Во вторник, 11 мая, в казанской школе № 175 Ильназ Галявиев открыл стрельбу из ружья. Он убил семерых детей и двоих взрослых. Власти считают, что в случившемся виноваты компьютерные игры и анонимность в соцсетях.
"Именно в сфере интернета стоит усилить меры, ужесточить контроль, в частности, за воспевающими насилие компьютерными играми, – заявил представитель Астраханской области в Совете Федерации Александр Башкин. – Возможно, подумать о распространении на них понятия "желательный и нежелательный контент".
"Ввести уголовную ответственность за героизацию преступников и преступлений" предлагает уполномоченная по правам ребенка в Татарстане Ирина Волынец. Еще одна ее идея: запретить детям до 14 лет пользоваться соцсетями, а подростков с 14 до 18 лет регистрировать в соцсетях только по письменному разрешению родителей.
– Данная мера сейчас по техническим причинам не может быть реализована, – признает Волынец в эфире Настоящего Времени, – но это дело политической воли. Я не верю, что в России нет специалистов, нет разработок, которые помогли бы не сегодня, не завтра, но в каком-то обозримом будущем привести к реализации этой инициативы.
Более того, после трагедии в Татарстане спикер Госдумы Вячеслав Викторович Володин заявил, что, действительно, сейчас пришло время для общественного обсуждения деанонимизации интернет-пользователей. То есть невозможно без верификации пользователей реализовать нашу инициативу, но в Китае тем не менее давно работает эта система.
– Да, но многие скажут, что не хотят, чтобы за ними следило государство, как в Китае.
– Если мы говорим о свободе выражения своего мнения, каких-то своих поступков в этом пространстве, то мы должны знать who is who, правда же? В Китае вообще больше миллиарда человек – и тем не менее верификация стопроцентная. И никто не мешает нам делать то, что мы хотим, но "Гюльчатай, открой личико", расскажи кто ты.
– Хорошо, но большинство технических специалистов говорят, что это технически невыполнимо. Даже если и выполнимо, то стоит безумно дорого.
– Вопрос денег – это дело наживное. Главное, чтобы была политическая воля, а деньги, как правило, находятся на те задачи, которые действительно важны. Так же можно сказать: чтобы обеспечить всеобщую занятость детей во внеурочное время, тоже нужны колоссальные ресурсы. И если у семьи нет возможности ребенка отправить в какой-то кружок, чтобы занять его, чтобы он не пошел и не купил себе оружие, понятно, что государство должно взять на себя эту миссию.
Да, это дорого. Но мы говорим о вложении в человеческий капитал, это же не прихоть ребенка – находиться в кружке, это его гармоничное развитие, это его досуг, это его в дальнейшем социальный лифт, возможность проявиться, самореализоваться и получить на выходе человека, который уверен в себе, который доволен жизнью, который не пойдет и не убьет ближнего своего, потому что что-то его не устраивает.
– Член Совета Федерации Александр Башкин предлагает усилить контроль над содержанием видеоигр. А как же само государство и его милитаризация: юнармия, военная техника в городах, "малышковые парады" и так далее?
– Здесь очень важно, в каком направлении идет эта милитаризация. Я сейчас никого не выгораживаю, но в руках хирурга скальпель – это орудие спасения жизни, а в руках преступника – это орудие убийства. Поэтому смотря с какой стороны подойти.
"Молодежь видит, что власть утверждает себя за счет насилия"
Ни запрет анонимности, ни регулирование компьютерных игр не помогут предотвратить трагедии наподобие той, что произошла в Казани 11 мая, считает старший научный сотрудник Центра молодежных исследований Высшей школы экономики Надежда Нартова.
– Я думаю, что вообще молодых и подростков надо оставить в покое, потому что в целом они очень хорошие, – говорит эксперт. – Это хорошее поколение. Оно другое, оно особенное, оно открытое, толерантное, оно не знает границ во многом, поэтому им интересно в интернете – пространстве, которое расширяет границы.
Им надо дать возможность обсуждать вопросы, которые их волнуют, как они хотят, на мой взгляд, этих мест не хватает. Не там, где их будут учить что-то собирать или моделировать, эти места есть, они вполне эффективные, но дать им [подросткам] возможность общаться, обсуждать, выстраивать свою какую-то картину мира, спорить, потому что они не плохие. Я думаю, что патологизировать молодежь не стоит совсем.
– А чем вы можете объяснить желание властей загнать их в рамки, запретить интернет?
– Мне кажется, молодое, другое всегда кажется неподконтрольным, особенным, слишком свободным где-то. С другой стороны, это перенос ответственности, потому что, мне кажется, проблема не в молодых. А проблема в тех структурных условиях, в которых они растут. Проблема в том, как они видят несправедливость, как они видят власть, как они видят насилие, в том числе как они видят необоснованное насилие.
Они видят, что власть утверждает себя за счет насилия, это, мне кажется, проблема номер один. Но посмотреть на это со стороны, на себя в зеркало сложнее, чем сказать, что молодых нужно еще больше ограничить. Действие равно противодействию. Вы будете их ограничивать – получите сопротивление.
– Возможно, проблема и в том, что средний возраст депутата Госдумы – 56 лет, и молодежь практически не участвует в принятии решений?
Нельзя сказать, что в России нет молодежной политики, – это огромный институт. Но это не вопрос диалога и взаимодействия
– Да, к сожалению, в России, как и во многих других европейских странах, реальная представленность молодежи, когда ее мнение выслушивают и принимают в расчет, катастрофически низкая в политических структурах. Есть только какие-то формально-карнавальные молодежные советы, которые сами по себе собрались и разошлись.
С другой стороны, молодежь уходит из формальной политики, ей неинтересна эта политика, она считает, что она не представляет их интересы, что она реализует какие-то чужие интересы. И вообще это грязное, неблагородное и неблагодарное дело, не важное в их жизни. И они уходят в неформальную политику, сами организовываются, делают волонтерские объединения, соседские объединения, решают вопросы здесь и сейчас.
Это низовое гражданство на расстоянии вытянутой руки, очень связанное с заботой об окружающих, и это просто другая форма политики. Это этичная и этическая политика, это политика, которая ставит вопросы и морали, и образа жизни, и идентичности, и разнообразия. Сама логика организации социальной повестки для молодых другая.
Если институты формальной политики не будут принимать это в расчет, будет просто огромная дистанция [между властью и молодежью], потому что не будет новых молодых лидеров, игроков на политической арене, которые будут способны влиять на что-то, не будет новой повестки, которая релевантна для молодого поколения в том числе.
– Вы по роду деятельности, наверное, общаетесь с чиновниками. Они слышат молодежь?
– Не так часто мы общаемся, социальные науки не сильно востребованы как инструмент для диалога и вообще каких-то позитивных изменений. Но, на мой взгляд, не очень слышат, это другая логика организации. Она уже очень бюрократизирована, и, возможно, здесь надо просто начинать с низового уровня, с муниципальных властей, менять способы разговора с людьми, с жителями, с молодыми в очень маленьких, низовых структурах. И тогда будет формироваться и другой язык, и другое отношение.
Нельзя сказать, что в России нет молодежной политики, – это огромный институт. Но он очень событийный: молодежь все время развлекают, устраивают для нее какие-то мероприятия, точечно помогают развиваться либо талантливой, либо социально уязвимой молодежи. Но это не вопрос диалога и взаимодействия.
Пристроить большую структуру сверху, конечно, невозможно и в одночасье не получится, но если менять что-то с низовых вещей, то, я думаю, что в какой-то перспективе, может быть, не краткосрочной, перестроится система, и она будет слышать и будет разговаривать с молодыми, уже со следующим поколением.
