С начала полномасштабного вторжения в Украину независимые социологические исследования стали важным источником информации о состоянии российского общества, о его готовности поддерживать происходящее или сопротивляться – особенно в условиях цензуры и репрессий. Их проводят с первых месяцев войны, и ученые уже могут сделать первые выводы о том, какие методы эффективны, а какие не работают.
Настоящее Время рассказывает, как изменилась социология в России во время войны и на что стоит обращать внимание в первую очередь, изучая результаты опросов.
Как проводить социологические исследования во время войны
К началу полномасштабной войны с Украиной в России практически не осталось свободной социологии – изучением общественного внимания занимались в основном государственные организации. Война, которую власти в России требуют называть "специальной военной операцией", только усугубила ситуацию, поскольку цензура и репрессии усилились. Но ответом на это давление стало появление независимых социологических исследовательских проектов, где специалисты часто трудятся на волонтерских началах и рискуя собственной безопасностью.
"Если говорить пафосно, то появилась независимая социология. До войны жизнь шла своим чередом: ВЦИОМ и Фонд общественного мнения, "Левада-Центр" делали свои исследования, и, кроме каких-то региональных, электоральных исследований, не было ничего альтернативного. В связи с войной появилось сразу несколько инициатив и организаций. Такие стихийные группы в первые же дни войны, в конце февраля, сделали большие исследования. С тех пор какие-то проекты мерцают: появляются, потом исчезают. Есть исследования, которые делаются по заказу западных клиентов (традиционные СМИ или институты). Но они, к большому сожалению, публикуются очень мало", – описывает ситуацию Елена Конева, основатель и исследователь агентства ExtremScan, которое тоже было организовано в ответ на начало войны.
По словам Коневой, в России несколько десятков кол-центров, которые выполняют "полевую" работу – многие из них даже не имеют офисов. Все циклы производства опросов контролируются социологами, сохраняются и анализируются.
Война потребовала от социологов новых подходов ко многим параметрам исследований: изменились формулировки вопросов в условиях цензуры, прогнозирование развития событий для планирования контента исследований, по-другому происходит учет "военных" смещений в генеральной и выборочной совокупностях.
"Главный фокус нашего внимания – это что конкретно мы хотим узнать и как мы будем это узнавать. Вопросы и комбинации вопросов. Либо комбинации телефонного опроса и анализа соцсетей, поискового запроса. Мы пытаемся проводить триангуляцию, чтобы не опираться на один метод или на один вопрос, потому что это ненадежно. Самое главное, то, на что обращают внимание [при чтении результатов опросов], – это процент поддержки. Однако ответ "поддерживаю" на вопрос о "СВО" может иметь множество причин. Мы пытаемся понять этот феномен поддержки, что он значит. Какие есть группы среди тех, кто заявляет о поддержке. Мы поэтому задаем несколько вопросов – чтобы определить людей с последовательной позицией и, соответственно, тех, кто просто присоединяется к большинству подсознательно. Такой социальный инстинкт хорошо описан в эксперименте Аша", – рассказывает Алексей Миняйло, политик, сооснователь исследовательского проекта "Хроники".
Как отмечает Миняйло, один из основополагающих принципов исследований в таких условиях – "пробиться сквозь туман войны". Если не адаптировать методы мирного времени, на выходе, скорее всего, будут искаженные результаты.
Диапазон восприятия смысла одного и того же вопроса – это важное условие в формировании окончательных результатов. Именно поэтому во время войны социологи "идут вглубь" и анализируют отдельные сегменты определенной категории респондентов. Если взять в качестве примера уже упомянутую группу "поддержки войны" – в ней есть убежденные сторонники, есть средний уровень, а есть те, кто высказывает свое одобрение совершенно поверхностно и не готовы ради войны ничего делать. Тех, кто предпочитает молчать, тоже подвергают анализу. Отказавшись отвечать на вопрос о поддержке, они могут ответить на другие вопросы, которые демонстрируют, к какой конкретной группе они ближе.
"Люди, когда видят базовую цифру поддержки, сразу создают некий конструкт в голове. И мне регулярно приходится видеть, как в твиттере пишут: вот, 80% россиян поддерживают удары по объектам гражданской инфраструктуры. Но людей вообще спрашивали не об этом. В эти проценты (у нас их 58,5% в последнем исследовании) входят и те, кто боятся высказаться против, и те, кто уже едет на фронт добровольцем, – и еще десятки промежуточных вариантов. Именно поэтому мы выясняем, что конкретно люди думают, насколько последовательна их позиция (например, многие из "поддерживающих" войну считают, что приоритетными должны быть расходы не на армию, а на социальную сферу), насколько она весома хотя бы на словах (например, задаем вопрос о том, готов ли человек жертвовать деньги на армию)", – объясняет Алексей Миняйло.
Социологические исследования регулярно выявляют особенности, которые разрушают общественные стереотипы. Например, опубликованное в феврале 2023 года исследование Russian Field показало, что, вопреки расхожему мнению, военную операцию чаще всего поддерживают не бедные слои населения, а наоборот. Более того, среди первых наблюдается постепенное снижение доверия – как отмечалось в исследовании проекта "Хроники", "холодильник обнуляет телевизор".
Также, как ни странно, противники войны менее политизированы, чем ее сторонники: многих к активной позиции призвал экстремальный характер ситуации. Изначально они были настроены на нормальную мирную жизнь, но война спровоцировала их на протест – в той или иной форме.
"Когда мы говорим о тех, кто не поддерживает войну, наше воображение сразу рисует людей, которые были, вероятно, всегда против путинской системы, а не только против войны. Но когда мы смотрим, как они отвечают на другие вопросы, мы видим, что среди них есть вполне себе 15-20% по другим аспектам принадлежащих к партии поддержки власти. Что такое "не поддержка СВО"? Люди просто могут бояться войны, собственной мобилизации и т.д. Нужно понимать, что есть некий индекс, как химическая формула: у разных респондентов разная валентность по этому вопросу. Самое надежное – это пытаться всегда строить сложные сегменты. Почему еще важны сегменты? Сегменты строятся на основании пересечения с разными другими вопросами. Критерий точности сегмента – возможность человека в каждой из категорий узнать себя, родственников, сослуживцев, понимание, кто куда входит", – объясняет Елена Конева.
Существует мнение, что во время войны люди чаще вовсе отказываются принимать участие в опросах – особенно после появления новых репрессивных законов.
"Есть такое понятие – response rate, оно означает, если очень грубо, количество успешно заполненных анкет по успешно завершенным интервью с респондентами относительно количества всех дозвонов до респондентов. Например, если респондент не подошел по каким-то критериям (это не гражданин России, он младше 18 лет или еще что-то), тогда разговор прерывается по инициативе оператора, но в процент отказов это попадает. Или оператор сказал человеку, что интервью займет более 15 минут, – и человек отказался. Это тоже попадает в количество отказов. То есть это не так, что человек, услышав, что разговор о войне или что ему в принципе звонят с опросом, сразу отказывается", – говорит Алексей Миняйло.
Безусловно, с началом войны определенные изменения в этом вопросе произошли, и эти колебания – еще один объект внимания. Однако социологи заявляют, что какой-то серьезной аномалии не наблюдается.
"Генеральная совокупность с начала войны менялась: повлиял отъезд людей. Изменилась и выборочная совокупность. Мы звоним людям, а очень многие поменяли сим-карты, и, безусловно, на звонки с неизвестных номеров молодые люди стали отвечать гораздо реже, мы это ощутили. Мы делаем случайную выборку, и значит, мы не регулируем пол и возраст. Это очень хороший тип выборки. Потом мы смотрим, что у нас получается по полу, возрастным квотам, и взвешиваем, когда у нас каких-то квот не хватает или они оказались избыточными. Вот у нас была устойчивая цифра – 13-14% молодых мужчин, а в ноябрьском опросе у нас их уже 11%. Это означает, что они частично уехали, частично перестали отвечать. Но уже в опросе февральском это вполне нормализовалось. Это означает, что кто-то вернулся", – объясняет Елена Конева. И добавляет: "Изменилась ситуация с достижимостью людей, но не настолько, чтобы говорить, что мы не можем проводить исследования и делать наши прогностические выводы. Пока ситуация совершенно приемлемая".
Зачем нужны социологические опросы в военное время и как их интерпретировать
Есть ли вообще смысл устраивать социологические опросы во время войны, учитывая опасения респондентов и сложности интерпретации, – об этом спорят и наблюдатели, и сами социологи. Но, как замечает в своей статье "О социологии войны" доктор социологических наук, профессор "Свободного университета" Ольга Крокинская, "социология оказалась нужна совсем не только социологам". Исследования помогают выстроить общую картину происходящего, а интерпретация результатов помогает искать ответы на важные вопросы – как война вообще стала возможна и что делать дальше.
"Важно знать уровень реальной, осознанной поддержки, чтобы иллюзию большинства разрушать, потому что режим контролирует людей в значительной степени с помощью иллюзии большинства. [Власти] свозят бюджетников на стадион, показывают полный стадион по ТВ – и люди думают, что поддержка всенародная, и сами склонны присоединиться к этому большинству", – рассуждает Алексей Миняйло.
Встречаются комментарии, что социология как наука должна быть мотивирована исключительно научными интересами, но война актуализировала и другие мотивы: политический, социальный, гуманитарный. Социология войны отвечает всем этим мотивам, утверждает Елена Конева.
Социология работает не только как способ получения независимых (от искажающих влияний) знаний, как инструмент противодействия российской пропаганде, но и как научная лаборатория для уникальных исследований, поскольку война обнажает явления, которые можно было бы и не увидеть в мирное время. Накапливается ценный эмпирический материал, который наука будет анализировать еще долго. Исследователи сегодня не успевают весь его переработать, выполняя пока задачу сбора живых данных и публикации актуальной аналитики:
"Война – это часть истории, причем уникальная. Наша задача – фиксировать историю, чтобы, например, через 10-20 лет не было возможности рассказывать, что все население поддерживало войну. Есть еще один интересный момент. Тот самый "лабораторный пример": 5-10 лет назад нам было бы сложно изучать, например, имперский компонент мышления российского общества. Но война поднимает эту тему, дает доступ к целому пласту архетипов", – говорит Елена Конева.
Кроме того, в условиях невозможности сбора данных или неполноты традиционной статистики (как в Украине) или ее постоянной фальсификации (как в России) опросы во время войны становятся более надежным источником гуманитарной информации.
"В связи с тем, что началась война, многие институты статистики не работают, методы сбора усложняются и так далее. Опрос населения позволяет оценить, сколько перемещенных лиц, сколько людей мобилизовано, сколько людей потеряло работу, количество смертей, даже уровень пыток. В какой-то момент я делала исследование в Украине, мне нужно было понять, насколько исследования дают информацию, близкую к реальности. Я взяла данные ООН, чтобы сравнить, – и они совпали просто феноменально. Я очень этому обрадовалась. Исследования, которые были проведены в период отчета ООН по беженцам, были у нас очень похожи. В кризисные времена такие исследования становятся единственным источником информации по многим важным пунктам", – объясняет Елена Конева.
Однако даже самые подробные исследования надо уметь читать и интерпретировать. Лучше всего выбрать один-два проверенных источника и изучать не только сухие цифры, но и аналитику, рекомендует исследователь. Для лучшего понимания социологии полезно подключать обзоры по политике, экономике и демографии – так выстраивается более четкая картина реальности. И главное, важно не забывать, что такие исследования – это живой процесс, построенный в первую очередь на общении с самыми разными людьми.
"В состоянии фрустрации, вызванной войной, люди, с одной стороны, замыкаются, но с другой – у них появляется желание выговориться. Многие не могут сделать этого в семье, потому что разные взгляды, а на работе такие разговоры становятся все более опасными. И возникает некое доверие интервьюеру. В Украине, когда проходит обзвон, сделать его ювелирно так, чтобы не попасть на оккупированные территории, не получается. И нужно искать выход из положения, поскольку такой опрос — это безусловные риски для респондента, [находящегося в оккупации]. Здесь есть несколько вариантов: можно прервать интервью, можно провести неполное интервью, исключив вопросы, которые могут быть рассмотрены как "шпионская" деятельность. Но смысл в том, что многие хотят отвечать на вопросы, они хотят говорить, потому что для них этот звонок, это исследование, когда они понимают, что его проводит украинская компания, – что-то вроде весточки с большой земли. Это дает какую-то надежду. Несмотря на риски, есть желание отвечать. В России происходят аналогичные процессы. Людям морально тяжело, они хотят поговорить", – говорит Елена Конева.
