24 февраля – в годовщину начала полномасштабного вторжения России в Украину – на Берлинале состоится премьера документального фильма Евгения Титаренко и Виталия Манского "Восточный фронт". В центре картины – сам Евгений и его товарищи по медицинскому батальону "Госпитальеры", которые эвакуируют раненых с передовой. Фильм создан при поддержке Настоящего Времени.
Перед премьерой мы поговорили с Манским о важности происхождения режиссера, решении показывать жесткие сцены и об отсылках к "На Западном фронте без перемен".
– Вы – режиссер украинского происхождения, но долгое время жили и работали в России. Второй режиссер фильма – украинец. Насколько, вам кажется, происхождение режиссера для таких больших фестивалей сейчас важно? Ведь у некоторых есть принципиальная позиция не приглашать режиссеров из России, даже если их фильм не поддерживался государственными органами.
– Прежде всего я хочу обратить внимание, что с нами в конкурсе Encounters есть картина молодого автора из России (речь идет о фильме "Клетка ищет птицу" чеченки Малики Мусаевой – НВ). И это российская картина, несмотря на то, что она, насколько я понимаю, не имеет поддержки государства.
Также сейчас идет финальное голосование на "Оскар". Там в номинации "Лучший короткометражный документальный фильм" присутствует "Выход" якутских авторов Максима и Евгении Арбугаевых. Поэтому я бы сказал так: настоящее кино, кино состоявшееся, кино конкурентоспособное и заявляющее какие-то важные месседжи обществу, оно пробивает себе дорогу.
Вероятно, можно сказать, что на Берлинале теперь нет обязательного русского участия, как бы заложенного уже в самой структуре фестиваля. Не подразумевается больше, что в конкурсе или в какой-то важной программе непременно должна быть русская картина. Может быть, для русского кино только хорошо, что оно лишилось этой форы.
Да, у меня есть большой кусок жизни, который я провел в России. Там я работал и формировался как кинематографист, но воспитывался я и мои главные университеты, конечно, в Украине, во Львове – в свободном городе, в свободной атмосфере, в европейской культуре. Своему языку и мироощущению я научился во Львове. В этом смысле я совершенно очевидно украинец. Но при этом я не хочу увильнуть и как-то отказаться от своей ответственности за то, что Россия делала, делает и еще сделает для мира, для Украины. Нет, это, конечно, моя ответственность, коль скоро я там провел большую часть своей жизни.
– Когда я смотрела фильм, я спрашивала себя, для кого он. Мне кажется, украинцам и украинкам вряд ли стоит его смотреть, потому что они и так все знают, все видели, в том числе более страшные вещи, а фильм еще и ретравмировать может.
Эта картина заставляет каждого оказаться в окопе
– Я думаю, людям, которые погружены в пространство этой войны, этой трагедии, фильм действительно немногое добавит. Нужно проверить. Я еще не общался с украинцами, которые видели картину. Но совершенно очевидно, что для людей, которые находятся за пределами этой войны, эта картина обязательна к просмотру, несмотря на свою жесткость и натуралистичность.
Это картина, которая заставляет каждого оказаться в этом окопе, содрогаться от вот этой детонации пола в моменты взрывов. Это понимание, что эта война не где-то там, что этот фронт защищает каждого зрителя от того, что эта война придет в их дом. Может быть, для тех, кто находится на этой войне, картина не будет столь шокирующей, но, думаю, для них она может быть важна как часть отражения той реальности, которая является их буднями.
– Отснято было очень много, и понятно, что в кадре, условно говоря, было много потенциальных протагонистов. Как вы выбирали, на ком сосредоточиться в итоге?
– Во многом выбор героев определился той командой, в которой служит сам Женя и с которой он прошел не только ту войну, которая началась для многих всего лишь 24 февраля 2022 года. Он с ребятами – с Головой, Субботой, Супчиком – я их называю по позывным – еще в войну 2014 года был вместе. [Для съемок фильма] на касках этих парней, а также еще одного участника отряда, Миллера, были установлены камеры, которые документировали происходящее.
Еще выбор героев был обусловлен тем, кто смог приехать в тыл в Ивано-Франковск. Мы показываем вот эту небольшую передышку, куда они приехали, чтобы повидаться с семьями и участвовать в крещении сына Субботы Ярика. Один из их сослуживцев, Коса, не смог приехать, но его мы сняли в Киеве в День незалежності. Как раз начинается с этого картина, а буквально в следующем эпизоде мы видим, как Коса пытается спасти жизнь солдата, которого они вывозят из-под Гостомеля.
– В титрах вы указаны как автор фильма. Евгений Титаренко указан как режиссер и оператор. То есть структура – именно ваша?
– Летом Женя мне показал те самые съемки с камер регистратора, в том числе какие-то шокирующие кадры. Мы говорили, каким может быть фильм, основанный на этих материалах. Я не сразу вошел в проект. Вначале был скорее консультантом и давал рекомендации, как сделать этих людей понятными, объемными, как их представить так, чтобы они были не роботами-киборгами, а узнаваемыми людьми, к которым можно испытывать сострадание.
В рамках этих бесед стало возникать понимание, что Женя с ними уже так много прошел, что у них уже разговоры на другом уровне, он уже не может вернуться к каким-то более фундаментальным темам или их предъявлениям. Тогда я стал искать форму, которая могла бы этих людей оживить, персонифицировать. Тогда выяснилось обстоятельство, что будет вот это крещение [сына одного из участников батальона]. И тогда я уже придумал эту всю конструкцию и стал искать оператора, который может должным образом выполнить эту задачу. Нам с Женей стало понятно, что это может быть совместным фильмом, где Женя будет не только режиссером военной части, но и героем картины.
– Сцена с мычащими коровами, увязшими в грязи, вызвала в памяти знаменитую сцену с ранеными кричащими лошадьми из "На Западном фронте без перемен". Эти сцены перекликаются еще и тем, что там рядом санитары, которым вроде как нужно в первую очередь спасать людей, но страдающим животным тоже хочется помочь. И это просто настолько страшно. Там "На Западном фронте", тут "Восточный фронт". Вы же понимали, куда отсылает эта сцена? Вы на это рассчитывали?
– Абсолютно. Мы искали решение фильма. Когда-то в юности я читал Ремарка и сейчас пролистал. Потом я посмотрел новую картину "На Западном фронте без перемен". Я искал точки опоры в этой литературе, в этом месседже. Изначально Женя пришел с другим названием картины. Мы его долго держали – для Жени оно было важным. Но потом мы шаг за шагом понимали, что приходим все-таки к "Восточному фронту". Когда мы принимали это решение окончательно, для нас, конечно, было определенной точкой опоры название "На Западном фронте без перемен".
– Почему вы решили показывать реально шокирующие кадры? Люди, сидевшие рядом со мной, ахали. В первой части фильма был момент, когда кто-то за кадром говорит, мол, вот лежат разорванные тела. Но мы их не видим. А в конце фильма нам уже все показывают: на носилках люди тяжелораненые, потерявшие конечности…
Мы приняли для себя решение постепенно всасывать зрителя в этот водоворот ужаса войны
– Мы приняли для себя решение постепенно всасывать зрителя в этот водоворот ужаса войны. Не делать это моментально, чтобы у зрителя уже не было шансов выбраться. Мы хотели, условно говоря, под такую бравурную музыку посадить зрителя в эшелон, возможно, даже выпить с ним бокал вина. А эшелон этот отправляется на фронт, двери уже закрыты, и выйти на полустанке ни у кого нет шанса.
Мы хотели, чтобы зритель оказался на этой войне. Чтобы он понимал, насколько трагична, насколько преступна, насколько ужасна эта война, развязанная Россией. Насколько героичен и насколько жертвенен сегодня народ Украины. Мы вместе с героями, которых мы уже к этому моменту чувствуем, чье пространство жизни, чьих матерей, жен, детей мы видели, с кем мы уже находимся в каких-то интимных отношениях. У нас уже нет шансов отвернуться от того кошмара, в котором они вынуждены, может быть, проживать последние минуты своей жизни.
– Мне показалось, что одна из нитей этого фильма – мысли о детях, желание оставить что-то после себя. Эти разговоры, что бойцам нужно сдавать сперму, разговоры о желании иметь детей… Вы просто отобрали и показали нам именно эти разговоры или они реально ведутся постоянно?
– Конечно, разговоры ведутся на разные темы. Документалист – это человек с увеличительным стеклом, которое он подносит над тем или иным жизненным обстоятельством, делая его более выпуклым, и это становится образом. Может быть, даже сами герои, когда они об этом говорят, до конца не понимают, насколько символическая для них эта тема. Они сами ее поднимают, она является частью их тревог и мыслей.
Может быть, наша роль действительно в том, что мы вдруг над такой абсолютно бытовой, неяркой деталью поднесли увеличительное стекло, и вдруг это стало шокировать не меньше, чем кадры войны. Мы же видим молодых, здоровых парней, у которых жизнь впереди, не у всех у них есть дети и не у всех у них, может быть, будут дети, если учитывать, какое количество ребят гибнут на фронте каждый день.
– В конце фильма написано, что персонажи говорят на русском и на украинском. Вам было важно подчеркнуть это?
– Это скорее техническая информация, а не определяющий титр, в который заложен гиперсмысл. Нам было важно объяснить зрителю, который смотрит фильм с субтитрами и в силу отсутствия знания языка не различает русский и украинский, что люди между собой общаются на обоих языках. Была идея отмечать в субтитрах, на каком сейчас языке говорят, но мы поняли, что это бы просто мешало. Поставить этот титр в начале картины мы не посчитали для себя возможным, потому что тогда он бы имел какой-то нарочитый, символический смысл.
С другой стороны, конечно, это важная для зарубежной аудитории информация, в том числе развенчивающая миф, который взяла на вооружение российская пропаганда, что, дескать, она защищает русский язык в Украине. В той копии фильма, которая будет показываться украиноязычным и русскоязычным, будет другой завершающий титр – посвящение тем, кто погиб на этой войне.
– Евгений приезжает на Берлинале. Кто-то еще из протагонистов будет на премьере? Или это вообще нереально?
– С началом войны в Украине введено военное положение и выезд для мужчин запрещен. Да, в фильме один из героев рассказывает, что собирается в Польшу, у него было на это разрешение. Он уехал и сейчас уже в США. На премьеру он не приедет. Что касается Жени, то ему сделали разрешение на выезд, чтобы он представил картину.
Есть определенный лимит времени, которое мужчина может находиться вне территории Украины. После Берлинале мы сразу едем в Латвию, где картина является официальным фильмом закрытия фестиваля "Артдокфест/Рига". Потом Женя успевает еще на два дня поехать на Фестиваль документального кино в Салониках и затем возвращается в Украину. Вот, собственно, все, если говорить о героях.
– Дату премьеры 24 февраля вы сами выбрали или вам предложил фестиваль?
– Конечно, это решение фестиваля, и мы приняли его с пониманием и определенным грузом ответственности. Все-таки один из крупнейших фестивалей в мире делает фокус на твою картину, когда ставит ее в такой важный для всего мира день. Может быть, мы были бы рады, если бы наша картина была показана в другой день, чтоб на нее было меньше давления обстоятельств.
Может быть, для картины, для зрителей, для жюри это было бы лучше. В конце концов, мы соревнуемся с другими картинами и не хотим никаких фор. Мы бы хотели бороться за победу на основе того, что мы сделали, без вот этих дополнительных ходулей, но таково было решение дирекции фестиваля, и мы его принимаем.
