Суд над Алексеем Навальным по делу об экстремизме закрыли для журналистов, просто отключив трансляцию: судья не обосновал во время открытой части заседания (его сначала транслировали для прессы и зрителей), почему делает процесс закрытым. Навальному по новым обвинениям грозит до 30 лет лишения свободы. А в минувшие выходные стало известно, что другому осужденному политику, Владимиру Кара-Мурзе, приговоренному в России к 25 годам лишения свободы, перестали передавать письма через сервис "ФСИН-письмо" – они не проходят тюремную цензуру.
Как политиков лишают связи с внешним миром и как им удается обходить запреты – эти вопросы мы обсудили в эфире Настоящего Времени с адвокатом Иваном Павловым.
— Как, по вашему мнению, стоит расценивать действия ФСИН, которая не пропускает письма Владимира Кара-Мурзы?
— Ну как? Если они могут осуществлять цензуру, то, по идее, могут какие-то письма пропускать, какие-то не пропускать. То, что не пропускают все письма, это вызывает, наверное, основной вопрос. Дело в том, что сейчас власть борется со всем, что представляет для нее угрозу. А угрозу представляет буквально все, что говорит правду, говорит то, что не совпадает с основной позицией партии, как говорится. В свете этого в любых высказываниях может усматриваться какая-то незаконная информация, которую как раз цензоры и выявляют в этих письмах. Соответственно, любые антивоенные какие-то выражения могут трактоваться как незаконная информация и не пропускаться через цензуру.
— Как вообще работает тюремная цензура? Все ли письма заключенных перечитываются или Владимир Кара-Мурза на каком-то особом счету?
— Ну, конечно, на особом счету: приговор, который он получил, – 25 лет – это максимум из того, что вообще можно было назначить человеку. Обычно учитываются и отягчающие вину обстоятельства, и смягчающие вину обстоятельства. [Но в случае Владимира Кара-Мурзы] человек, который вообще впервые был осужден, был приговорен к наивысшему сроку лишения свободы – это говорит о том, что приговор не столько законный, сколько эмоциональный. Понимаете, сейчас ко всем инакомыслящим власть относится как к врагам: нет больше уже обвиняемых, нет подсудимых, нет осужденных, есть враги. И Владимир Кара-Мурза один из первых врагов режима, поэтому к нему всегда будет особое отношение, где бы он ни находился, до тех пор, пока режим будет у власти.
— Давайте поговорим про еще одного так называемого врага режима. Суд над Алексеем Навальным по "делу об экстремизме" будет закрытым. В чем необходимость его закрывать, что там такого могло бы быть сказано?
— Это не первый раз, когда власть закрывает судебные процессы по делам, которые рассматриваются в отношении Алексея Навального и ФБК. Делается это для того, чтобы из этого процесса не делали трибуну. Чтобы люди, публика, широкая аудитория не знали, какими аргументами оперирует защита, какими аргументами оперирует сам подсудимый, которые в большинстве случаев очень болезненны для власти, потому что они представляют из себя правду и обличают эту власть в совершении множества всяких нехороших действий, в том числе преступлений. Поэтому власть заинтересована сделать так, чтобы об этом процессе никто не узнал, а узнали только приговор – то есть официальную позицию, выраженную в официальном документе, приговоре суда, в котором, скорее всего, только резолютивная часть будет оглашена.
И здесь, конечно, многое зависит от адвокатов, которые участвуют в деле. Я понимаю, что адвокаты сейчас тоже находятся в группе риска, от них получены наверняка всякого рода подписки о неразглашении. И конечно, адвокаты сейчас преследуются и в уголовном порядке, и в дисциплинарном порядке. Минюст при любом, так сказать, отклонении может внести так называемое представление в адвокатскую палату – и органы адвокатского самоуправления обязаны будут рассмотреть это представление и принять к адвокату какие-то меры дисциплинарного воздействия. Недавно мы узнали, что к адвокату Новикову, например, столичная палата применила высшую меру дисциплинарного воздействия и лишила его адвокатского статуса. Адвокаты сейчас в группе риска: если раньше можно было бы рассчитывать на то, что адвокаты выйдут после суда или какого-то следственного действия и расскажут общественности вообще все, что происходит, – сейчас им приходится тяжело. Приходится выбирать слова, а иногда просто отказываться от комментариев, потому что им грозит серьезная опасность.
— Что сейчас вообще происходит с оппозиционерами, которые получили сроки, как власти их пытаются лишать возможности общаться с внешним миром и зачем это делать? Я понимаю, вы уже сказали, что опасаются им предоставлять трибуну в виде судебного процесса, но тем не менее.
— Информационная изоляция, блокада – это такое средство, не новое для режима. Раньше применяли его, например, во всех делах, когда ученых или еще кого-нибудь обвиняют в государственной измене. Человека бросают на две недели в одиночную камеру – и первые две недели в СИЗО, в основном в Лефортово, человек проводит в одиночке без телевизора (телевизор есть, но антенна не работает). Первые две недели должна быть такая полная информационная изоляция для того, чтобы сломать человека, чтобы его деморализовать.
Что касается оппозиционеров сейчас, которых тоже помещают в такую обстановку, когда им не дают возможности общаться с внешним миром, не дают возможности даже вести переписку, которая разрешена законом, – это тоже говорит о том, что к ним относятся как к врагам, которым нет никакой пощады. Соответственно, из этих всех обстоятельств я понимаю, что закон по отношению к определенной группе лиц не действует вовсе, то есть к ним [власть] будет применять весь репрессивный арсенал, который есть сейчас у режима.
