Валерия Черноморцева – бывшая белорусская политзаключенная. Осенью 2022 года к ней в квартиру пришли с обыском по уголовному делу за участие в акциях протеста против режима Лукашенко 2020 года. Сначала Валерию арестовали на 10 суток, а затем до суда отправили ее в СИЗО-1 в Минске. Позже ее приговорили к двум с половиной годам ограничения свободы ("домашней химии") по статье "Организация и подготовка действий, грубо нарушающих общественный порядок, либо активное участие в них". Вскоре после того, как Валерию освободили из-под стражи, она покинула Беларусь.
До ареста Черноморцева занималась исследованиями сталинских репрессий и жизни белорусских узников ГУЛАГа. Поэтому, когда она сама оказалась в тюрьме, она не могла не проводить параллелей между событиями 30-х годов XX века и тем, про происходит на ее родине сегодня, в XXI веке. Она рассказала телеканалу "Настоящее Время" о том, что ей помогало не потерять силу духа за решеткой, и как в тюрьмах пытаются сломить волю белорусских политзаключенных и заставить их отказаться от борьбы с режимом.
В СИЗО-1 в Минске на улице Володарского Валерию держали в камере 8-3. Текст, который Черноморцевой приходилось произносить каждое утро, навсегда отпечатался в ее памяти:
"Гражданин начальник, в камере 8-3 находятся восемь человек, дежурная по камере – Черноморцева Валерия Викторовна, обвиняемая по статье 342.1, поставленная на профилактический учет как склонная к экстремистской и другой деструктивной деятельности", – произносит она.
Черноморцева рассказывала, что ее задержали по "делу экскурсоводов" (нескольких сотрудников туристической отрасли в Беларуси обвинили в том, что они проводили экскурсии на белорусском языке и не придерживались официальной идеологии).
"В то время меня в Беларуси не было, но когда вернулась – попала под раздачу и я, – говорила она. – Задержание и обыск проводили сотрудники КГБ".
"Они искали в моем фейсбуке конкретную фотку, и они выкачали весь фейсбук, при мне его выкачали какой-то программой к себе, а после удалили, – рассказывает Черноморцева. – Я об этом очень жалела".
В СИЗО-1 на улице Володарского Черноморцеву привезли в годовщину "Ночи расстрелянных поэтов". Это ей тоже показалось не случайным.
(Ночь расстрелянных поэтов – массовое убийство представителей белорусской и еврейской интеллигенции, а также деятелей белорусской культуры, науки и искусства в ночь с 29 по 30 октября 1937 года во Внутренней тюрьме НКВД и в Пищаловском замке в Минске. Это один из самых значимых моментов сталинских репрессий в БССР – НВ).
В СИЗО-1 на Володарского в Минске было много политзаключенных, выступавших против режима Лукашенко: репрессии тогда как раз набирали обороты.
"Меня сразу поразило, что при поступлении сотрудники СИЗО сами говорили, что вот этот и этот арестованные проходят по "народной" статье" о протестах, – подчеркивает Черноморцева.
В камере на восьмерых в СИЗО она провела три месяца до суда, камера почти все это время была полной.
"Большинство сидело по политическим статьям. Беда – вечная нехватка свежего воздуха из-за слабого проветривания, и еще табачный дым. Конечно, многие болели. И я в том числе, потому что у меня свой букет болезней: и тахикардия, и диабет… Но в хорошей компании болезнь переносится легче, – рассказывала Черноморцева. – В камере у нас был тонометр, и это многим помогало, так как среди нас были женщины, которым за шестьдесят, и имелись проблемы с давлением".
У нее самой в СИЗО тоже сразу возникли проблемы со здоровьем.
"Приступы у меня начались сразу, как я заехала в спецприемник на Окрестина, там у меня произошел первый приступ. Я не знаю, что это было: говорят, что это паническая атака, но я не чувствовала никакой паники, я просто вырубалась, – рассказывает Валерия. – Руки, ноги вырубаются, сознание уходит в тоннель, начинает сильно биться сердце, и ты просто вырубаешься. Постепенно, уже на Володарке я научилась с этими приступами немного справляться".
"Со мной заехала на Окрестина 60-летняя женщина, бывшая врач. Она сразу говорила, что у нее много болезней, и когда у нее началось буквально через день обострение одной болезни, мы, наверное, полсуток не могли добиться, чтобы ее забрали в госпиталь. Потому что как? Это же нужно с ней ехать, охранять, а никто (из сотрудников) не хочет этого делать, – рассказывает Черноморцева о жизни в СИЗО-1. – Мне было, если честно, очень тяжело. Я думала, что я была к этому подготовлена, но оказалось, что нет. Были неожидаемые сложности".
Валерия рассказывает, что ее знание истории ГУЛАГа помогало ей за решеткой, в частности, в общении со следователями.
"Например, был хороший опыт бывших заключенных ГУЛАГа – как "спрыгивать" с вербовки. И я считаю, что я очень хорошо "спрыгнула", – смеется она. – Например, они мне сказали: "Ты можешь не ехать в тюрьму, ты можешь сразу что-нибудь подписать и поехать в Вильнюс". Они знали, что я собираюсь в Вильнюс. Я им в ответ рассказала историю, не говоря ни "да", ни "нет" сразу: эту историю мне рассказывал бывший заключенный ГУЛАГа, Эрнст Константинович Сабилло – она про то, как как вербовали в советское время одну молодую баптистку".
"Когда ее попросили стучать на своих, рассказывать, что происходит на их собраниях, она сказала: "Я подумаю, я не знаю". А через неделю она пришла к ним и говорит: “Слушайте, с кем ни советовалась, никто не советует с вами сотрудничать”. И больше вопросов у следователей к ней не было".
Валерия много говорит о пыточных условиях, которые создаются для арестованных, когда их перевозят с места на место, в том числе в суды. Аналогичные истории о том, что заключенных часто морят голодом и часами оставляют в холодном или невентилируемом помещении, рассказывали и многие политзаключенные в России.
"Говорят, что самая темная часть ночи – перед рассветом. Так вот для меня самый сложный день был (кроме дня задержания) – день суда, – рассказывает Черноморцева. – Мне наручники сильно жали руки: какие-то были у них проблемы, что если рукой двигаешь, они просто зажимаются. И я просто еле дождалась приговора. Я услышала, что будет "химия", то есть это значило, что меня должны были выпустить. Но я не услышала, когда огласят приговор – сегодня или завтра. И я сидела в этом "стакане" в суде (помещение, в котором заключенные ожидают перевозки) и не знала, куда меня повезут назад: в тюрьму или выпустят".
"Вообще суды – это страшно, на самом деле. Я просто в ужасе, как люди выдерживают эти суды, которые идут по несколько месяцев, – подчеркивает Черноморцева. – Потому что тебе делают все, чтобы каждый день ты приезжал в зал суда в полусознательном состоянии. В шесть часов утра тебя забирают из камеры, фактически не успев ничего, только поесть приносят на полчаса раньше, но в 5:30 утра ты не особо хочешь есть, и вообще не про это думаешь. Ждешь в "отстойнике" (одиночная камера в подвале), потом эти "голые шмоны" (обыски с полным раздеванием) страшные... Я реально начинала там терять сознание".
Валерия сравнивает условия в спецприемнике (ЦИП) на Окрестина и в ИВС (СИЗО) на Володарского. "Совсем немного, но в ИВС лучше в сравнении с ЦИП", – замечает она.
Но самое страшное, по ее словам, – "конвейер", когда человека сначала держат 15 суток на Окрестина, потом везут в другую тюрьму и держат там, потом судят онлайн, не давая выйти на свободу, и потом снова отправляют за решетку.
"Людей 15 суток держат на Окрестина, потом закидывают к нам в камеру на ИВС, после снова судят онлайн и назад закидывают на ЦИП – вот такой конвейер, – рассказывает она. – Например, я знаю, что так было с Настей Лойко (правозащитница, осуждена на 7 лет в Беларуси за "разжигание вражды и розни" – НВ), которая фактически в то же время, что и я сидела, но мы практически не пересеклись. Уже когда меня привезли на "Володарку", я слышала, что в соседней камере Настя Лойко 60 суток просидела – это ужасно".
"Самое страшное , что может быть в тюрьме, – это так называемый "общий шмон" на Рождество, перед Новым годом. Ищут "бражку" (алкогольный напиток), которую люди на Новый год, может быть, ставят. Но зная, что будет этот шмон, ясно, что люди ее заранее выпивают, – рассказывает Валерия о тюремной жизни. – Во время "шмона" ты должен вынести в принципе все из камеры. Ты все должен вынести в коридор, раскладываешь свой матрас, на этот матрас тебе вываливают все твои вещи, все там [переворачивают], потом личный еще досмотр. Короче, вот это самое такое страшное".
"Выходные и праздники в СИЗО – это самые сложные дни, конечно. Потому что ничего не происходит, не приносят никаких писем. Чем больше выходных, тем тяжелее", – отдельно замечает Черноморцева.
Она искренне радуется тому, что ее приговорили лишь к "домашней химии", а не к реальному сроку в колонии.
"На самом деле я благодарна Богу, что я не доехала до "Антошкина" (женская исправительная колония №4 в Гомеле на улице Антошкина), – признается Валерия. – На самом деле я не знаю, насколько возможно это пережить. Может быть, я и пережила бы. Но я очень благодарна Богу, что я не доехала".
Она также рассказывает о вещах, которые помогали ей в тюрьме.
"Вот маечка, на ней драник и надпись "Все будет хорошо". Мне передали эту маечку, и я именно ее надела в суд. Это очень вдохновляющий принт, и передала мне его очень хорошая девушка, – вспоминает Черноморцева. – Другой для меня важный артефакт – это фото Ларисы Гениюш: для меня это не просто известная поэтесса, это пример жизни. Ее в заключении называли мамой, а ее стихи называли "глюкозой".
"Уже потом, когда она уже была известной белорусской диссиденткой, без гражданства, бывшей политзаключенной, к ней ездила белорусская интеллигенция, студенты. И даже к ней ездил председатель того времени Верховного Совета Максим Танк – уговаривать, чтобы она приняла советское гражданство, – рассказывает бывшая арестантка. – И когда к ней ехали, ее называли "бабулей", говорили: "Едем к бабуле". И моя подружка, зная эту историю, мне прислали фото "бабули". И это фото было со мной на Володарке и очень меня поддерживало".
"На день рождения в тюрьме делался тюремный торт. Я знаю уже теперь рецепт, и даже его прошлый раз повторяла на день рождения, – смеется Черноморцева. – Коржи можно заказать в тюремном магазине, или даже иногда их передают, также можно заказать сгущенку, орехи: они давятся металлической миской, которую тебе выдают. Орехи, шоколад, изюм – все это укладывается на коржи и поливается сгущенкой. Иногда, если есть масло, можно сделать крем из масла и сгущенки. Очень вкусный тортик!"
"И вот у меня был тортик на день рождения, и нам передали даже бело-красно-белую пастилу и мармеладных пингвинчиков. У меня один пингвинчик остался на тот момент, и у меня был тортик под названием "Одиночный пикет пингвина", – рассказывает она.
"А на Новый год у нас было "тюремное шампанское", минеральная вода с шипучими витаминками, ее тоже можно было заказать. И когда в минеральную воду добавляют шипучие витаминки, то такое "шампанское" получается, – улыбается Валерия. – Я даже не знаю, зачем ставить бражку, когда вот такое нормальное есть".
Она вспоминает еще одну историю, связанную с едой в тюрьме:
"Когда я вышла на свободу, я на следующий же день пошла забирать свои вещи и заодно передала девочкам передачу: ведь ты уже знаешь, что можно передавать. Например, пиццу можно передавать только "Четыре сыра", больше ничего, – рассказывает Валерия. – И я это знала и специально передала пиццу "Четыре сыра”, кальмары под сыром и пирожные безе, причем написала, что это (разрешенный) зефир".
"А приемщица такая: “Черноморцева, вы уже вышли? Слушайте, но это же не зефир? Вы что, хотите сломать систему?" – вспоминает Валерия. – А я говорю: "Ну нужно же проставиться девочкам в камере, что я вышла". Так что вот, я как бы пробовала сломать систему с помощью пирожных безе".
Черноморцева называет самым главным "сокровищем" любого политзека немногочисленные письма, которые до него доходят в тюрьме, и призывает людей на воле писать политзаключенным как можно чаще.
"Это реально праздник, когда тебе присылают письмо, – подчеркивает она. – Наши известные политзаключенные сейчас находятся в режиме "инкоммуникадо" (без связи). И я считаю то, что сейчас происходит, то, что жгут и рвут письма, адресованные политзаключенным и от политзаключенных, – это одно из самых тяжких преступлений. Они словно сжигают чувства, самые добрые, самые важные, сжигают самые сильные слова поддержки".
"Я думаю, что вот эти цензоры, которые думают, что они "ничего не делают" и только "выполняют обязанности", они должны также понести наказание – не меньше, чем другие мучители, охранники и судьи", – внезапно жестко отмечает Валерия.
Политзаключенная говорит, что она верующий человек и во многом надеется на Бога, и именно вера во многом помогала ей в тюрьме: "Думаешь, что какие бы ни были сильные режимы, а Бог все равно сильнее".
****
Политические репрессии в Беларуси уже затронули по меньшей мере 50 тысяч человек. Прямо сейчас за решеткой находится более 1300 политзаключенных, и этот список пополняется каждую неделю. Причем заключением под стражу репрессии в отношении противников Лукашенко в Беларуси не заканчиваются: давление на политзаключенных в тюрьмах и колониях постоянно усиливается.
