– Что, видели меня в интернете? – опустив стекло автомобиля, спрашивает 80-летняя Галина Ивановна у молодого охранника. Тот, ошарашенный, молчит и часто моргает. – Это новенький, – повернувшись ко мне, снисходительно поясняет Галина Ивановна и продолжает атаковать остолбеневшего парня:

– Там, в интернете, очень много про меня написано. "Питерская мать Тереза, неизвестная России" называют. Я даже в "Модном приговоре" была.

Настоящее Время рассказывало о Галине Яковлевой: пенсионерка-блокадница разъезжает по Петербургу в белом фургоне с надписью "Доброта". Она занимается благотворительностью: ищет предприятия и бизнесменов, которые могли бы пожертвовать продукты или вещи, и развозит полученную помощь по социальным домам, интернатам, домам малютки, помогает одиноким старикам и нуждающимся. Сначала поддерживала знакомых, попавших в беду, постепенно масштаб ее благотворительного предприятия разросся до пятисот подопечных​.

Накануне 75-летней годовщины снятия Блокады Ленинграда я еду с Галиной Ивановной на пассажирском сиденье ее фургончика и спрашиваю, что она помнит про те страшные годы. Она – в обычной жизни болтушка и хохотушка – рассказывает о Блокаде неохотно, скупо.

– Когда началась война, я в детский сад ходила. Налеты, бомбежки были обычным делом тогда. И вот во время одной воздушной тревоги мы, малыши, стали прятаться в большой чугунной трубе. И рядом взорвалась бомба. Многие дети оглохли, а некоторые, как я, онемели.

Остались мама и Галя

Только-только научившаяся говорить девочка замолчала почти на десять лет. В Ленинграде маленькая Галя жила вдвоем с мамой. Однажды они вернулись из детского сада – а дом разрушен бомбежкой.

– Пришли – дома нет. Так бы и скитались, если бы не мамин дядя, он жил в другом районе. Его семья нас приютила, прописала в своей двухкомнатной квартире. Жили все вместе: дядя, его жена и их дочка, которая училась в медицинском на акушера. Она первая и умерла.

Галина Ивановна почти не помнит отдельных событий первой страшной блокадной зимы, в детской памяти они слились в одно: все время было страшно и очень хотелось есть.

– Летом, конечно, легче. Собирали крапиву, щавель, даже подорожник. Любая зелень шла, суп из нее очень вкусный. Я и сейчас больше всего люблю пироги с крапивой, щавелем, очень они мне нравятся.

Еще помню из раннего детства эпизод: мама очень часто варила какой-то студень. Я его ела, нравилось. А потом случайно увидела, из чего она варит: зашла на кухню, а там кастрюля стоит и в ней варятся мерзкие очищенные хвосты, скелеты хвостов, я даже не знаю, от кого. Мне так противно стало, рвота подкатила. С тех пор я на студень смотреть не могу, даже слово это слышать. Если в магазине в мясном отделе лежат хвосты, я ничего не могу покупать, даже сыр, быстрее ухожу – выворачивает просто.

Первую блокадную зиму не пережила тетя. Потом дядя. Мама и Галя опять остались одни.

– Мама сама их хоронила, на Большеохтинском кладбище. Потом, много лет спустя, я рядом с ними маму похоронила, и рядом с ней место осталось для меня. Мама же не захотела уезжать, когда нас эвакуировали. Знала, что те, кто уезжает, уже назад в свои квартиры приехать не смогут. Она сказалась больной, чтобы остаться дома.

Дети войны

Галина Ивановна без шапки и перчаток в двадцатиградусный мороз энергично руководит добровольными помощниками. Вытаскивает коробки, сортирует вещи – мы приехали в "Комплексный центр социального обслуживания населения" и разгружаемся.

– А билетов в театр нет? – спрашивает работница центра.

– Есть, на сегодня, – кивает Галина Ивановна.

На верхнем этаже дома – социальное жилье для одиноких стариков. Чистая, небогато обставленная квартира. На одной стене – черно-белые портреты военных лет, на другой – цветные фото племянников. Хозяйка – 91-летняя Анна Петровна – тоже пережила войну, хотя и не в Ленинграде.

– Мы жили в прифронтовом городе, у меня почти все в семье воевали: папа, братья, сестра. Большая семья была: пятеро детей, мама и папа. Брат Вася, ему только восемнадцать в сорок первом исполнилось, ушел на фронт – и больше мы его не видели. 5 февраля 42-го года мама получила похоронку. Вот висит его портрет, самый крайний.

Анна Петровна рассказывает, как вернулась в начале войны из пионерлагеря, как рыла окопы вместе с мамой, как шила белье для солдат.

На обратном пути из социального центра Галина Ивановна вспоминает, какой жизнь была потом, после Блокады.

– Я ведь родилась в 39-м году, поэтому после войны помню больше. Помню, как мне тяжело было, я до шестого класса почти не разговаривала. Языка немых не знала, все жестами только показывала. Очень надо мной в школе смеялись, издевались. Не любила я туда ходить.

У меня и ноги плохо слушались, я все время в валенках ходила... Одевались плохо, как сейчас говорят, в секонд хенд: кто что отдаст.

Мне надо было в школу ходить, а у меня не было передника. И пока мама была на работе, я смотрю: занавески висят у нас, модные. Сняла их и подумала: сейчас сошью передник. Это был класс третий. Я могла вообще все сшить, поневоле научилась. Вышел красивый, нарядный передник, с крыльями большими. Мама идет, я подхожу к ней в дверях: "Мамочка, поклянись, что ты не будешь меня ругать!" – "Что ты натворила?" – "Ну поклянись, что не будешь!" Она меня очень строго держала, била меня незнамо как. Вытаскиваю передник, она говорит: "Нет, я не буду ругать". На материал же все равно не было денег.

Только благодаря одной моей подруге, которая приходила и занималась со мной вечерами, я выучилась грамоте. А врач один подсказал: петь! Как только можешь, сначала про себя, потом вслух пытаться, разрабатывать голос. Так постепенно я и восстановилась. Поэтому я теперь такая болтушка, потому что очень долго молчала... Жизнь прожил – а как-будто вчера все это было...

Подсолнечное масло и бумажные вазочки

Каждый день Галины Ивановны наполнен делами. "Мне нравится мой ум – он очень быстрый! Я очень хорошо все планирую. Как-то мне отдали 500 килограммов мяса, и надо было быстро его распределить и развести по подопечным, пока оно не оттаяло. А сейчас мне пожертвовали несколько коробок с елочными игрушками, их тоже надо отдать, еще резиновые тапочки – взрослые и детские, туалетную бумагу и салфетки и по мелочи всякого", – сидя за рулем, она планирует сегодняшнюю благотворительную миссию.

– В дом приходящий – что-нибудь приносящий, – приговаривает Галина Ивановна, заходя в офис предприятия, куда мы приехали забрать несколько шестилитровых бутылок с подсолнечным маслом.

Своим благотворителям она привезла подарки: самодельные прихватки расцветки "вырвиглаз" ("Это из старой одежды одна моя подопечная шьет") и карандашницами из оригами ("Сама делаю вечерами").

– Да зачем, у нас такого уже много, – женщина в офисе машет в сторону шкафа, верхняя полка забита бумажными карандашницами, вазочками и лебедями.

– Так вы домой берите! – не смущается Галина Ивановна.

– Мы берем, – грустно отвечает женщина.

Как фокусница, Галина Ивановна вынимает из кармана еще и йодные маркеры – кто-то пожертвовал целую коробку. Раздает всем, кто оказался в офисе: "Очень нужная вещь, если порезались или йодную сетку наносить". Я тоже получаю две штуки.