Работа над законом Магнитского, которую вел в США российский оппозиционер Владимир Кара-Мурза, стала причиной его отравления – об этом заявляют расследователи из Bellingcat и The Insider, а также сам Кара-Мурза.
Закон предусматривает санкции против российских политиков и чиновников, которые, по версии американских властей, были причастны к смерти в российской тюрьме юриста Сергея Магнитского (перед арестом он раскрыл схему крупных хищений из российского бюджета), а также нарушающих права человека в России.
Владимир Кара-Мурза, предположительно, был отравлен дважды. В 2015 году ему неожиданно стало плохо во время встречи с коллегами. Когда приехала скорая помощь, он уже практически не мог двигаться. Врачи поставили диагноз "острая почечная недостаточность на фоне интоксикации". 2,5 года спустя Кара-Мурзу госпитализировали в московскую больницу с такими же симптомами.
Согласно расследованию, Кара-Мурзу дважды пытались отравить те же самые сотрудники ФСБ, которые следили за Алексеем Навальным перед его отравлением.
С Владимиром Кара-Мурзой поговорила корреспондент Настоящего Времени Евгения Котляр – он рассказал о своей реакции на расследование и про звонок упомянутому в расследовании сотруднику ФСБ.
– Владимир, что вы почувствовали, увидев текст расследования – с фотографиями, должностями сотрудников ФСБ, которые могут быть причастны к вашему отравлению?
– Я думаю, у меня не хватит слов, чтобы описать ту гамму эмоций, которую я испытал, когда расследователи из Bellingcat показали мне и даты поездок, и имена, и фамилии, и места работы, и фотографии. Вы понимаете, что меня отравили, сомнений не было никаких с самого начала. И что причиной была моя многолетняя работа по продвижению персональных западных санкций в отношении коррупционеров и нарушителей прав человека, ближнего окружения Владимира Путина.
Когда я лежал в коме, оба раза врачи здесь, в Москве, говорили моей жене, что шансов выжить процентов пять
Но одно дело, когда ты это понимаешь головой, что да, тебя кто-то пытался убить, а другое дело, когда тебе показывают этих кого-то с фотографиями, с фамилиями, с должностями.
Смотришь на фотографии, – вроде обычные люди, вот сейчас на улицу с вами выйдем – такие могут мимо пройти. Вот они о чем за ужином, интересно, разговаривают? Их о чем дети спрашивают: папа, сколько ты людей сегодня отравил? Это в голове нормального человека не может уместиться. Я же еще и звонил одному из предполагаемых организаторов, это была идея Христо Грозева и Романа Доброхотова, соавторов расследования. Мы позвонили по телефону.
– Роману Мезенцеву вы звонили?
– Да, господину Мезенцеву Роману Михайловичу, старшему офицеру так называемой Второй службы ФСБ, это Служба по защите конституционного строя. Это ведомство – преемник печально известного Пятого управления КГБ СССР, которое занималось борьбой с инакомыслием. Абсолютный Оруэлл: помните, в романе "1984" было министерство мира, которое вело войны, министерство правды, которое занималось пропагандой, и так далее. У нас сегодня в России Служба по защите конституционного строя занимается организацией политических убийств, а Институт криминалистики ФСБ, так называемый НИИ-2, который должен выявлять химическое оружие, сам его применяет для того, чтобы устранять оппонентов нынешней власти.
Сотрудникам Bellincat удалось найти, что сотрудники обеих этих структур ФСБ, то есть Второй службы и НИИ-2, ездили за мной по большому количеству регионов России начиная с февраля 2015 года.
Для меня один из самых больших шоков был, что они так рано за мной начали ездить. Это Борис Немцов еще был жив. Это за несколько дней до его убийства в конце февраля 2015 года. Они начали за мной ездить по регионам: Томск, Петербург, Калининград, Казань – всего в семь регионов.
По данным Bellingcat, господин Мезенцев, которому я звонил, – наиболее высокопоставленный сотрудник ФСБ, который лично принимал участие в таких операциях, причем это касается всех отравлений, которые до сих пор расследовались, я даже польщен уровнем внимания в каком-то смысле. И он подошел к телефону, я назвал его по имени-отчеству, чтобы удостовериться, что это именно он. Он подтвердил: "да", потом я представился сам, он повесил трубку, выключил телефон. На самом деле просто низкий поклон команде Bellingcat и The Insider за работу, которую должен был делать Следственный комитет Российской Федерации, который до сих пор мне даже не ответил, возбуждено или нет уголовное дело по фактам двух покушений на убийство российского гражданина на российской территории. И, кстати, работу американского ФБР, которое до сих пор засекречивает результаты анализов моей крови после отравления.
– Отвечая на вопрос о Навальном, Владимир Путин во время пресс-конференции заявил: "Если бы уж хотели, наверное, довели бы [отравление] до конца". Что вы думаете об этой фразе в контексте расследования Bellingcat?
– Здесь все очевидно достаточно. Когда в феврале 2015 года лидер российской оппозиции Борис Немцов был расстрелян на мосту перед Кремлем, это сделал, согласно официальному решению российского суда, действующий офицер внутренних войск МВД Российской Федерации, находившийся в служебной командировке.
Понятно, что дальше Следственный комитет обрубил все нити, отказывается заниматься организаторами и заказчиками, всячески саботирует следствие. Но всем же все понятно. Вот в феврале 2020 года вышел надзорный доклад ОБСЕ по делу о расследовании убийства Бориса Немцова. И там черным по белому зафиксированы свидетельские показания: когда, где, при каких обстоятельствах господин Путин дал Кадырову команду на убийство Бориса Немцова. И там, собственно, две-три ступеньки всего до тех людей, которые осуждены российским судом, поэтому здесь очевидно все всему миру.
А здесь [в случае с отравлениями] они же каждый раз вбрасывают альтернативные версии. Очень четко видно, как это все координируется. Вы помните, что у [депутата Госдумы и журналиста] Юрия Щекочихина был "синдром Лайелла", у [журналистки] Политковской, когда она летела в Беслан, – "острая вирусная инфекция", [украинский политик] Виктор Ющенко "поел не те суши", [бывший сотрудник ФСБ] Александр Литвиненко "сам подторговывал полонием", понимаете, у меня там была какая-то "несовместимость лекарств", у Навального "низкий сахар в крови" и так далее. Какие-то мы все болезненные, неаккуратные и невезучие те, кто находится в оппозиции к Владимиру Путину.
Когда я лежал в коме, оба раза врачи здесь, в Москве, говорили моей жене, что шансов выжить процентов пять. Вот я в них уложился, Алексей тоже в них уложился. А многих они убили. Предыдущее расследование Bellingcat было посвящено тем людям, которых таки убили. Поэтому я даже оставлю в стороне цинизм человека, который, занимая высшую государственную должность в стране, говорит, что если бы хотели убить, то убили бы.
– Как вы думаете, почему слежка за вами началась в феврале 2015 года? Расскажите, чем вы тогда занимались?
– Я к их структурам, слава богу, никогда отношения не имел, поэтому я не знаю, как у них там передаются команды. Я начиная с 2010 года занимаюсь, на мой взгляд, очень важной международной работой – сначала по продвижению и принятию, а затем по исполнению законодательства о персональных санкциях в отношении тех чиновников и олигархов нынешнего режима, которые привыкли воровать здесь у нас в России, а тратить и прятать это наворованное – на Западе. Это же весь их смысл жизни. Которые здесь у нас нарушают базовые принципы и ценности демократического общества, а сами очень любят пользоваться благами и привилегиями этого самого демократического общества в западных странах. Ровно против этого лицемерия направлены те санкции, над которыми работал Борис Немцов, над которыми работал и продолжаю работать я, ведь сейчас для нас уже естественно, что санкции могут быть персональными. Ведь это революционное было открытие, когда в 2010 году мы начинали работать над законом Магнитского, потому что в предыдущие эпохи санкции носили глобальный характер, вводились против всей страны.
Кремлевская пропаганда любит кричать, что санкции – против России. Раньше действительно были санкции против стран. Была поправка Джексона – Вэника 1974 году, которая ввела торговые ограничения против всего Советского Союза, потом это перешло на Россию. А закон Магнитского подразумевает точечные санкции, как говорил Борис Немцов, который сыграл ключевую роль в принятии закона Магнитского в Америке. Он говорил, что принцип должен звучать так: страну – не трогать, негодяев – наказывать. Это гораздо более эффективно, потому что это бьет непосредственно по той самой гнилой коррупционной вертикали, которую нынешняя власть построила.
– Почему, как вам кажется, Следственный комитет не заводит уголовное дело о вашем отравлении?
– Ну здесь все очевидно: в нынешней системе власти Следственный комитет не является нормальным следственным органом, он является одним из подразделений той же самой структуры, которая и занимается всем тем, о чем мы сегодня говорим. Понятно, что сами себя они расследовать не будут. Мы дважды вместе с моим адвокатом Вадимом Прохоровым в 2015 году и в 2017 году подавали заявления в Следственный комитет. Мы до сих пор не получили даже ответа о том, возбуждено или нет уголовное дело. То есть это не отказ даже, как было у Алексея Навального, а просто тишина.
Самый большой подарок, который мы могли бы сделать нынешней власти, – это всем разъехаться отсюда
Любой человек, который хоть немного знаком с тем, как функционирует российская бюрократия, изумится этому факту. Потому что если соседка на лестничной клетке мусор не в то место вынесет и жалобу вы на нее напишете, то какая-то все равно будет переписка, ответы, вопросы. То есть бюрократия будет работать. А здесь нет вообще ничего. Несомненно, в ближайшие дни мы с адвокатом Прохоровым еще раз пойдем в Следственный комитет, подадим еще одно заявление, но на этот раз уже не с общими словами, а с этой конкретикой, которую мы увидели в расследовании Bellingcat, – с фамилиями, именами, отчествами, датами рождения, местами работы этих граждан, которые ездят по стране и убивают людей, с требованием допросить их, с требованием возбудить наконец уголовное дело.
Мы понимаем, в какой реальности мы живем, иллюзий никаких не питаем. Все понятно, что от Следственного комитета вряд ли что-то можно будет ожидать, даже после того, как эти факты уже абсолютно очевидны для всех. В таком случае мы будем добиваться справедливости в судебном порядке вплоть до Европейского суда по правам человека, потому что в данном случае попытались нарушить главное право, гарантированное Европейской конвенцией по правам человека, – это право на жизнь.
– Расследователь из Bellingcat Христо Грозев в нашем эфире заявил, что ожидает информацию о вашем отравлении от ФБР. Насколько реалистично, что ФБР рассекретит эти документы?
– Начнем с того, что абсолютно непонятно, зачем они вообще это засекретили. Какое отношение покушение на российского гражданина в России имеет к национальным интересам США? Под этим предлогом засекретили около 10 страниц и еще около 250 страниц направили на согласование с другими федеральными ведомствами.
Все это происходит в рамках судебного процесса. Остальные методы были исчерпаны. После второго моего отравления, это февраль 2017 года, моя жена лично передала образцы биоматериалов, образцы крови в лабораторию ФБР в Вашингтоне для проведения анализов. Они формально ничего не должны были делать, я не являюсь американским гражданином, но был достаточно большой резонанс, там обратились члены Конгресса, в том числе покойный сенатор Маккейн, чтобы провели эти анализы. Они взяли биоматериал, провели анализы, видимо, получили какие-то результаты. Потом эти результаты засекретили. Они отказались выдавать их сначала мне самому, что вообще абсурд, речь идет о результатах анализа моей крови, я должен иметь право на такую информацию. Они отказались выдавать тем же сенаторам и конгрессменам, в том числе Маккейну, причем отказ поступил в устной форме по телефону, чтобы бумажного следа не осталось. Они отказались выдавать эти результаты в рамках закона о свободе информации, причем как мне, так и журналистам, вашим коллегам из "Радио Свобода".
И в итоге у меня не осталось другого выбора, как ровно год назад, в феврале 2020 года, подать в суд на Министерство юстиции США (ФБР находится в ведомстве Минюста), чтобы добиться выдачи этих документов. Полный абсурд, коллеги по оппозиции смеются, что первым российским политиком, который подал в суд на американское правительство стал не какой-то там националист или сталинист, а я. Но пришлось. И мы за год этого судебного процесса получили несколько сотен документов, многие из них сильно отредактированы, вымараны имена, какие-то факты, но все равно достаточно много удалось узнать.
Например, когда в январе 2018 года главы трех российских спецслужб Бортников, Нарышкин и Коробов (ФСБ, СВР и ГРУ – прим. НВ) ездили в Вашингтон и встречались там с американскими визави, тема моих отравлений обсуждалась, – это мы выяснили из этих документов. Но самое главное не выдают до сих пор. Я не могу понять вообще причины этого.
– Вы пытаетесь себя как-то обезопасить, нанять охрану? Рассматриваете ли вариант с отъездом из России?
– Понимаете, я не могу не дышать воздухом, не пить воду, не есть пищу, не носить одежду. Мы же видим, какими способами они это делают [покушаются на жизнь]. Охрана, будь хоть сто охранников, что они сделают против этого? Поэтому нет, это все разговоры ни о чем. Единственная действенная мера, которую я мог принять и принял, это то, что моя семья, жена и дети, находится не в России. Сам я даже ни на секунду не рассматриваю возможности уехать и не возвращаться. Вот когда Алексей Навальный проснулся после комы в Берлине в сентябре, первое, что он сказал, что он как только сможет, обязательно вернется. И я ни на секунду не сомневался, возвращаться или нет после обоих отравлений.
Еще в советское время, когда Андропов возглавлял КГБ, власть пришла к выводу, что самый эффективный способ борьбы с диссидентами – это не сажать их в тюрьмы, в лагеря, в психушки, хотя это тоже все делалось, как мы знаем, а высылать их за границу. Как выслали сначала Солженицына, потом Буковского, Гинзбурга, Орлова и так далее, дальше просто поставили это на поток, потому что они поняли, что человек теряет ладно там связи ежедневные, это в нынешних информационных условиях, может быть, не так актуально. А теряет главное – моральный авторитет, моральное право продолжать заниматься тем, чем он занимается, потому что человек, который сам не разделяет риски, сам не находится здесь, у него совершенно другое отношение к самому себе.
Я бы не имел морального права продолжать свою работу, если бы я сам не был здесь, в России, и не разделял те риски, которые несут мои товарищи по оппозиции. Самый большой подарок, который мы могли бы сделать нынешней власти, – это всем разъехаться отсюда. Так вот этого они не дождутся.
