В декабре 1970 года в городах Польши вспыхнули протесты. Волнения начались в Гданьске и позже перекинулись на Щецин, Мальборк и другие прибрежные города. Группы рабочих нескольких предприятий вышли на стихийный митинг из-за повышения цен. Их поддержали студенты. Ситуация становилась все более напряженной, в Варшаве создали кризисную группу из министров, начальников полиции и армии, чтобы остановить протесты и избежать повторения Познаньского восстания 1956 года.
Пропагандистские листовки c призывом о прекращении забастовок не подействовали, и политики решились на военный разгон демонстраций: 41 человек был убит, 1164 человека ранены, более 3000 мирных жителей арестовали.
Известный польский документалист Томаш Вольский нашел реальные аудиозаписи телефонных разговоров между официальными лицами, принимающими решение о разгонах протестующих, и использовал покадровую анимацию, чтобы оживить их, превратив каждого из политических деятелей в кукольную версию самих себя. Вместе с аниматором Робертом Совой режиссер скрупулезно воссоздал мрачные кабинеты коммунистических бюрократов и начальников.
Зритель попадает в темные накуренные помещения c тяжелой и громоздкой мебелью, видит пепельницы, переполненные окурками, столы с изобилием фруктов и закусок. Официальные лица буквально висят на телефоне, одновременно выпивая друг с другом. Настоящие уличные протесты, запечатленные на черно-белой 16-миллиметровой пленке, перекликаются с кабинетными сценами. Режиссер противопоставляет фигурам начальников в темных кабинетах живые лица реальных людей с улиц, пострадавших от их решений.
Мы поговорили с режиссером о работе над фильмом и о исторических параллелях с польскими протестами 2020 года.
– Как вы считаете, "1970" – исторический фильм?
– В какой-то мере да, он рассказывает о реальных событиях. Но я не думаю в таких категориях. Как и предыдущий мой фильм "Обыкновенная страна", который рассказывал о Польше через историю офицеров секретных служб, "1970" можно назвать found footage фильмом (фильм, основанный на якобы найденном материале, например "Ведьма из Блэр" – НВ), а не историческим. Потому что я не опирался строго на факты.
Например, декабрьские восстания 1970 года происходили в течение семи дней, была определенная хронология. Но меня это не волновало, меня больше интересовали эмоции, которые я ловил в телефонных разговорах. То же самое с архивными съемками – я смешивал разные города, в которых происходили забастовки, меня не волновало, будет ли в кадре Гданьск, Гдыня или Щецин, я это все называл прибрежной зоной. С одной стороны были они все, с другой – Варшава. И драматургия развязывалась между этими двумя местами. С точки зрения истории многие жители Гданьска могут заметить и сказать, что там есть кадры из других городов. Но для меня это было неважно, эти небольшие детали меня не волновали. Поэтому фильм не исторический.
– Как вы нашли этот невероятный аудиоматериал? И почему никто его не уничтожил, ведь это такое явное свидетельство преступлений?
– Я искал материал для предыдущего фильма, работал в архиве, который хранит материалы коммунистического периода Польши. В основном этим архивом пользуются журналисты и телевизионные пропагандисты. Они ищут там материалы, доказывающие, например, сотрудничество определенного человека с коммунистами. Документалисты не работают с этим архивом. Но я решил попробовать найти там что-то интересное.
Я проверил около 90% хранящейся пленки. Когда я услышал записи этих разговоров, я понял, что у меня в руках сокровище. Я отложил его, закончил предыдущий фильм и вернулся к материалу. Почему меня это заинтересовало? Я никогда не слышал голоса тех, кто был ответственен за ужасные события 1970 года. Обычно все рассказывали о событиях с точки зрения жертв. На второй ваш вопрос сложно ответить. После 1989 года, когда в Польшу пришла демократия, к сожалению, коммунистические секретные службы не прекратили свое существование. И в течение года они уничтожали множество документов, пленок, материалов. Мы себе даже не представляем, сколько всего было уничтожено.
Честно говоря, я не понимаю, почему эти материалы остались. Иногда это случается потому, что кто-то неправильно подписал катушку, перепутал название или не нашел того, что искал. А может, потому, что были какие-то политические предпосылки.
– А эти люди знали, что их разговоры записывают?
– У нас нет прямых доказательств того, что они знали. Но если прослушать все аудиоматериалы, создается ощущение, что да. Для меня главным доказательством этого является то, что на этих записях нет никаких личных разговоров. В 1970 году не было мобильных телефонов, нельзя было в любой момент связаться с родными. И если бы у меня, например, была возможность в те времена пользоваться служебным телефоном, то я бы, конечно, позвонил жене и спросил, как поживают мои дети и как вообще дела. Но в этих записях нет ничего подобного.
Иногда были какие-то разговоры, в которых люди начинали говорить о личном, но они моментально прерывались. Еще одно доказательство того, что они знали, – это то, что в обычной жизни эти люди очень много бранились, но на записях мы слышим совсем немного обсценной лексики. Они понимали, что им нужно себя контролировать. Другой вопрос, который возникает, когда начинаешь рассуждать об этих записях, почему вообще это все записывалось? Но у меня нет однозначного ответа на него. Это могли делать в образовательных целях, чтобы понимать, как поступать в подобных кризисных ситуациях, или, наоборот, в политических – собрать информацию, чтобы избавиться от конкурентов.
– Как вам пришла идея использовать именно кукольную анимацию?
– У меня было это сокровище, эти записи, и мне надо было найти способ проиллюстрировать их. Документалисты по-разному это делают – кто-то использует хронику, кто-то нанимает актеров для перепостановки. Но я не хотел ничего подобного. Я не хотел брать фотографию говорящего, делать стоп-кадр и пускать его голос. Это не кино, так кино не работает. В какой-то момент я представил фотографию, которой не существует. Это был кабинет политика в момент этих разговоров – в моей голове это было мрачное помещение с темными шторами, с сигаретным дымом, один персонаж говорит по телефону, другой пьет кофе. И в моей голове я медленно приближал камеру и входил в эту фотографию. Я хотел что-то подобное создать.
Я понял, что я должен помочь зрителю услышать эти разговоры. Изобразительный ряд не должен был отвлекать их от внимательного прослушивания. Движения камеры должны были быть медленными и мягкими, чтобы зрители концентрировались на звуке. Мы стали разговаривать с нашими коллегами из Кракова, которые работают с анимацией, в том числе с Робертом Совой. После разговора с ним мы пришли к мнению, что нам нужно делать анимацию. Но вообще я не люблю, когда документалисты используют анимацию, это часто лишнее. Многие ее используют лишь потому, что это модно и необычно. Мы пришли к анимации, потому что поняли, что это единственный возможный способ в нашем случае. Роберт сказал мне: "Я не умею рисовать, поэтому это должны быть куклы". Анимация должна быть реалистичной. Мы не хотели делать карикатуры.
– Как я понимаю, все прототипы ваших кукол уже умерли? Вы не связывались с их родными, чтобы узнать какие-то подробности? Или, может, они выходили с вами на связь после премьеры?
– Один персонаж был еще жив, тогда ему было около 100 лет. Я разговаривал с людьми из архива о нем. Они говорили, что пытались с ним связаться, чтобы поговорить не о фильме, а о каких-то других вещах, связанных с тем временем. Но каждый раз, когда они с ним говорили по телефону, он очень грубо отвечал: "Прекратите названивать, а то я подам на вас в суд", – после чего бросал трубку.
Забавно, что я знаю внучку одного из этих ребят, она тоже режиссер. Я с ней познакомился в одной киношколе. Когда я снимал этот фильм, я сделал селфи с собой и куклой ее дедушки и прислал ей. Она ответила: "Выглядит очень похоже, за исключением одной вещи, у моего дедушки были голубые, а не карие глаза". Дело в том, что мы ориентировались на черно-белые фотографии, поэтому мы не знали о цветах глаз. Наш кукольник тут же оперировал куклу и заменил глаза. Другие родственники никак не выходили на связь.
– Как польская публика реагировала на фильм? Молодое поколение незнакомо с этими событиями, для них этот фильм может быть еще и образовательным, ведь события могут повториться, как мы видим.
– У меня есть обратная связь от молодых зрителей, им нравится фильм, именно потому что он не исторический. Многие критики называли его "телефонный триллер", и мне очень нравится это определение. Вы знаете, Польша разделена на две части: одна – демократическая и либеральная, вторая – более консервативная, католическая. И они друг другу противостоят.
Я был искренне удивлен, когда узнал, что этот фильм нравится и тем и другим. Со мной такое впервые. Консервативной, католической части нравится, что коммунисты показаны как плохие парни, которые убивают людей. Левому крылу нравится фильм потому, что они видят в нем параллели с недавними событиями в Польше – "черный понедельник", протесты женщин против запрещения абортов и реакция полиции на эти протесты. Конечно, они не расстреливали, как в 1970-м, но тоже вели себя агрессивно. И это та самая причина, почему я сделал этот фильм. Он показывает, как политики себя ведут, как они себя считают умнее других и как они приходят к идее того, что с людьми не надо говорить, их не надо слушать, потому что они, политики, сами знают, "как надо". Этот фильм про отсутствие диалога между людьми и политиками. И если этого диалога не будет, будут случаться такие вещи, как в 1970 году.
