В дни Пражской весны 1968 года и последовавшего за ней военного вторжения СССР и его союзников Комитет госбезопасности с особым вниманием следил за настроениями советских граждан. Чекисты тщательно отслеживали, что писали и говорили о событиях в Чехословакии советские студенты и рабочие, члены партии и диссиденты, вернувшиеся из-за границы туристы и приглашенные иностранные специалисты.

Важно было знать и настроения солдат советской армии, которые принимали или могли принять участие в оккупации. Рассекреченные сводки с зафиксированными “правильными” и “идейно вредными” суждениями жителей и гостей УССР теперь хранятся в архиве Службы безопасности Украины. Сейчас этот архив рассекречен, и Настоящее Время публикует выдержки из писем, перехваченных спецслужбами.

Снова война?

По обе стороны границы еще за несколько месяцев до начала операции “Дунай” многие догадывались, что СССР будет силой усмирять “отбившуюся от рук” Чехословакию. Поползли слухи, что вторжение может привести к большой войне – или с НАТО, или с теми социалистическими странами, отношения с которыми успели ухудшиться (Китай, Румыния, Албания).

Члены семей военных – и кадровых, и срочников – боялись, что родных отправят в Чехословакию. Особенно это касалось тех, кто служил в пограничном Прикарпатском военном округе, в Западной Украине – их, в случае чего, послали бы первыми.

“Боюсь за мужа. Его призвали в армию, вдруг пошлют в Чехословакию. Там могут произойти столкновения”, – фиксировал КГБ высказывание заведующей яслями из Ужгорода по фамилии Минтелеску в июле 1968 года.

Мобилизация военных запаса в нескольких украинских областях и учения накануне вторжения порождали ожидание всеобщей мобилизации и панические настроения. Во многих селах и городах люди массово кинулись скупать спички, соль, сахар, мыло, крупы.

Военнообязанные игнорировали повестки и не приходили на пункты призыва. Некоторых приходилось ловить и доставлять с помощью милиции.

На фоне перемен в Чехословакии чекисты отмечают некоторый рост националистических настроений в Украине. В том числе – среди части резервистов. Львовянина Ивана Гладкого в мае призвали в армию. Он служил в части, большинство в которой составляли украинцы. Резервисты открыто говорили о нежелании “воевать за других” и требовали демобилизации. Некоторые из них еще и пели на территории части "националистические песни" – какие именно, в доносе не уточняется. В итоге часть резервистов-украинцев якобы демобилизовали, прислав вместо них кадровых военных.

“Зловещей и опасной” называл обстановку в войсках отправленный на переподготовку в июле 1968-го житель Хмельницкого.

“Нас посылают в экспедицию за границу. Если не пошлют это будет чудесно, а пока вооружают до зубов. Каждый день приходят слухи – один хуже другого”, – отмечал он в письме, которое было перехвачено кгбшниками.

Другой призывник из Хмельницкого по фамилии Никитюк писал жене о военных, которые уже успели побывать в Чехословакии (еще до полномасштабного вторжения – видимо, во время июньских учений “Шумава”). Уже тогда, по его словам, местное население встретило чужих солдат весьма недружелюбно.

“25 июля началась мобилизация в армию. Ужас! Каждый день кого-то нет… В городе паника, разобрали соль, сахар, мыло, все хватают. Отзывают всех из отпусков. Берут в армию всех, несмотря на возраст. Завтра иду за станок, заменить ушедших в армию. Многие отказываются, удирают от мобилизации. Принимаются самые строгие меры”, – так жительница Ровно в письме описывала ситуацию в своем городе.

В ночь на 21 августа войска СССР и союзников массово вторглись в Чехословакию, и тревога среди части населения стала еще ощутимее. Родственники военных, которых послали на запад, какое-то время ничего не знали. Официальным сообщениям советских СМИ особой веры не было, а альтернативные источники информации блокировались все тем же КГБ. Это стало благодатной почвой для новых слухов.

Например, в первый же день операции, 21 августа, в Запорожье какой-то мужчина рассказал, что в ЧССР уже погибли 600 советских военных.

А 80 больных солдат на вокзале в Черновцах приняли за доставленных с запада раненых.

В одном из сел Ровенской области заговорили о массовой мобилизации. В итоге женщины побросали работу в поле и разошлись по домам. Местным активистам пришлось убеждать односельчан, что никакой массовой мобилизации нет и не будет.

Двуличная сволочь с гнилым нутром слепого теленка, зверее фашистов

Через какое-то время после вторжения советские военные начали отправлять из Чехословакии письма домой. Перлюстрацией (тайным просмотром личной переписки – НВ) занималась специальная группа сотрудников КГБ, находящаяся во Львове. По итогам “проработки” они готовили для начальства две подборки с наиболее характерными интересующими спецслужбу фрагментами. К сожалению, в сохранившихся документах не указаны имена авторов писем, места их проживания – очевидно, все они из Украины – и точные даты написания и отправки. Предположительно, все письма были отправлены с конца августа по конец октября 1968 года.

Некоторые военные высказывают удовлетворение, что операция проходит без масштабных столкновений. “Но а то, что мы стоим здесь уже который месяц без семей – это не так уж страшно. Во всяком случае, согласись, на много это лучше, чем если бы пришлось каждую пядь этой “дружеской” земли брать с боями, опять разбрасывать русские кости по чужим землям. А к этому шло”, – отмечает один из них.

После ввода войск Варшавского договора ситуация в ЧССР хоть и меняется к лучшему, но слишком медленно, говорится во многих письмах. “Контра по-прежнему свирепствует”, – так в глазах одного из отправителей выглядели последние попытки сохранить достижения Пражской весны.

“Не перестают распространять ложь и клевету на все хорошее, что сделали наши отцы и старшие братья… Слишком далеко зашли люди с их демократией”, – добавляет он.

“Контра” – это прежде всего Александр Дубчек, главный инициатор чехословацких реформ, еще некоторое время сохранявший лидерство в местной Компартии. “Двуличная сволочь” с “гнилым нутром слепого теленка”, – не скупились на эпитеты советские солдаты.

Авторы писем признают: абсолютное большинство чехов и словаков – на стороне “контры”. Сомнений в том, что ввод войск против воли большинства жителей страны нужен и оправдан, никто в переписке не высказывает.

“А народ здесь настроен только за них, за этих пассивных людей, которые привели свой народ к свободе действий. Одним слово, что хотят, то и делают, полная анархия”, – сетует военный.

При этом чехословацкая “контра”, как утверждается в одном из писем, “зверее фашистов”.

Понятно, что участников вторжения “неправильные” чехи воспринимают как оккупантов, требуют, чтобы они возвращались домой. Один из солдат признается: после таких разговоров у него возникает желание пустить в ход приклад автомата.

По его же словам, особенно тяжело приходится в Остраве (промышленный город на востоке Чехии – НВ): там в ход идут камни, тухлые яйца и даже пули. Он упоминает о множестве жертв с советской стороны.

Особое раздражение у советских солдат вызывает чехословацкая молодежь – “развращенная буржуазными взглядами”, “слабо разбирающаяся в создавшемся положении”, “воспитанная в мещанских взглядах на жизнь”, “морально распущенная”, “ненавидящая русских”.

Для солдат логично, что “идеологическая незрелость” местной молодежи связана с их внешним видом, это вполне в духе лекций на комсомольских собраниях. Вражеским атрибутом, например, считаются длинные волосы. В одном из писем рассказывается о “волосатых парнях”, которым чехословацкие власти якобы выдали форму и оружие, и которые “разъезжают на мотоциклам по селам и учиняют физический террор” по отношению к просоветским настроенным людям.

Антисоветские взгляды молодым людям навязывала чехословацкая интеллигенция, в том числе преподаватели, считали военные. В одном из писем есть такие строки: “В школах, институтах учителя и профессора преподают ученикам и студентам клеветнические нападки на Советский союз, на социализм, а эта лохматая молодежь им охотно верит”.

Даже после ввода войск СМИ Чехословакии не стали полностью лояльными и продолжали, как выразился военный, “в тонкой форме лить грязь” на Советский Союз и его армию.

Ничуть не лучше, по мнению автора еще одного письма, отношение местных военных. Чехословацкий батальон должен был оставить свои казармы – в них собирались разместиться советские войска. Владельцы помещений почему-то забрали из них все,что могли, поломали печи и побили окна. “...вот тебе и друзья”, – искренне недоумевает солдат из СССР.

Другой военный констатирует: “Не были они сволочи нашими друзьями и не скоро будут”.

“Мы их понемногу приучиваем слушаться, но врагов мы нажили на десятки лет”, – уверен еще один боец. На роль советских войск в соседней стране он смотрит по-мессиански: “Долго нам придется наводить здесь порядок и выкорчевывать гниль, которая завелась еще с 1963 года”.

Как убедить жителей Чехословакии в том, что оккупация страны чужими войсками – это хорошо? Представитель советской армии считает, что все просто: нужно “вопреки всем препятствиям сгонять их на митинги как можно больше напихивать их нашими идеями”

“Больше не выдержу и убегу отсюда”

Тема многих писем – ужасные условия службы, сравнимые с тюремными. Понятно, что это не могло не сказаться на моральном состоянии военных.

“Живем в поле, в палатках, а уже осень, сыро и холодно”, – жалуется один из офицеров. Но хуже – вынужденное безделье: никто не знает, чем ему заняться, куда приложить свои умения и навыки. По словам офицера, единственное занятие находящихся в ЧССР военных – борьба с холодом, грязью и дизентерией.

“Мы живем как свиньи, все грязно”, – подтверждает другой “интернационалист”.

Отправку в Чехословакию срочники воспринимали как некое наказание. И не понимали, почему “исполнением интернационального долга” “покарали” тех, кто хорошо показал себя во время службы.

Один из срочников жалуется: пока он находился в соседней стране, в его военном билете появилась запись: “уволен в запас 21 июня”.

“Не знаю, хватит ли у меня здоровья дожить до демобилизации. Ведь у меня было очень тяжелое ранение – пуля попала в правую часть легких. Не знаю, дорогая, как дальше будет, но обстановка сильно и даже сильно напряженная. Всего 99 процентов за то, что не вернешься живым домой, а один процент, что вернешься”, – рассуждает в письме еще один солдат. Вернулся ли он домой живым, неизвестно.

Такие же опасения звучат и в другом письме: “Я не хочу скрывать от тебя, возможно даже я больше не увижу тебя да и всех остальных. Некоторые матери воинов уже ходят в траурной одежде, возможно, и моя мать оденет ее”.

Один из военных рассказывает, что основные потери армия понесла не во время столкновений при вторжении, а от несчастных случаев, когда подразделения разместились в полях и казармах. Виной тому в первую очередь алкоголь.

“Я не очень большой пьяница, но иногда настроение падает до нуля, нигде не находишь себе места, да его-то искать негде – палатка четыре на четыре. Вот плюешь на все, на эту проклятую жизнь, на здоровье и даже на тот день, когда родился”, – пишет о службе советский гражданин.

Вслух возмущаться положением дел военные не могли – уставом было предписано “стойко переносить все тяготы и лишения”, а недовольных могли записать в “провокаторы” и “предатели Родины”. Многие сверхсрочники пытались уволиться, но получалось это не у всех.

“Многих, конечно, под разными предлогами задерживают, не хотят отпускать из армии, а они сейчас специально напиваются пьяными, чтобы их просто-напросто выгнали”, – говорится в солдатском письме.

Призывники, не имеющие возможности добровольно покинуть службу, невзлюбили уезжающих из Чехословакии сверхсрочников. В одном из писем их сравнивают с “крысами, бегущими с тонущего корабля”.

В качестве крайней меры отдельные бойцы начинают рассматривать дезертирство: “Если не отпустят, то я, наверное, больше не выдержу и убегу отсюда. Эх, если бы ты знала, как это мне все надоело... ”

В одном письме упоминаются проблемы с психикой у находящихся в ЧССР военнослужащих: “Здесь уже некоторые сверхсрочники начинают в полном смысле слова сходить с ума, уже двоих отправили”.

Неудивительно, что в такой обстановке военных посещали и суицидальные мысли: “Иной раз сядешь и приходит в голову и довольно часто, зачем меня мать родила. Хочется взять автомат и пустить пулю в лоб”.

Отношение советских военнослужащих к введению войск в Чехословакию во многом совпадало с реакцией всего общества. И солдатам, и гражданским были свойственны и одобрение внешней политики СССР, и ненависть к “контрреволюционерам”, и искреннее непонимание причин отношения чехов и словаков к советскому режиму, и боязнь большой войны.

“На гражданке” находилось немало тех, кто в разговорах и письмах осуждал вторжение и даже, рискуя свободой, протестовал против него. А вот в изученных солдатских письмах среди всей “крамолы” нет ни одного случая, когда военный признавал, что он, пусть и поневоле, стал оккупантом.

Материал подготовлен в рамках проекта Центра исследований освободительного движения "Deconstruction. Aрхивы КГБ для медиа" при поддержке посольства Чешской Республики в Украине в рамках программы Transition, а также Международного Вышеградского фонда совместно с Министерством иностранных дел Королевства Нидерландов.