В Минске 6 декабря прошел традиционный воскресный марш против Александра Лукашенко. На нем задержали не менее 300 человек. Среди задержанных была и 79-летняя минчанка Лариса Соусь. В отделении милиции ее продержали больше шести часов. На нее составили административный протокол за участие в незаконной акции протеста. Теперь ей предстоит суд.
Ребенком Лариса Соусь пережила Холокост. Она рассказала Настоящему Времени, что обычно ходит на Марш пенсионеров в Минске, который проходит по понедельникам. Но в воскресных акциях обычно участия не принимает. По ее словам, ее задержали, когда она гуляла, но стала свидетельницей того, как ОМОН начал задерживать протестующих.
— Первое, что я скажу, что я меньше переживала, чем переживали мои родные. Мне уже столько лет, что мне можно не переживать, и больше я думаю о них, чем о себе. О них и обо всей стране.
Как это происходило. Я хожу на все Марши пенсионеров. На другие марши я не хожу, поскольку не позволяет мне здоровье, возраст уже у меня, операция была не так давно, но мне ходить надо много, поэтому я ежедневно хожу у себя в районе несколько часов. И в этот день – вчера – я, как и каждый день, вышла просто гулять. Я прошла один большой круг – несколько улиц, – уже повернула на второй круг, подошла к новой станции метро "Ковальская слобода" – это угол улиц Воронянского и Жуковского – и увидела там людей. Я бы не сказала, что это очень большая масса людей, но приличная.
Я постояла немножко, просто посмотрела и хотела уже уходить, как вдруг слышу, кричат: "Едут, едут!" Люди стали разбегаться, и в минуту выскочило море омоновцев в черных одеждах. Их было так много, и они были с автоматами. Реакция пожилого человека – можете себе представить. Люди вбежали в арку этого углового дома – они за ними. И потом оттуда я услышала выстрелы. Для пожилого человека, который имеет детей и внуков, уже прожил жизнь, это просто нельзя пережить и спокойно стоять, конечно, невозможно.
Женщины остались, я-то не бежала – куда мне, я вообще никогда не бегу. Я так и стояла, и когда стали выводить связанных людей из этой арки с руками за спиной, я даже кому-то сказала рядом: "Посмотрите, сколько людей одного ведут, и руки в наручниках" (я так решила, что это наручники). Потом еще вели, еще. И, конечно, реакция – все люди кричат: "Фашисты!" Естественно, увидеть такое – нормальному человеку невозможно это пережить.
Я думаю, что каждая женщина в моем возрасте, которая имеет детей и внуков, точно так же, наверное, поступила. Я стала кричать: "Заберите меня! Зачем вы их берете? Меня заберите!" Они вели [людей] в бус – я за ними. И тогда один из руководителей ОМОНа сказал: "Взять ее". И меня повели под руки в этот микроавтобус.
Я обратила внимание, что пахло от них свежей водкой – они, видимо, только выпили. Сегодня я протирала руки водкой – такой же запах был. Не перегара, а водки. Возможно, они выпили и тут же выбежали – это мое мнение.
В общем, нас забросили в автозак, нас было немного людей. Была одна женщина, которая вышла и кричала: "Где мой муж, где мой сын?" Она вышла с мужем, встретила сына и видела, как на сына набросились. Она попыталась сына защитить, но тут же ее схватили. А что с мужем и сыном – она не знала. Она все время кричала.
Еще был один человек с завязанными руками за спиной, он сидел передо мной. Никакие это не наручники. Руки были сильно завязаны каким-то пластиковым шнуром. И он все время просил: "Развяжите меня, я уже не могу так сидеть". Мне сказали, что это можно только раскусить – больше никак. И у него была порванная куртка и совершенно заплывший глаз. Это было буквально, наверное, за несколько минут – у него глаз заплыл. Понятно, почему это было: конечно, этого человека били. Еще кто-то один был, но впереди – я не видела. И человек пять-шесть омоновцев сидело в этом микроавтобусе.
Потом нас повозили – не знаю, где нас везли, – и забросили уже в большой автобус, где было много людей, почти заполненный был этот автобус. И всех вместе привезли уже в Октябрьский отдел милиции. Спустили нас куда-то вниз в цокольный этаж в актовый зал, рассадили. И тут уже было много людей, и среди них были люди избитые. Большинство было неизбито, видимо, просто хватали для количества, но были среди них и избитые. Передо мной сидел парень, он сказал, что в него стреляли из этих оружий этими пулями, наверное, резиновыми. У него по касательной прошло возле уха, говорит: "Прямо все горело, еще бы один сантиметр – и все бы снесло". И была прострелена нижняя часть бедра. У него на протяжении более чем четырех часов, сколько он там был, все время на пол капала кровь. Он сидел передо мной, я видела, что у него капала кровь.
Они все-таки поняли, что у меня такой возраст. Там ко всем подходили собирали данные: какого года рождения, где работают, специальность. И они увидели, что мне через несколько месяцев 80 лет, я инвалид второй группы. Наверное, все-таки это сыграло свою роль. Поскольку всех переписывали, мы слышали, что люди говорили. Был молодой парень – челюстно-лицевой хирург детской больницы. Был еще один врач, был [студент] китайской аспирантуры. Почти все были с высшим образованием. Не было ни подонков, ни отбросов, ни пьяниц. Был один выпивший человек, которого, видимо, схватили случайно. Он мог видеть, что там творится, мог что-то сказать, я так предполагаю. Он был выпивший один среди всех людей. Но им же надо, видимо, план, поэтому они его тоже схватили.
Когда я шла, гуляла – я не была к этому готова, потому что я просто гуляла. Это они меня схватили так, как всех других. Но другое дело, я хожу на марши, а там они не трогают пенсионеров. Не трогали, по крайней мере. Возьмут на сутки – так возьмут. А что делать? Так, как всем.
Мне иногда говорят: "Ты героиня". А мне кажется, что я делаю то, что должен делать каждый человек в моем возрасте, здесь абсолютно нет ни смелости, ни геройства. Это нормальная реакция на то беззаконие, на тот террор, что происходят сейчас в стране. Как по-другому? Только мирно вот так выступать. Ну сажайте на сутки – ну и что? Мне 80 лет, ну умру я – ну и что? Ничего страшного. Я же не из-за себя – я из-за молодежи. Им же жить по-другому. Они не хотят так жить, уже мир другой, совершенно другой мир.
А эти не хотят понять, что мир другой, они все хотят жить в том строе. [Как в песне:] "Широка страна моя родная, как вольно дышится". Мы считаем, что все так и есть. А потом, когда я прочитала Солженицына, когда еще много таких книг прочитала, я все [увидела] по-другому. Просто человек, который хочет знать, который читает, он, конечно же, все поймет и будет знать, как надо правильно делать. Что хорошо, а что плохо.
С первых дней [Второй мировой] войны маме пришлось со мной трехмесячной и моим братом – ему четыре с половиной года было – пешком пойти, когда только началась война, когда стали бомбить Минск, в деревню. Они шли пешком, когда пришли – там уже были немцы. Через несколько недель или через месяц был приказ всем евреям собираться в гетто – там недалеко. Мама моя была еврейка. Вся деревня знала об этом. Мама нас взяла и хотела идти в гетто с детьми, чтобы не подвергать опасности семью папиного брата. Но они ее по дороге догнали и сказали, что детей сохранят, чтобы она сама не уходила, что она нас сохранит, пока жива. И вот она нас всю войну воспитывала, и вся деревня это знала, и ни один человек не выдал. Это о чем говорит? Это говорит о том, что белорусы – это такие люди. Ни один человек не выдал, хотя и награда была, за укрывательство могли их расстрелять.
Мой папа воевал с фашистами, был ранен под Сталинградом. И когда после войны мы жили уже в Минске всей семьей, я хорошо помню, что к нашему дому пристраивали еще один дом – это на улице Ленинградской. И там работали пленные немцы. И мой папа, несмотря на то, что его семье столько плохого сделали во время войны, он этих бедных немцев подкармливал. Это говорит о том, что белорусы – вот такие люди.
А сейчас откуда эти люди? Неужели они от белорусов рожденные? Мне даже не верится, я представить себе не могу. Я иногда ночами думаю об этом. Как так могло случиться? Чтобы бегать – просто как сафари, – за людьми гоняться, расстреливать их в упор. Откуда такое? Неужели у них есть матери? Неужели если бы мать узнала, что он такое делает, потом его признала бы за сына? Мне кажется, нет. Такого быть не может. Это хуже, чем фашизм. Это хуже – так свой народ уничтожать. Я имею право на свое мнение.
