всего, наверное, семейным парам, потому что нет прямых родственных связей, а есть выбор. И когда рассыпается близость духовная, вся остальная близость тоже начинает пропадать. И это в нашем фильме показано. Семейные пары распадаются. И распадаются навсегда.

– Мне показалось, что мотивацией мужчин из этих семейных пар как раз и было сохранение семьи. Любопытно, что мужья в парах выступают за войну, а жены против.

– Да, они гораздо более настроены на сохранение отношений. Потому что у них-то все хорошо. Для них то, что происходит в Украине, нормально. У них не произошло никакого крушения мира по поводу того, что Россия ввела туда войска. Наоборот, они почувствовали себя лучше. И вдруг жены их перестают понимать. И они просто пытаются сохранить этот комфорт, в котором у них было все хорошо. А у их жен, наоборот, мир рухнул. Им больно, стыдно, страшно. И когда твой близкий человек, вместо того чтобы разделить твою боль, прикрыть тебя, сказать, что я рядом, оказывается на другой стороне, в этот момент все рушится окончательно.

– После просмотра фильма начинаешь переживать за судьбу героинь, которые высказываются против войны, находясь в России. Если художница Алиса уже давно в протесте, то для двух других – врача и музыканта – могут быть какие-то последствия.

– Да, за Алису я переживаю меньше всего. Но для нее, например, будет очень драматичной ситуация вынужденной эмиграции из страны, потому что она патриот. Когда я ее спрашивал: "Почему ты не уезжаешь?" – она отвечала: "Почему я должна уезжать? Мне кажется, наоборот, я здесь сейчас нужнее, чем где бы то ни было".

Она такой интеллектуально зрелый, мудрый человек. Мне кажется, она намного взрослее своей мамы и, очевидно, всех остальных членов семьи. Она очень ответственно относится к своему месту в жизни. Она работает как художник с этническими и родовыми связями. Ей очень важно находиться там, где ее корни.

А что касается двух наших героинь-бюджетниц, я за них очень переживаю и не знаю, чем это все кончится для них. Единственное, что я знаю, что они отдают себе отчет в том, что они делают. Они умные, взрослые люди. Но как эта безумная машина на все это отреагирует, неизвестно. Хотя ничего преступного, противозаконного в том, что эти женщины говорят, в том, что они переживают за то, что происходит, нет. Это полное безумие – включать репрессивную машину против них. Но российская власть уже за гранью безумия, и ожидать можно все что угодно, к сожалению. Я очень им благодарен, и очень ценно, что у нас есть много героинь, которые против войны и они не боятся говорить. Они для меня герои во всех смыслах слова.

– А у вас был какой-то широкий отбор героев? Есть кто-то, кто не вошел?

– Нет, мы практически все истории, которые нашли, сняли. У меня сначала была идея делать только про мам. Потому что в основном люди делились в соцсетях историями про мам. Видимо, это потому, что у нас так семья устроена, что в целом воспитанием занимаются больше матери. Но потом стали возникать истории пар, они такие сильные и драматические. И я решил их тоже показать.

– У вас есть одна история, которая стоит особняком. История брата и сестры. Сестра живет в Украине, а брат в России. И брат присутствовал при событиях в Мариуполе 2014 года, а сестра, так как была маленькая, по его словам, "ничего не помнит". Вы показываете свидетельства тех протестов. А с ней вы проговаривали этот вопрос? Какая у нее позиция по поводу тех событий?

– Она находится в украинском информационном поле, у нее взгляд, что на Донбассе война была развязана со стороны России, а Украина защищалась. Я старался дать два взгляда. Они действительно оба имеют право на существование, вне контекста того, что сейчас происходит. Брат считает, что это было народное восстание и его подавили танками, сестра считает, что Украина восстанавливала территориальную целостность. И тот и другой взгляд имеет под собой какое-то рациональное объяснение и право на существование. И я решил вставить эти кадры из Мариуполя, потому что мне показалось, что так возникнет правильный баланс.

– Именно, у вас получилось сбалансировать. Потому что обычно автора клинит в сторону тех, чьи взгляды он поддерживает.

– В этот момент мне нечего было возразить человеку. Тогда в Мариуполе народ выходил на улицу и кричал слоганы против Украины, и это были не только диверсионные группы из России. Что было потом – отдельная история. Но то, что весною 2014 года Украина разделилась, – это факт. Понятно, что весь этот конфликт, как мне кажется, был всячески подогрет российской пропагандой, но это было. И наш герой Яков во всем это участвовал, и для него это травма.

– Вы много общались с молодежью, когда делали фильм “Возраст несогласия”. Как вы думаете, та молодежь, которая осталась в России, может что-то изменить?

– Я не знаю, может ли она что-то изменить. Мне бесконечно жалко это поколение. Поколение тех, кто вырос в глобальном мире, когда Россия еще не изолировалась и не приняла очертания сорокинских антиутопий, которые казались невозможными еще в десятых. Это поколение выросло абсолютно открытым, осознанным, настроенным на то, чтобы преобразовывать страну, делать ее более прогрессивной. И для них весь этот поворот назад – большая трагедия, которая перечеркивает будущее.

Конечно, люди, которые все поддерживают, которые все это устроили, начнут биологически уходить. Но пока это произойдет – и произойдет ли вообще? Но молодежь, ориентированную на общечеловеческие ценности, которую почему-то окрестили западными и вражескими, безусловно, жаль. Я могу уехать и как-то работать, у меня есть имя, а у них нет никакого такого жирового запаса, чтобы прыгнуть в неизвестность. Но как будто бы никакого другого пути у них не остается, и это страшно.

Я не понимаю, как существовать в милитаристском, тоталитарном, фашистском государстве, запрещающем любое инакомыслие, которое все свело к оруэлловскому единомыслию. Но многие остаются, а отдельные герои продолжают сопротивление. Я восхищаюсь их мужеством и оптимизмом, потому что они продолжают верить в то, что сопротивлением изнутри что-то можно изменить. Я, если честно, веру эту немного подрастерял. И не могу сказать, что мой фильм как-то помогает эту веру вернуть. Увы.