"Помните, я за вас всех отсидела". Потомки репрессированных требуют вернуть им отнятые квартиры в Москве

Конституционный суд принял к рассмотрению коллективную жалобу Алисы Мейсснер (жительницы Кировской области), Елизаветы Михайловой (жительницы Владимирской области) и Евгении Шашевой (жительницы Республики Коми). Пожилые женщины из разных российских городов обжалуют закон о реабилитации жертв политических репрессий. Их цель – вернуть конфискованное у незаконно арестованных и осужденных в годы Большого террора родителей жилье в Москве.

Тот факт, что Конституционный суд принял жалобу, – значительное событие, говорит один из ее авторов Григорий Вайпан. По статистике КС рассматривает по существу лишь одно обращение из двухсот, а на закон о реабилитации принимает жалобу лишь второй раз в истории – впервые такое было в 1995 году.

В КС обратились только три женщины, но потомков репрессированных жителей столицы, которые пытаются добиться возвращения отнятого у их родителей имущества в районных и городских судах, – десятки, если не сотни. Одна из них – Оксана Андриевская из Ярославля. Корреспондент Настоящего Времени поговорил с Оксаной Николаевной о репрессированных родителях, семейной памяти и квартирном вопросе.

"Мы не волы!"

"Мы жили с мамой и отчимом в доме 14 на 1-ой Мещанской улице. Летом 1937-го сняли дачу в Подмосковье. Мне тогда было три года. В один день заходят трое высоких людей и говорят моему отчиму собираться. Я бросила игрушки и кричу: "Мы не волы! Мы не волы!", – "р" тогда еще не выговаривала. Они его забирают, а я спрашиваю: "Дядя Шура, ты гулять пошел?" Он говорит: "Нет, Тасенька, я не гулять, но я скоро вернусь". И все, они его увезли на "черном вороне", а мы вернулись с мамой в Москву. Больше я его не видела", – вспоминает Оксана Андриевская об аресте своего отчима, Александра Гельфенбейна.

Он преподавал в МЭИ (Московский энергетический институт), любил физику, "был одаренным человеком", рассказывает Оксана Николаевна. Александру Гельфенбейну было 33 года, когда в августе 1937-го его арестовали. Обвинили в создании "Демократической партии" с целью убийства Сталина и Ежова. Было заседание "тройки", которую возглавлял Василий Ульрих (председатель Военной коллегии Верховного Суда, лично расстреливал приговоренных), а потом приговор – высшая мера наказания. Сейчас известно, что Александр Александрович Гельфенбейн похоронен в Коммунарке.

Мама Оксаны Николаевны, Ирина, каждый день после ареста ходила на Лубянку, носила передачки и пыталась узнать, где ее Саша, куда его увезли и за что. В декабре 1937-го она была осуждена Особым совещанием НКВД за контрреволюционную деятельность, приговор – 8 лет лагерей на севере Пермской области.

"Я помню, когда в последний раз [перед арестом] видела маму. У меня были длинные волосы, она сидела и чесала их, я ее просила взять меня с собой на Лубянку, она сказала: "Нет", – ушла и не вернулась. Ее взяли как жену врага народа", – рассказывает Андриевская.

Право вернуться в Москву

Сейчас Оксана Николаевна живет в Ярославле. Три года назад она решила судиться с правительством Москвы за право на компенсацию жилья, которое конфисковали у ее репрессированных родителей. Но сначала Тверской районный суд, а затем Мосгорсуд и Верховный отказали Оксане Николаевне в ее иске.

В марте 2019 года юристы Института права и публичной политики Григорий Вайпан и Наталия Секретарёва подали жалобу в Конституционный суд на федеральный закон "О реабилитации жертв политических репрессий". Они отстаивают право трех женщин, чьи родители были репрессированы и высланы, вернуться в Москву и получить жилье. По федеральному закону у реабилитированных и их семей есть право вернуться в то место, где они проживали до репрессий и высылки. Они также имели право быть первыми в очереди на получение жилья. Однако в 2005 году вступили в силу новые поправки к закону. Теперь реабилитированные лица "обеспечиваются жилыми помещениями в порядке, предусмотренном законодательством субъектов РФ".

В московском законодательстве ничего отдельно про репрессированных и их родственников не сказано, это означает, что к ним применяются общие для всех правила. По столичному закону тот, кто хочет встать на учет и получить жилье, должен проживать в городе не менее 10 лет, не иметь квартиры и быть малоимущим. Таким образом, федеральный закон входит в противоречие с московским, получается замкнутый круг, который не позволяет детям репрессированных восстановить свои права.

"3 июля Конституционный суд принял все три жалобы наших заявительниц к рассмотрению. Решение по ним будет только осенью. Судьи с июля по середину сентября в отпуске, в сентябре или октябре скорее всего будет заседание в Санкт-Петербурге", – рассказал Настоящему Времени юрист Григорий Вайпан.

Война и жизнь в ссылке

После того, как маму Оксаны Николаевны отправили в лагерь, девочка осталась одна и чуть не попала в детский дом. Андриевскую взял к себе на время ее дедушка. Он жил в подмосковном поселке Баковка с новой молодой женой: "У них был свой ребенок, я была им не нужна и только раздражала. Они меня спать укладывают, а я думаю: "Господи, они меня сегодня точно топором зарубят".

Скоро за маленькой Оксаной приехал отец, Николай Федорович. Он был учителем физики, лейтенантом, прошел Финскую войну. Николай отдал дочку в круглосуточный садик, по выходным забирал Оксану домой. Они много гуляли по Москве, и девочка чувствовала, что ее любят. Вскоре отец женился. "Здесь нагрянула война, и мое детство кончилось", – говорит Андриевская.

Николай ушел на фронт. Оксану отдали тете Любе (сестре Николая), и до конца войны девочка прожила у нее в доме. Все это время она отправляла письма маме в лагерь. В последнем письме Оксана написала: "Господи, приезжай, мне уже надоело, что у всех вокруг есть мамы. Когда я уже назову свою маму. У всех есть мамы, а у меня нет".

В 1945 году срок у Оксаниной мамы Ирины закончился, но она не могла вернуться в Москву, нужно было получать специальный пропуск. Через год пропуска отменили, Ирина приехала за дочкой: "Моей маме сказали: "Где сидела, там и живи". Мы с ней и поехали в самый дальний район Пермской области", – рассказывает Андриевская.

Ирина в лагере встретила мужчину, которому дали 8 лет за продажу брюк на рынке, родила от него ребенка. Женщина освободилась раньше возлюбленного, тот продолжал сидеть. Оксана Николаевна вспоминает, как ходила к нему в лагерь за продуктами, у них с мамой еды совсем не было: "Меня мама наряжала, давала рюкзак и список, в каких деревнях останавливаться, в какие хаты заходить, чтобы переночевать. В основном в этих деревнях жили люди, которые уже отсидели сроки. Мне было 12 лет тогда. Я не боялась, люди были хоть и бедные, но честные". Андриевская не может назвать точное название и расположение лагеря, говорит, что он был в 30-ти километрах от деревни Нижнее Язево, куда она ходила в школу. Их дом находился еще в 20-ти километрах от этой деревни.

В 1948 году начались так называемые аресты повторников – стали снова забирать и отправлять в лагеря тех, кто уже отсидел. Ирина испугалась, что если ее опять арестуют, детей отправят в детский дом, поэтому устроила дочку в горный техникум в городе Молотов (сейчас Пермь). После техникума Оксана Николаевна вышла замуж, стала работать в нефтяной отрасли вместе с мужем. Ближе к пенсии они переехали в Ярославль.

"Как будто все зря"

Сейчас Оксане Андриевской 86 лет. У нее два взрослых сына, Александр и Михаил, восемь внуков и девять правнуков. Она пережила сталинские репрессии, "проклятую войну" и тяжелую жизнь с матерью в ссылке. По словам Оксаны Николаевны, теперь она наконец-то спокойно доживает свой век: "Я счастливый человек, сейчас живу в большой квартире, никто не трогает, мне эта квартира в Москве и не нужна. Просто государство должно же нести ответственность. Пусть хотя бы компенсацию выплатят. Одного убили, другую посадили на 8 лет. Ей было 23 года, не посмотрели, что ребенок был маленький. За это кто-то должен ответить".

"Мы с братом Михаилом родились в ссылке на спецпоселении в Пермской области. Со школьных времен помню, были среди нас ребята: одни власовцы, другие бандеровцы, третьи – политические. Мы были политические, так и шли по жизни. Когда я уже в Ярославле стал директором школы, я знал что-то о своей семье, но когда произошла Перестройка, стало все открываться", – рассказывает Александр. Сейчас ему 63 года, три года назад он вышел на пенсию и решил узнать побольше об истории своей семьи: "У нас старинное семейное захоронение на старом Новодевичьем. Мы с мамой ездили туда в прошлом году. От могилы Гоголя справа, впритык, лежат наши Андриевские. Расстраивает, что на кладбище до сих пор эти убийцы лежат, и Ульрих в том числе, и памятник Блохину стоит, главному палачу".

Александр отправлял запросы в архивы НКВД, так ему удалось узнать о судьбах своего деда Николая Федоровича Андриевского и прадеда Федора Самсоновича Андриевского.

Федор Самсонович происходил из рода священнослужителей и стал жертвой сталинских репрессий. Его семья владела усадебной землей (одна десятина, на которой находился дом) и полевой землей (13 десятин): "В 1929 году вместе с раскулачиванием и на священников гонения начались. У отца Федора отбирают большой дом и делают из него детский сад, а его вместе с женой Александрой выгоняют. Они убежали в Смоленск, почему их туда пути привели – неизвестно", – рассказывает Александр. В ноябре 1937-го отца Федора арестовало местное УНКВД. Смоленская "тройка" приговорила его к расстрелу за контрреволюционную деятельность. Захоронен Федор Самсонович в Катыни под Смоленском, рядом с польскими офицерами, расстрелянными НКВД весной 1940 года.

Его сын Николай, отец Оксаны Николаевны, с началом войны ушел на фронт и попал в 24-ю армию. Он хорошо знал немецкий язык, поэтому его назначили начальником батальона охраны Военсовета. В августе 1941 года 24-ая армия участвовала в Ельнинской операции, которой командовал генерал армии Георгий Жуков. Николай Федорович во время операции попал в окружение. Немцы взяли его в плен и отправили в Масюковщину – лагерь для советских военнопленных в Беларуси. В 1942 году, согласно немецким документам, Николай убыл в литовский город Каунас, где на месте бывшего еврейского гетто нацисты создали концлагерь. Что произошло с ним дальше – неизвестно. Александр отправлял запрос в Каунас, чтобы узнать о судьбе своего дедушки, но ответа не получил.

Тему репрессий в семье Александра никогда открыто не обсуждали. Он знал, что его бабушка Ирина, мама Оксаны Николаевны, отсидела в лагере, но подробно о том времени она не рассказывала: "Только сказала как-то: "Помните, я за вас всех отсидела". Еще когда все доедали и оставляли чистые тарелки, она нас за это хвалила, вот такой момент был".

Александр помогал маме составлять исковые заявления в суды, но говорит, что изначально понимал: “ответы будут отрицательными из-за неработающей системы”. По его словам, квартира в Москве – это не главное, важно, чтобы государство признало и раскаялось в том, что против его семьи и против всего народа было совершено преступление: "Необходимы законы о декоммунизации, как был закон о дефашизации, это не дает нам шаг ступить. Мы не знаем, за кого хвататься – за Сталина или еще за кого-то. При Брежневе все было красиво и радостно, но все строилось на обмане. Большая часть моей жизни прошла в обмане, от этого горько. Сейчас ощущение, что мы опять в этот капкан проваливаемся. Как будто живешь зазря, работаешь впустую. Не хочется, чтобы все зазря".