21 января Россию покинула Ася Казанцева – одна из самых известных российских научных просветителей, автор нескольких книг о работе мозга и сознания, популярный лектор и журналист. Казанцева принципиально осталась в Москве после начала полномасштабного российского вторжения в Украину и транслировала в своих социальных сетях однозначно антивоенную позицию.

Русская служба Радио Свобода публикует интервью с Асей Казанцевой.

За прошедшие два года Казанцеву несколько раз задерживали, в том числе под надуманными предлогами, ее лекции срывали, ее домашний адрес опубликовал депутат Госдумы Андрей Луговой. Казанцева с маленькой дочерью покинула Россию по совету своего адвоката, после того как в эфире федерального канала заявили, что она финансирует ВСУ. В первом посте, опубликованном из Тбилиси, Казанцева пообещала, что вернется в Россию, как только "переменится ветер".

В большом интервью Радио Свобода Ася Казанцева рассказала о жизни в Москве во время войны, антивоенном протесте, давлении со стороны государства, "возмущенной общественности" и возвращении в Россию.

"Когда ты высказываешься против войны, то изнутри России твой голос слышнее"

– Давайте начнем с 24 февраля 2022 года. Началась война, и многие стали уезжать, а вы остались, публичный человек с явной антивоенной позицией. Как вы принимали это решение, какие аргументы себе приводили?

– Я в каждом интервью на этот вопрос отвечаю по-разному, потому что аргументов много. Я, вообще-то, люблю свою страну и никогда не хотела из нее уезжать, и первое время мне казалось, что морок рассеется, что можно это переждать. Сейчас понятно, что процесс, во всяком случае, не быстрый, но я по-прежнему в это верю. У меня публичная профессия, и в силу ее специфики я получаю много подтверждений того, что люди-то хорошие, по крайней мере те люди, которых мне видно, моя аудитория.

Я читаю научно-популярные лекции, и в первый год войны отчетливо ощущалось, что людям вообще неважно, про что там я рассказываю: они просто приходят побыть среди своих, провести два часа в атмосфере нормальности, в которой все согласны, что война – это плохо. Где-то летом 2022 года одна девочка на лекции спросила, что ей делать, если ее знакомые поддерживают войну и ей просто больше не с кем дружить. Я ей говорю: "Ну вот вы отойдите после лекции в тот уголок лекционного зала, и пускай туда подойдут все прочие люди, которым не с кем дружить, чтобы вы друг с другом познакомились". И у них действительно сложилась компания, они поддерживают друг друга и помогают друг другу не поехать кукушечкой, а меня отмечают в сторис, когда тусуются. У них теперь даже ребенок собирается рождаться в этой компании.

Кроме этого, понятное дело, была масса всяких других соображений, практических и прочих. В первый день войны я думала, что, наверное, нужно уезжать, как все уезжают. Потом я вечером 24 февраля пошла на Тверскую с голубыми и желтыми шариками, меня там задержали, в автозаке были хорошие люди. И показалось, что это задержание как будто бы дало моральное право или моральную обязанность, тут не отличишь, на то, чтобы оставаться. Потому что когда ты высказываешься против войны, то изнутри России твой голос слышнее и намного больше весит.

Ну и были практические жизненные соображения. У меня бабушка, которой 90 лет, живет в России, и довольно страшно думать про то, что мы можем больше никогда не увидеться. Мне не хотелось бросать мою российскую аудиторию. Наконец, я на момент начала войны была беременна, и мне всегда очень хотелось, чтобы мой ребенок рос в Москве. Я, может, на квартиру в Москве всю жизнь зарабатывала ради того, чтобы родить москвича. Я очень любила, люблю этот город, и мне хотелось его ребенку подарить.

– А варианта оставаться, но не высказываться против войны, продолжить говорить только о науке у вас не было?

– Нет. У меня публичная профессия, и до полномасштабной войны моя аудитория была обильной и многочисленной не только в России, но и в Украине. Я много читала лекций уже после 2014 года в Харькове, в Одессе, в Киеве, во Львове. Перед своей аудиторией я не имела права ничего против войны не говорить. Для меня совершенно одинаково важна моя аудитория в Москве и моя аудитория в Киеве; ну или вот теперь в Тбилиси. И для меня нет разницы, где именно ее бомбят: в Харькове или в Белгороде – нигде нельзя это делать. Даже и те, кто голосовал за Путина в 2018 году, едва ли делали это ради того, чтобы через четыре года он развязал полномасштабную войну.

"Если моя работа не способствует прекращению войны, то зачем она нужна?"

– Задумывались ли вы после начала войны о своей профессии – просветительской деятельности? Не было ли у вас мыслей, что она оказалась бесполезной, не помогла ничего предотвратить, ведь люди в России, несмотря на все просветительство, достаточно массово поддерживают войну? И, с другой стороны, после начала полномасштабного вторжения стала неуместной?

– Я думаю, здесь речь не о том, что наша деятельность бесполезна, а о том, что мы сделали недостаточно. У меня есть чатик посетителей моих лекций, и в нем, когда война началась, на 200 человек нашелся буквально один упырь, и то не очень активный. То есть моя аудитория – она в основном антивоенная, и я думаю, что эти вещи коррелируют. Я думаю, что на научно-популярные лекции ходят как раз люди, которые заинтересованы в науке и прогрессе, и что это подразумевает уважение к ценности человеческой жизни. Это то, чего совершенно нет в войне, – никакого уважения к чуду и таинству человеческой жизни, к ее уникальности, к сложному живому мозгу. Я стою на позиции, что люди важнее, чем все другие животные, именно потому, что у людей настолько сложный и развитый, совершенный, идеальный мозг, который настолько сложно вырастить. Кто ребенка растил, тот знает, насколько беспомощным ребенок рождается, и как он потом превращается в человека, и как много внимания это требует, и как много информации он должен усвоить и обработать. То есть создание человека – это такая сложная штука, что людей уничтожать нельзя. И кажется, что это должно становиться более очевидным, когда ты понимаешь, насколько сложная штука – человек, а про это я как раз и рассказываю как нейробиолог по образованию. Поэтому нет: мне кажется, что если бы популяризации было бы больше, то, может быть, мы бы не оказались там, где оказались.

Вы говорите, что много людей поддерживают войну. Ну как много? Социологические опросы показывают, что отчетливое провоенное ядро – это 10–15% населения, а большая часть людей – лоялисты, принимающие то, что происходит. Если бы они жили в условиях более цивилизованного государства, более гуманных институтов, то они бы не озверевали.

Уместно ли говорить о науке, когда идет война, – это действительно трудный вопрос. Как раз в этом еще одна причина, по которой для меня было важно демонстрировать свою антивоенную позицию, и не отклоняться от нее, и принимать те риски, которые с этим связаны (хотя, конечно, я их несколько недооценивала): этим ты заслуживаешь моральное право на свою работу. Совершенно неочевидно было, что оно есть.

В первые месяцы войны я совершенно не могла ничего делать, как и многие люди. Где-то к середине беременности я начала пытаться брать себя в руки, отнесла последние деньги когнитивно-поведенческому психотерапевту. Это такое направление, которое заточено на решение конкретных проблем в относительно малые сроки. И у меня запрос был именно в том, как вернуть себе моральное право на то, чтобы работать. Если моя работа никаким явным образом не способствует прекращению войны, то зачем она вообще нужна? И психотерапевт построил логическую аргументацию свою на том, что рано или поздно война закончится, и тогда придется как-то компенсировать причиненный ущерб и восстанавливать все разрушенное по обе стороны границы, и с этой точки зрения неплохо бы продолжать действовать для того, чтобы хотя бы наращивать ресурсы, которые потом понадобятся на компенсацию всего происходящего. Ну и, опять же, помогать не сойти с ума и себе, и окружающим.

"Давление выражено тем больше, чем больше личная известность"

– Кремль старался взять просветительскую деятельность под контроль еще до войны: в 2021 году Путин предложил перезапустить общество "Знание" – для "правильных" просветителей, обсуждались так называемые "Правила осуществления просветительской деятельности". После начала войны стало окончательно ясно, что независимый научпоп в России больше фактически невозможен?

– Здесь нет специфики именно научпопа. Все подчиняется универсальным законам шоу-бизнеса, которые ничем не отличаются для популяризаторов науки, или для музыкантов, или для стендап-комиков. Везде люди подвергаются давлению, и давление выражено тем больше, чем больше у них личная известность.

Тех, кто собирает стадионы, быстро начали выдавливать из страны, заставлять извиняться, менять поведение, петь песни вместе с женами участников "СВО". Я не собирала стадионы – я собирала на лекции в городах-миллионниках человек по 300–400, поэтому до меня руки дошли не сразу. Могли бы, наверное, в какой-то альтернативной истории и вовсе не дойти.

– Новое, которое, конечно, хорошо забытое старое, – это возмущенная общественность, которая требует кого-нибудь запретить, вы и сами с этим столкнулись. Вас удивило, что таких инициативных возмущенных оказалось достаточно много?

– Успеха в моей профессии, вообще в любых публичных профессиях, достигают не те люди, которые просто хорошую музыку делают или хорошие стендапы, или про науку хорошо рассказывают, а те люди, которые вызывают у аудитории эмоциональный отклик. Есть много людей, которым я сильно нравлюсь, с моей точки зрения, незаслуженно.

С другой стороны, поскольку все люди разные, то вот это же самое мое свойство – способность вызывать эмоции – также приводит к тому, что кого-то я страшно бешу. И если раньше это была малозаметная часть моей деятельности, то сейчас антивоенная позиция в сочетании с законами про цензуру и прочим поставила меня в очень уязвимое положение. Те люди, которым я не нравлюсь, получили очень много неожиданно сильных и эффективных инструментов и рычагов влияния. То есть если раньше я могла им просто не нравиться и ничего по этому поводу они сделать не могли, кроме как критиковать меня в интернете, то сейчас появилось много возможностей по давлению на площадки, которые проводят мои лекции, по написанию разного рода жалоб и доносов в государственные органы. И понятно, что нашлось какое-то количество людей, которые воспользовались этими возможностями.

И это две стороны одной медали. Я вот сейчас приехала в Тбилиси и два дня занималась только тем, что разгребала сообщения, сотни сообщений в фейсбуке, инстаграме, телеграме, везде, состоящих из поддержки, сочувствия и предложений чем-нибудь помочь, предложений прочитать лекции в разных точках мира. Это большая привилегия и счастье, спасибо дорогому мирозданию за это. Но неизбежна и оборотная сторона, что есть также люди, которым я не нравлюсь, и это, в принципе, тоже окей. Хотя вот конкретно в текущей истории, если бы это были спортивные соревнования, их стоило бы дисквалифицировать за неспортивное поведение.

– Вас не пытались, грубо говоря, заставить сотрудничать: давайте Ася, вы будете рассказывать только что-то умное про мозг, никакой политики, а мы вас включим в число лекторов общества "Знание" и завалим деньгами?

– В явном виде нет. Видимо, я не произвожу впечатления договороспособного человека. Был случай, удививший меня, где-то летом 2022 года, когда общество "Знание" позвало меня читать лекцию и предложило 300 тысяч рублей, что довольно выдающийся гонорар для популяризатора даже моего уровня. Я до сих пор не знаю, была ли это сознательная политика или просто это было такое, что правая рука не знает, что делает левая. Может быть, они просто хотели какого-то популяризатора науки и не поняли, что я популяризатор науки с антивоенной позицией. Они позвали меня читать лекцию срочно, типа через два дня, то есть у них, видимо, какая-то дыра образовалась в расписании. Вполне вероятно, что там не было никакого умысла меня склонить на свою сторону, а просто было внутреннее рассогласование. Но у "Знания" плохая репутация, поэтому я отказалась. 300 тысяч, конечно, хорошо, но доброе имя дороже.

– Вы выражаете антивоенную позицию только в соцсетях или на лекциях в России тоже говорили о ней?

– Время от времени в сами лекции что-то такое вплеталось, но скорее косвенно. Какой-нибудь там зачин к лекции про стресс, в том духе, что сейчас мы все находимся в колоссальном стрессе, потому что ничего хуже за время жизни нашего поколения с дорогим отечеством не случалось. Но в основном на лекциях я про научные исследования говорю. В ответах на вопросы, разумеется, да, спрашивают – отвечаю.

"Возникает логичный вопрос: получается, Путин напал на Украину в интересах Америки?"

– То, как вас преследовали: задерживали по надуманным поводам, отменяли лекции, публиковали ваши личные данные – как будто бы шло по нарастающей. Было ощущение, что вместе с тем сдвигаются и границы дозволенного: сначала можно было выражать позицию в личном блоге, но продолжать читать научпоп-лекции, потом и это оказалось под негласным запретом?

– Вы исходите из того, что есть какие-то закулисные силы, у которых есть единая стратегия. Я в этом сомневаюсь. Я думаю, что есть просто многофакторная история про то, на кого когда обращают внимание. Ну, и обращают внимание сначала на самых больших и заметных, а потом доходят руки постепенно до всех, кто поменьше.

– Что из того, с чем вы сталкивались в России в последние два года, было самым обнадеживающим, а что самым беспросветным?

– Меня обнадежила, как ни странно, история с моим задержанием в метро 30 сентября 2022 года. Меня задержали по камерам, сначала сказали, что как призывника. Я говорю: "Посмотрите на мое пузо, какой же я призывник? Вы с дуба рухнули?" Они удивились сами, говорят: "Ну, не знаем, наша система "Сфера" говорит, что надо вас задержать. Сегодня мы задерживаем призывников. Пойдемте разберемся". Повели меня в этот кабинетик милиции в метро, позвонили куда-то, говорят: "Вот у нас девушка беременная, как она может быть призывником?" Им сказали, что, раз беременная, значит, это не призывник, а значит, это из-за референдумов ее задерживают. Из опасения, что я пойду, видимо, в Кремль пузом Путина свергать в честь референдумов. "Но, значит, – говорят, – надо все равно отвезти в отделение, провести беседу, взять объяснительную". Сначала два полицейских меня задержали, потом еще два оформляли, потом два полицейских меня конвоировали в ОВД, потом два полицейских меня там обрабатывали, проводили со мной воспитательную беседу, спрашивали: "Объясните, почему вас задержали?" Я говорю: "Понятия не имею, почему меня задержали". Они говорят: "Так и пишите: понятия не имею, почему меня задержали. А может, вас раньше задерживали?" Я говорю: "Да". – "А, ну вот, вас потому и задержали, что раньше задерживали".

И обнадеживающим тут было то, что было очевидно, что им всем ясно, что они занимаются фигней. Что никто из этих восьми человек, которые уделяли мне время, не понимал, зачем они должны уделять мне время. Это давало некоторую надежду, что, может быть, они перестанут заниматься ерундой, не захотят больше, может быть, они найдут себе какую-нибудь другую работу. Они же, наверное, тоже приходили в полицию, чтобы пользу обществу приносить, преступников ловить, а вместо этого беременных конвоируют на объяснительные беседы. Ну, фигня это, и они тоже транслировали, что им самим кажется, что это фигня, но просто вот у них система такая, протокол такой, что они не могут меня просто взять и отпустить.

А самые беспросветные моменты – это когда моя бабушка, которой 90 лет, мне пересказывает, что ей по телевизору говорят. Что войну между Россией и Украиной развязала Америка, чтобы ослабить Россию, Америка заставила Россию напасть на Украину. Об этом и полицейские, кстати, тоже мне говорили. Но тут возникает логичный вопрос: тогда, получается, Путин – иностранный агент, напал на Украину в интересах Америки? Вот на этом месте люди обычно зависают.

– Что вам пишут из Украины ваши читатели, посетители ваших лекций?

– Люди из Украины, по крайней мере та часть, которая относится к моей аудитории, всю войну не перестают меня поражать тем, насколько они мужественны и великодушны, потому что они же меня еще и утешают. Когда меня задерживали или еще были какие-то проблемы, люди из Украины высказывали мне сочувствие и поддержку, отчего мне каждый раз хотелось провалиться сквозь землю, потому что их проблемы не идут ни в какое сравнение с моими проблемами.

"Изнутри виднее, что в России тоже еще теплится живая жизнь"

– Как для вас выглядел антивоенный протест внутри России? Кто-то говорил, что повязывать зеленые ленточки – это смешно, кто-то – что даже такие действия угрожают тюрьмой и очень ценны.

– В первые недели было много митингов, и их, конечно, жестко зачищали. То есть полиции было во многих местах больше, чем протестующих, полиция бросалась на толпы и выхватывала из них людей. Где-то в первых числах марта 2022 года была демонстрация на Новом Арбате, когда ОМОН цепью побежал на людей, все бросились врассыпную и некоторые люди спрятались в фотоателье.

Когда война закончится, я непременно напишу в фейсбуке хвалебный пост про это фотоателье, которое прятало людей по подсобкам, в своих подвалах, для того чтобы не отдавать их полиции.

По данным "ОВД-Инфо", всего за антивоенные протесты задержали порядка 20 тысяч человек, и это много, потому что задерживали все-таки не всех, кому-то удавалось уйти. Когда говорят, что все русские никуда не годятся, это неправда, потому что ни в одной, наверное, империи, которая напала на соседнее государство, не было такого количества людей, которые сознательно шли рисковать своей свободой. Потом, когда стало понятно, что полиции больше, чем протестующих, и что вас просто повинтят, оштрафуют и эти деньги пойдут в бюджет, демонстрации более-менее прекратились. Была еще вторая волна демонстраций во время мобилизации, но тоже жестко подавленных.

Но было много, действительно, вот этого маленького партизанского антивоенного протеста. Люди ходили ночами развешивать зеленые ленточки, и это тоже важно, потому что каждая зеленая ленточка показывает сотням других людей, что они не одиноки. Про это очень много экспериментов в социальной психологии: главная задача пропаганды – создать у несогласного впечатление, что он один, совсем один, и главная задача контрпропаганды – показать, что это не так. Поэтому зеленые ленточки – это важно. Просто вот идешь ночью по Москве, и, например, на воротах Высшей школы экономики – десять зеленых ленточек, которые утром снимут, но за ночь они появляются снова и снова. Это важно. Так же как сейчас, скажем, очереди на подписных пунктах Бориса Надеждина тоже показывают людям, что они не одни, и тоже в этом смысле обладают воодушевляющим действием.

В основном, конечно, протест ушел в интернет, и ключевую роль там играли те люди, которые уехали и были в физической безопасности. Все смотрели Шульман и Каца и этим утешались.

– Что вы думаете о проблеме непонимания между уехавшими и оставшимися? Согласны, что уехавшие все меньше представляют оставшихся – в обоих смыслах?

– Такая проблема существует, и она связана не столько с тем, что у людей разная информация, сколько с эмоциональным восприятием. За других страшнее, чем за себя. Когда ты сам находишься в физической безопасности, ты острее чувствуешь ту физическую небезопасность, которая распространяется на остальных, в отличие от ситуации, когда ты сам принимаешь все те же самые риски, что и твои друзья, и знакомые.

Есть такая шуточка, что человек пересекает границу из России в свободный мир, оборачивается и говорит: "Вы что там, трусливые ничтожества, до сих пор не свергли Путина?" – в следующую секунду. Но сильнее другое: что человек пересекает границу – и ему становится намного страшнее за всех тех, кто остался. От этого восприятие становится более черно-белым; изнутри виднее, что в России тоже еще теплится живая жизнь, а снаружи кажется, что все утонуло в черной мазутной луже.

"Политика государства сейчас такова, что перед выборами нельзя оставлять в России людей, высказывающихся против войны публично"

– В декабре 2023 года депутат Андрей Луговой опубликовал в своем личном телеграм-канале ваш домашний адрес. Это в этот момент вы поняли, что серьезно недооценивали риски, связанные с вашей публичной антивоенной позицией?

– Были две волны: одна произошла в середине декабря прошлого года, а вторая произошла только что, в середине января.

В середине декабря отменили несколько презентаций моей книжки, и одновременно появился пост Лугового с моим домашним адресом и телефоном. О том, что это произошло, я узнала, потому что у меня начал разрываться телефон – мне стало писать много незнакомых людей. Надо сказать, что большинство из них писали с поддержкой и сочувствием. Тем не менее было неприятно, учитывая те угрозы, которые встречались в комментариях к посту Лугового. Мы тогда переехали с Елизаветочкой, с моей дочерью-младенцем, в другой конец Москвы, в съемную квартиру. Я раздала сразу несколько интервью про то, что мы по адресу, опубликованному Луговым, давно не живем, и это, в принципе, было правдой, но нюанс в том, что "давно не живем" составляло полтора часа на момент первого из этих интервью. Ну переехала в съемную квартиру и начала дальше готовиться к лекциям.

Я села делать новую лекцию про мозг, про то, как он воспринимает деньги. Довольно интересная тема, потому что это такое торжество абстрактного мышления. Ни одно другое животное не реагирует так ярко с точки зрения работы центров вознаграждения в мозге на настолько абстрактные стимулы. Я должна была прочитать эту лекцию в Питере, в Казани и в Москве. В Петербурге я успела ее прочитать, а перед Казанью и Москвой пошла новая волна хейта по большим прокремлевским пабликам, таким как "Ридовка", где два миллиона подписчиков. "Ридовка" написала, что вот, значит, Ася Казанцева выступает против "СВО", а сама продолжает читать лекции прямо в Москве. Мне позвонил на следующий день организатор моей московской лекции и сказал, что он хочет ее все-таки отменить, потому что ему поступило много звонков с угрозами. Причем угрозы были адресованы ладно бы мне, ладно бы ему самому, но угрозы были адресованы, во-первых, его сотрудникам, которые просто билеты проверяют, а во-вторых, в адрес зрителей, гостей. Ему намекали, что какой-нибудь взрыв может на лекции произойти, зрители могут пострадать, а зрителей тоже подвергать опасности не хочется.

А из следующего поста в "Ридовке" и из сюжета на канале "Россия-24" я с удивлением узнала, что финансирую ВСУ и призываю других людей тоже финансировать ВСУ. Я была изумлена, потому что как человек хотя и неосторожный, но все-таки не сумасшедший, живущий и работающий в России, я не припомню, чтобы я лично призывала финансировать ВСУ или сама это делала.

Стала вчитываться. Выяснилось, что в декабре 2022 года я репостнула длинный и красивый текст своей коллеги Насти Травкиной, научного журналиста из Киева. Там было много литературных и библейских метафор о том, какие нравственные выборы ставит война России и Украины перед всеми людьми, которые как-то оказались причастны с той или с другой стороны к мясорубке истории. Но в этом посте действительно было одно предложение о том, что надо донатить ВСУ, на которое я, видимо, тогда просто не обратила внимания. Да и никто не обратил, и только один какой-то заботливый человек через 20 часов после публикации поста сделал скриншоты, больше года эти скриншоты берег, а потом передал их общественному движению "Зов народа", каковое, в свою очередь, отправило их в Следственный комитет и в ФСБ с призывами со мной разобраться.

Репост я удалила, когда все это стало мне известно, но спросила своего адвоката, чем мне это грозит, и адвокат сказал, что грозить мне это может чем угодно: там широкий выбор подходящих статей, могут при желании и пожизненно посадить.

– Это было на прошлой неделе, и как раз тогда вы и решили уезжать из России?

– Да, это буквально вот среда-четверг прошлой недели. Хорошая новость заключалась в том, что, раз уж они меня любезно предупредили по федеральному каналу, скорее всего, и не хотели посадить, а хотели дискредитировать, напугать и выдавить из страны. Я предполагала до отъезда еще прочитать запланированную на воскресенье лекцию в Казани, потому что люди билеты купили, но вечером в субботу мне позвонили организаторы и сказали, что они тоже вынуждены свою лекцию отменить. Так что вместо Казани я полетела в Тбилиси.

– Паспортный контроль прошли спокойно?

– Да, проблем на выезде у меня не было. Я думаю, сейчас никаких уголовных дел против меня нет. Просто политика государственная, видимо, сейчас такова, что перед выборами нельзя оставлять в России никаких людей, которые высказываются против войны сколько-нибудь публично. Ты либо уедешь, либо сядешь. Поскольку у меня младенец, то я предпочла уехать, потому что младенцу не объяснишь, что я решила бороться за светлые идеалы. Тем более таким дурацким образом.

– Пока вы жили в России, вы большую угрозу ощущали от государства в лице полиции, ФСБ или вот от этих стукачей, возмущенных общественников вроде "Зова народа"?

– Некоторое время эти две ипостаси существовали параллельно. Государство меня кошмарило как Казанцеву Анастасию Андреевну, задержанную на антивоенном митинге. Государство не обращало на меня внимания как на Асю Казанцеву, научного журналиста. А на Асю Казанцеву, научного журналиста, обращала внимание именно Z-общественность, что выражалось в том, что они заваливали жалобами любые площадки, адреса которых становились известны. Но это не очень мешало проводить лекции, потому что мы просто с 2022 года переключились на проведение лекций в тайных местах. И я уехала именно тогда, когда у меня возникло ощущение, что эти две линии начали объединяться, что Z-хейтеры мои достучались и до государственных структур или, по крайней мере, очень стараются достучаться, и у них это, вероятно, получится.

Мне понятна и близка позиция Навального, который вернулся в Россию, понимая и принимая риски, но он все-таки делал это более сознательно, и он политик, а я нет. И у него дети достаточно взрослые, и у них есть мама, а у моей дочери другой мамы нет, и она очень маленькая. Поэтому я решила, что, видимо, героем мне не быть. И не думаю, что мне должно быть за это стыдно.

– В первом посте после отъезда вы написали, что вы российский журналист и вернетесь в Россию первым рейсом, когда ветер переменится. Вам не кажется, что такая любовь к России – это своего рода морок, поживете сейчас без задержаний и отмен лекций, и возвращаться уже станет не таким обязательным делом?

– Мне 37 лет, и все самые счастливые годы своей жизни я провела в России, формировалась там как личность и состоялась как профессионал. И ко мне приходили люди, от Калининграда до Владивостока, от Сочи до Норильска, и кто-то из них уехал, а кто-то из них и не уехал, и, я думаю, больше не уехало, чем уехало. Один миллион уехал, а 141 миллион остался – или сколько там сейчас живет в международно признанных границах Российской Федерации.

Я человек, который профессионально работает с русским языком. Я привязана к языку в первую очередь, а большая часть людей, говорящих на русском языке, живет в России. Понятно, что они есть и за пределами России. И теперь мне предстоит работать для тех, кто живет за пределами России, но большая часть моей аудитории по-прежнему там. И я не думаю, что за оставшееся отведенное мне время жизни я смогу настолько полюбить какую-то другую профессию на каком-то другом языке, как ту, которая у меня была.

Я себя чувствую все время как в анекдоте про мужика, который говорит джинну из бутылки: "Хочу, чтобы у меня все было", – а он отвечает: "Мужик, у тебя все было". Но это когда я думаю о себе и фокусируюсь на себе. А когда я думаю о рассерженной Z-общественности и фокусируюсь на них, то тогда я чувствую себя в другом анекдоте, про женщину-психолога, которая шла вечером по парку, на которую напали, избили и изнасиловали, она поднимается, отряхивается, качает головой и думает: надо же, такой молодой, а уже столько проблем.

СМОТРИТЕ ТАКЖЕ:

"Последняя возможность остаться на свободе". Из России уезжают уличные художники

Читай нас в Телеграме

Подписаться