Фильм "Моя любимая война" – это анимационная документальная автобиография режиссера Илзы Бурковска-Якобсен. Через историю своей семьи режиссер анализирует историю советской Латвии.

Мировая премьера фильма состоялась в 2020 году на главном фестивале анимационного кино в Анси, где получила один из главных призов конкурса и приз французских критиков. Картина показывалась на многих кинофестивалях, получила несколько наград и была включена в шорт-лист премии "Оскар".

Мы поговорили с Илзей Бурковска-Якобсен о работе над картиной.

Фильм доступен на сайте полностью до 7 июня.

– Анимация – это довольно долгий по производству процесс. Как долго вы работали над картиной? И как пришла идея сделать документальный мультфильм?

– Я почти не работала с анимацией, делала документальные фильмы с 2000 года. После окончания киношколы в Норвегии в 1995 году я начала работать на телевидении, потом работала редактором в журналах. В 2010 году мы сделали документальный сериал для телевидения о детях с разными заболеваниями. И туда мы вставляли маленькие анимационные фрагменты.

Так у меня появился небольшой опыт в этой стилистике. Так как меня давно интересовала история Латвии, я подумала, что было бы интересно показать ее в анимации. Еще меня очень вдохновил "Персеполис" Маржан Сатрапи. Я была потрясена после просмотра, как тонко анимация может передать чувства и боль чужой страны. Я увидела, что можно говорить о серьезных вещах при помощи анимации.

Я начала с того, что в советское время нам постоянно говорили, что герои – это армия, а не люди. Особенно это давление чувствовалось в Курляндии, где было две армии (немецкая и советская). И я хотела рассказать о том, как обычные люди пытались выжить в это время, что происходило в этом "курляндском котле".

Идея о фильме ко мне пришла 10 лет тому назад. Я начала писать сценарий. Пока я писала, мой муж посоветовал искать продюсеров в Германии. Потому что эта история связана с ними тоже. Немецкие продюсеры настаивали на том, чтобы я включила в сценарий больше автобиографичных историй. Но я не хотела рассказывать о моей жизни, потому что в ней не было ничего выдающегося, никаких приключений. Кроме эпизода, когда я нашла кости немецкого солдата в песочнице.

Но под влиянием немецких продюсеров я начала включать больше личных воспоминаний. Было очень тяжело работать над сценарием. Но зато чем больше я писала о себе, тем больше мне верили и тем больше денег удалось получить. В результате я получила большой грант для художников в Норвегии.

– После того как сценарий был готов, сколько времени потребовалось на производство?

– На анимацию потребовалось около четырех лет.

–​ Вы выбрали очень интересный подход. У героев нет зрачков. У всех бездонные черные глаза. Как родилась идея такого изображения персонажей?

– Я выбрала известного норвежского художника-иллюстратора Свена Нихуса. Потому что я знала, что он сможет донести информацию до западного зрителя. Меня впечатлил его стиль. Он вообще таким образом рисует людей, с именно такими глазами. Мне хотелось, чтобы анимация не выглядела детской, чтобы она была доступна для широкой аудитории. Я выбрала его, потому что он соединяет в своем стиле что-то страшное и детское одновременно. В движениях персонажей есть что-то забавное, но при этом они серьезные и иногда пугающие.

Интересно, что сначала он отказался работать со мной. Свен сказал: "Это очень серьезная тема, я всего лишь иллюстратор детских книг". Но его жена, автор детских книг, уговорила его работать над проектом. Я была очень счастлива, когда он согласился. Работать с ним было очень здорово, потому что он очень подробно изучал материал, копал вглубь.

Глаза персонажей – очень интересная тема. Многим они не нравятся, многие жалуются. Но есть и такие, которые говорят комплименты: "Такое ощущение, что глаза – это камеры, которые наблюдают за зрителем". Так что это очень особенная черта, которая выделяет наш фильм среди других.

–​ У вас в фильме очень много хроники. Легко ли было найти материалы в архивах?

– Вы знаете, архивы для документалистов – это магазин сладостей! Разбегаются глаза, хочется включить все. Это как путешествие во времени! Но потом, когда появляется какой-то специфический запрос, появляются трудности. Были некоторые вещи, которых нет в латвийском архиве. Например, военный парад на Красной площади. Мне с этим помог Виталий Манский.

Интересно, что визуальный язык документальных съемок в Латвии и в России отличается. Жизнь пионеров в Латвии снята гораздо мягче, поэтичнее, а в России – торжественнее и масштабнее. Важно отметить, что одной из причин, почему я выбрала анимацию, – это еще и потому, что не существует документальных свидетельств военных объектов. Цеппелин, который висел в воздухе неподалеку от дома моего деда, невозможно найти на фотографиях. Нам говорили, что это какой-то метеорологический объект, но все знали, что он военный, так как он висел над закрытым полигоном. И его запрещали фотографировать.

– ​Почему вы выбрали такое название для картины? "Моя любимая война" звучит очень иронично, особенно на русском языке.

– Да, я согласна. Слова "любимая" и "война" очень контрастируют, а вместе звучат очень колко. Я даже когда слышу это название на русском, чувствую дискомфорт. Но я выбирала название исходя из английского. Более привычное для уха. Хотя это тоже звучит довольно провокативно.

В первую очередь я помню это детское ощущение в школе, это давление: Советский Союз хотел, чтобы мы любили эту войну. Потому что эта любовь делала нас патриотами, эта любовь позволяла нам чувствовать себя частью большой страны, Родины, за которую сражались. Это поклонение войне было очень успешным оружием пропаганды. Я думаю, если кто-то узнает о том, как это воспринимали дети, у него будет представление о том, как действует пропаганда.

Как она заставляет нас любить то, что невозможно любить. Этим названием я хотела показать, что это антивоенный фильм. Хотела, чтобы зритель почувствовал это противоречие. Если ты хочешь привлечь внимание к проблеме войны, ее последствиям, влиянию на людей, ты не можешь сказать просто, что война – это плохо. Это было бы неудачным названием.

Но если ты называешь фильм "Моя любимая война", то у людей сразу возникает вопрос: как это возможно? Вызывает интерес, любопытство. Я признаю, что в этом смысле мой фильм – это пропаганда, но пропаганда пацифизма и ненасильственного сопротивления.

– ​В Латвии проживает большое количество русских, сейчас их становится еще больше из-за политических репрессий в России. Встречали ли вы интересные реакции на картину со стороны русских граждан Латвии?

– Да, была реакция одной русской девушки, которая живет в Латвии. Она сказала, что ей понравилось ощущение, которое я показываю. Что русским здесь было тяжело, как они страдали от того, что их сюда направляли. Она заметила, что в фильме я не принимаю чью-то конкретную сторону. Я знала, что латышские националисты не будут в восторге от фильма, потому что я против национализма, я за защиту прав людей любых национальностей. И я говорю, что русским здесь тоже место. И за это меня многие известные блогеры критиковали.

Разных зрителей цепляют разные части фильма. Кого-то очень потрясла тема войны, кого-то – советского быта. Кто-то мне сказал, что это просветительский фильм, как учебник истории. Латышские зрители подчеркивали ценность возможности выбирать, о которых я говорю в фильме. Это было одной из главных задач моей картины – показать преимущества демократии.

– ​В фильме присутствует очень запоминающийся диалог с вашим дедушкой о выборе между помидором и редиской. Это реальная история?

– Да. Дело было так. Я приехала к нему в деревню, и моя мама сказала, что меня избрали председателем пионерского отряда. И он тогда заплакал и сказал мне: "Помни, ты можешь быть редиской, а не помидором". Но в фильме я распространила эту фразу, потому что я знала, что для западной аудитории лучше подробнее пояснить его метафору о том, что можно быть полностью красной или красной только снаружи (политически). Но да, это реальная история. И именно тогда, в 11 лет, я стала понимать, что происходит вокруг.

– ​Ваша семья репрезентирует среднестатистическую латышскую семью, которая работала с землей, пострадала от войны, а потом от массовой депортации в Сибирь. Как мне кажется, у многих семей в странах Балтии есть истории, связанные с массовой депортацией. Но несмотря на то что это касалось многих, вашу семью сами латыши сильно дискриминировали. Почему?

– В Латвии было две массовых депортации. В 1941-м, когда в Сибирь послали сливки общества: ученых, интеллигенцию из городов, и в 1949 году, когда высылали фермеров. Да, и вы правы, когда говорите о том, что в каждой семье есть кто-то, кого депортировали. Но моя семья не совсем типичная. Они были в списках на депортацию, но случилась странная история. Это наша семейная легенда.

СМОТРИТЕ ТАКЖЕ:

Андрис Зидерс: расстреляли отца и сослали в Сибирь. Как проходила депортация латышей в 1941 году

Дело в том, что моя бабушка тогда только родила пятого ребенка, и когда русские военные пришли собирать информацию, она кормила грудью новорожденного малыша. И один из военных увидел ее фотографию в молодости на стене и влюбился. Он посмотрел на нее и сказал по-русски: "Не беспокойтесь". И семью не тронули. Тогда в Сибирь сослали только ее мужа, моего дедушку. Он прятался долго, но потом его сдали соседи.

Чтобы его отправить одного, они сфабриковали уголовное дело за эксплуатацию труда нашей родственницы, которая помогала в хозяйстве. В этом смысле наша семья необычная, потому что в большинстве случаев в Сибирь отправляли всю семью, и они все вместе жили там. А у нас получилось, что отправили дедушку, а семья осталась в Латвии. Но местные к ним относились как к ссыльным, к уголовникам. И поэтому мои дяди и мама постоянно чувствовали дискриминацию. Они росли в постоянном страхе быть исключенными из общества. Им нельзя было принимать участие в соревнованиях, их не принимали в пионеры. И, конечно, психологически это ощущение неприкаянности, их травма сильно повлияли на меня. Поэтому я, как и они, все время хотела доказать, что я заслуживаю того, чтобы быть в этом советском обществе.

–​ Фильм стал настоящей исповедью, своеобразной аутотерапией. Помог ли он справиться с этими семейными травмами?

– Да. Это точно было аутотерапией! Поэтому я так долго писала сценарий. Было тяжело вытаскивать свои чувства наружу, прорабатывать травмы. Но после того как я закончила фильм, я могу двигаться дальше. Я больше не думаю об этой советской реальности, которую мы пытались так скрупулезно воссоздать в анимации. Я освободилась от нее.

Меня все время спрашивают, почему я сделала документальный фильм. Я отвечаю, что для художественной картины моих качеств недостаточно, нужен настоящий герой, который действует как Грета Тунберг, например. А в моей жизни самое большое событие – это сбор подписей в классе против военной подготовки во время перестройки. Но я не считаю, что это какой-то геройский поступок, это был такой маленький шаг на пути к демократии.