В последнюю неделю в России снова на четверть выросла заболеваемость коронавирусом: в стране каждый день выявляют более 4,5 тысячи новых случаев. В стране уже выявили новую мутацию штамма "омикрон", который получил название "Кентавр". При этом в начале месяца Роспотребнадзор отменил ограничения, введенные из-за пандемии.
Пандемия хоть временно и исчезла из заголовков мировых новостей, но вовсе не закончилась. Уровень заболеваемости коронавирусом растет и во многих других странах. На европейском континенте количество новых случаев за последние шесть недель выросло в три раза, а число госпитализированных удвоилось.
Оснований полагать, что пандемия закончится в ближайшее время, пока нет, считает молекулярный биолог Ирина Якутенко. Почему – она рассказала в интервью Настоящему Времени.
"Вакцина дает слабую защиту от заражения, но защищает от тяжелого течения болезни"
— Можно ли говорить о том, что мы наблюдаем новую волну коронавируса?
— Да, это так. Она развивается уже некоторое время: в России с опозданием, потому что [были] предыдущие ограничения трансграничные из-за санкций и из-за ковида, поэтому немного позже она пришла в Россию. Но в общем более-менее по всему миру наблюдается волна.
— К ней привела новая мутация вируса?
— Ей уже несколько месяцев. Я бы так сказала: последняя текущая мутация. В основном мы обязаны этой волной двум разновидностям "омикрона" – ВА.4 и ВА.5. Они очень похожи, поэтому их объединяют. Но главное – это ВА.5: последний вариант "омикрона", очередной вариант "ухода", то есть он уходит от антител, выработанных не только к предыдущим вариантам коронавируса, но и к более ранним вариантам омикрона.
— Читаю о том, что заболевают люди как переболевшие, так и вакцинированные. Можно ли сказать, что вакцины от этих мутаций не защищают или защищают хуже?
— Нет, так считать неправильно. Потому что, несмотря на два ковида, многие люди понимают защиту от вакцины как стерилизующий иммунитет, то есть я привился и больше никогда не заболею этой болезнью. Это в случае респираторных вирусов, в случае ковида – не так. Вакцины дают в первую очередь защиту от тяжелого течения: и если от первых штаммов они действительно хорошо защищали от заражения, то с "омикроном" они перестали это делать. И сейчас вакцинация дает очень слабую защиту от заражения новым вариантом коронавируса, однако от тяжелого течения защита сохраняется, особенно если недавно был сделан бустер.
— Понимаем ли мы, насколько опасна новая мутация, или данных пока недостаточно?
— Пока статистики нет, потому что прошло не так много времени: на то, чтобы умереть, нужно время, на то, чтобы статистически много народу умерло, нужно еще больше времени. Но в целом мы видим, что относительная летальность этих последних вариантов коронавируса меньше. Это не значит, что меньше их абсолютная летальность, просто мы все уже приобрели иммунитет к коронавирусу, так или иначе переболев, привившись или привившись и переболев, поэтому в целом сейчас от коронавируса умирает меньше людей, чем умирало в предыдущие волны.
Во-первых, все самые уязвимые, к сожалению, уже умерли в предыдущие волны. А, во-вторых, многие получили защиту, например, за счет вакцинации, поэтому сложно точно сравнить защиту, которая сейчас сохраняется. Но все данные исследований, более-менее краткие и среднесрочные, показывают, что со временем падает защита от тяжелого течения, поэтому людям из групп риска следует обновить свою вакцинацию, сделать бустер для того, чтобы, когда был разгар этой волны, они были бы более защищены.
— Нужна ли какая-то новая, более эффективная вакцина?
— Мы про это только что поговорили: эффективность от заражения – да, снизилась. Эффективность от тяжелого течения – мы точно сказать не можем, но данные, которые мы сейчас видим, говорят о том, что защита по-прежнему сохраняется на достаточно высоком уровне. Но у нас уже нет той популяции, на которой мы смотрели защиту изначально, у нас нет практически контрольной группы, которая была бы совсем не защищена и не имела бы никакого иммунитета.
— Попробую переформулировать: я слышала, что Pfizer и Moderna готовятся выпустить препараты, адаптированные под "омикрон". Имеет ли смысл их ждать?
— На этот счет ведутся дискуссии среди специалистов тоже, и там мнения разделились. Например, advisory committee (консультативный комитет) of FDA, при американском регуляторе, – там мнения разделились девять к двум на счет того, нужно ли делать измененные вакцины уже под "омикрон". И аргументы есть у обеих сторон в пользу или против этой практики.
Аргументы против этой практики следующие: исследования показывают что эффективность – иммунологическая эффективность и real data, то есть эффективность в реальном мире, уже у измененных вакцин под "омикрон" не сильно отличается от исходных вакцин. То есть вакцины, в которые включены компоненты, провоцирующие выработку антител непосредственно к разновидностям "омикрона", не дают радикального какого-то преимущества. Это, вероятно, связано с так называемым антигенным грехом – есть такой иммунологический термин, который обозначает, что, когда наша иммунная система в первый раз встречается с тем или иным врагом, антигеном, чужеродным веществом, она вырабатывает против него антитела, они вырабатываются специальными В-клетками. И при каждой последующей встрече с этим врагом или его некоторой модификацией новые антитела вырабатываются не "de novo", то есть не с нуля, а уже на основе тех антител, которые есть, – претерпевают дальнейшие изменения те В-клетки, которые вырабатывали первый вариант антител. Поэтому всегда сохраняется "уклон" этих антител в сторону первого варианта чужеродного вещества или патогена. Грубо говоря, все антитела похожи на те, которые были выработаны при первой встрече. Видимо, поэтому измененные вакцины уже не дают такой колоссальной разницы. Это, возможно, одно из объяснений.
Как бы то ни было, мы видим, что разницы большой нет. Поэтому, как говорят противники изменения вакцин, зачем нам тратить огромные деньги, перезапускать производство, все снова-заново поставки, утилизировать дозы, которые не востребованы, – разницы ведь мы не видим.
— И непонятно, сколько времени понадобится на поставку новых вакцин.
— Именно, да. Именно это еще аргумент противников. Более того, где уверенность в том, что обещают производители: мы к октябрю запустим, можем уже выпускать новые вакцины, они, скорее всего, будут бивалентными, то есть будут содержать компоненты, провоцирующие антитела как к первым вариантам коронавируса, так и к "омикрону", к разным разновидностям "омикрона". И плюс еще один аргумент: "Вы только к октябрю собираетесь это сделать, а у нас может быть еще один, уже очередной, какой-нибудь новый вариант коронавируса, и эти вакцины станут устаревшими".
Аргументы тех, кто говорит, что все равно надо менять вакцины, заключаются, например, в том, что у нас же постоянно рождаются дети, и с теми вариантами, против которых у нас уже существуют вакцины, дети уже никогда не встретятся. Ну и зачем им тогда, даже если есть этот антигенный грех, зачем тогда сдвигать в сторону ста штаммов, которых нет. Поэтому для них уже хорошо бы более актуальные вакцины делать. Ну и в целом, у нас эволюция вирусов продолжается, поэтому хорошо бы как-то все-таки за ним поспевать.
Смысл есть и в той, и в другой точке зрения, но мы уже видим по решениям международных комитетов медицинских, что, скорее всего, вакцины будут изменены, скорее всего, они будут бивалентными, то есть они будут включать разные компоненты. И, видимо, этот процесс будет – по крайней мере, пока у нас нет равновесия с вирусом – более или менее постоянным, то есть мы будем потихонечку менять вакцины, не пытаясь угнаться за каждой разновидностью коронавируса, потому что мы видим, что принципиальной разницы для большинства людей в эффективности нету.
"Детские сады и школы – это рассадники вируса в любую волну"
— О вакцинации детей раньше было очень много новостей и рекомендаций, но сейчас очень мало новой информации. Нужно ли делать прививку детям, в том числе и бустер?
— Вакцинация детей нужна по разным причинам, и потому что не все дети легко переносят, и есть дети с проблемами со здоровьем, для которых коронавирус может быть опасен. И у нас есть MIS-C (Multisystem inflammatory syndrome in children), мультисистемный воспалительный синдром у детей – это та же самая гипервоспалительная реакция, но немного специфическая для детского организма, потенциально угрожающее жизни состояние. Плюс – дети являются переносчиками. То есть вакцинировать детей нам нужно не только для того, чтобы их безопасность обеспечить, но и для того, чтобы, например, их родители или бабушка с дедушкой не умерли, подхватив от них коронавирус.
У нас сейчас принято заботиться о некоем индивидуальном благе: люди забывают о том, что без коллективного блага индивидуальное благо тоже невозможно. Нам нужно предотвратить распространение вируса, а детские сады и школы – это рассадники вируса в любую волну, поэтому вакцинировать детей нужно. Мы видим, что для детей старше 12 лет вакцина хорошо работает: эффективность сравнима с эффективностью вакцины для взрослых. А вот по более маленьким детям долго тянули с разрешением и т.д., потому что надо было все проверить. И вот результаты первого применения, среднесрочные результаты применения вакцины у детей показывают, что, к сожалению, вакцинация малоэффективна. Например, Pfizer дает всего всего 30% в среднем эффективность против заражения и тяжелого течения у детей. Мы не понимаем, по какой причине, но почему-то для маленьких детей эффективность хуже – то ли доля маловата оказалась, уменьшенная доза по сравнению со взрослыми вакцинами, то ли еще что-то. Поэтому новостей-то и нет, потому что сообщать особо не о чем. Да, мы видим, что прививать детей надо, но пока не удалось сделать вакцину, которая давала бы сравнимые по эффективности результаты со взрослыми. Поэтому тут процесс продолжается.
— А понятно, что именно пошло не так с детскими вакцинами от коронавируса, или нужно больше времени?
— Боюсь, что понять, что не так, – дело многих лет, потому что мы, например, до конца не понимаем, с чем связан патогенез коронавируса, с чем связана эта странная реакция иммунной системы на него. Я думаю, что просто будут тестировать разные дозы, потому что, видимо, в дозе – как минимум, отчасти – дело. Первое, что будут проверять, – это варьировать различное количество антигена.
"Нельзя расслабиться и сказать, что вирус превратится в сезонный насморк"
— Когда "омикрон" только начал распространяться в конце прошлого года, многие говорили, что вирус наконец-то адаптировался под популяцию, менее опасен и вот-вот уже станет чем-то вроде сезонного гриппа или любого другого ОРВИ. Действительно ли все к этому идет?
— Мы можем сказать, что wishful thinking [принятие желаемого за действительное] во все времена wishful thinking. И очень, конечно, печально, когда люди при каких-то должностях – а это было – выступают вот с такими заявлениями.
Во-первых, мы не знаем, стал ли вирус менее патогенным, чем он был, потому что у нас изменилась очень сильно популяция, появился глобальный популяционный иммунитет. Поэтому – да, видимо, патогенность этого вируса снизилась, потому что все взрослые защищены более или менее – незащищенными у нас остаются только дети, которые рождаются, а для детей, по счастью, коронавирус представляет меньшую опасность, чем для взрослых.
Это не означает, что можно расслабиться и сказать, что вирус превратился в сезонный насморк или что-то. Мы не понимаем, с чем связан патогенез коронавируса, мы видим, что он не нужен ему непосредственно. Если бы он распространялся на стадии тяжелой болезни, тогда можно было бы ожидать, что вирус будет мутировать в сторону большей патогенности, например, как вирус Эбола – он такой очень страшный, но он распространяется только от человека, у которого есть симптомы, поэтому ему [вирусу] "выгодно", чтобы симптомы были и чтобы человек умирал в конце концов.
Коронавирус распространяется прежде всего на досимптомной стадии и на ранней симптомной: когда человек еще совершенно бодрый и бегает везде и всех заражает, поэтому направленного движения в сторону большей патогенности у вируса быть не может. Но мы не знаем, с чем связана патогенность, и вполне может быть, что какая-то случайная мутация, которая потребуется вирусу для того, чтобы в очередной раз "уйти" от антител, какая-то поддерживающая мутация. Там все сложнее: нужны дополнительные мутации, чтобы вирус не потерял способность в принципе связываться с нашими клетками. Какая-то из этих мутаций может приводить к большей патогенности, например, чисто случайно. Это будет такой collateral damage [сопутствующий ущерб], вирусу не нужно, чтобы мы умирали, но в целом его "не волнует", что с нами произойдет после того, как он распространится дальше. Поэтому исключать увеличение патогенности нельзя.
Пока мы действительно не видим, что варианты, которые оказываются господствующими на планете, более патогенные, однако мы видели более патогенные варианты, которые, например бета- или мю- варианты, исчезли, потому что проиграли сначала дельте, а потом дельта проиграла "омикрону". Но мы видели, что они появляются, что у нас нет постоянного снижения патогенности, у нас разное – то побольше она, то поменьше. Поэтому хорошо бы, конечно, чтобы он [вирус] не стал в ту сторону [увеличения патогенности] изменяться, а вот где-то на этом уровне и оставался. Это была бы хорошая ситуация. Но вряд ли он будет в дальнейшем снижать свою патогенность, потому что для этого нет никаких эволюционных причин.
Снижение патогенности главным образом связано не с тем, что вирус стал менее патогенным, а с тем, что люди стали иммунны. Патогенность штаммов часто связана со способностью поражать нижние дыхательные пути, и мы видим, что штаммы по-разному [поражают] – кто-то хуже поражает, а кто-то опять возвращает себе способность поражать. Поэтому у нас нет последовательного снижения.
"За два года мы не сможем повторить десятилетия исследований"
— С чем связано то, что у нас недостаточно знаний о патогенезе коронавируса? Это вирус такой особенный или времени недостаточно прошло?
— Новый вирус в период развитой медицины – это не такая частая вещь: у нас всегда были какие-то вирусы. Но когда медицина достигла тех высот, которые у нее есть сейчас, ситуация глобальной пандемии с таким эффектом – такое у нас впервые произошло. Но в целом, да, это, к сожалению, следствие перекоса развития фармакологии, наук, связанных с фармакологией, в сторону того, от чего нам надо лечить прям сейчас.
Основная проблема, если мы посмотрим причины смертности людей, – это инфаркт, инсульт и диабет, рак – это первые места по смертности. Поэтому основные усилия фармакологии направлены на поиск лекарств от этих в первую очередь заболеваний. Вирусные заболевания – да, они случаются, но относительная смертность, патогенез и ущерб оказываются меньше, и поэтому менее интересны фармкомпаниям и, соответственно, усилий по изучению патогенеза гораздо меньше. Поэтому мы про многие вирусы не знаем точно, с чем связан их патогенез. Для многих вирусов мы не можем подобрать лекарства, для большинства вирусов мы не может подобрать лекарства до сих пор.
У нас по пальцам одной руки можно пересчитать вирусы, против которых есть эффективное лекарство, это коронавирус (как ни странно, потому что вложили большие деньги), это герпес, например, это отчасти грипп и гепатит. Против остальных вирусов у нас никаких лекарств нет – зато есть против некоторых вакцины. С другой стороны, есть вирусы, против которых мы десятилетиями не можем сделать вакцину, – ВИЧ, например, или тот же гепатит С. Мы очень многое знаем про вирусы, но такой четкой связной картины, которая бы позволяла от и до понимать биологию и, соответственно, подбирать лекарства или вакцины, – у нас вообще с этим довольно плохо: просто до сих пор не было такого масштаба. Точнее, он был, но он был в прошлом, и тогда люди спокойнее относились к смертям, что ли, и поэтому так на это не реагировали.
— То есть, получается, для исследований нужно какое-то фармацевтическое лобби?
— Фармакология у нас развивается по законам рыночной экономики, и там, где есть спрос, там есть и предложение. Соответственно, у нас есть спрос большой, и очевидно, что будут платить и государство, и пациенты за то, чтобы прожить немного подольше и последствия диабета, инфаркта и инсульта преодолевать или лечить разные виды рака. Поэтому туда много денег вкладывается, исследовательские группы занимаются этим.
Вирусы – не то чтобы по остаточному принципу, но здесь гораздо меньше финансирования, и фармкомпании выделяют гораздо меньше денег на исследования вирусов, потому что они не видят такой большой отдачи. Тут надо скорее не разгонять фармацевтическое лобби – мы видим, что отлично сработало фармацевтическое лобби так называемое в эту пандемию, и мы видим, что если вложить огромные деньги, то можно меньше чем за два года разработать сверхэффективные вакцины, несколько видов лекарств. Все нормально с фармакологией – скорее недостаток госфинансирования для того, чтобы люди могли заниматься не только тем, что в перспективе даст какой-то выход на клинику, а именно фундаментальные науки, чтобы гораздо больше денег было, там гораздо меньше КПД. Далеко не все фундаментальные исследования затем реализуются в какую-то практику. Однако если не финансировать фундаментальные исследования, то потом, когда гром грянет, вдруг выяснится, что мы ничего-то и не знаем и ничего мы уже сделать не сможем, потому что за два года десятилетия исследований мы не сможем повторить.
"Нет задачи спасать здравоохранение, потому что оно справляется"
— Если вернуться из области науки к чему-то более повседневному — стоит ли с этой новой волной ждать новых локдаунов и серьезных ограничительных мер?
— Я не думаю, что будут локдауны. Опять-таки, мы не можем предсказать, что там будет с вирусом, вдруг он станет всех убивать – такой маловероятный сценарий, но его вероятность не равна нулю. Если патогенез останется на том уровне, на котором он есть сейчас в Европе – довольно низкий, потому что в Западной Европе сейчас больше 70%, даже больше 75% вакцинированных и не раз, в Восточной Европе – поменьше, но тем не менее все равно очень высокие цифры. А кто не вакцинирован, тот переболел, и все равно у него есть иммунитет, поэтому в локдаунах сейчас нет экономического смысла.
Тогда локдауны были нужны, чтобы снизить нагрузку на системы здравоохранения: столько людей заболевало и у них случалось тяжелое течение болезни, они попадали в больницы, в реанимации, что просто не справлялись больницы. Врачи болели массово из-за того, что куча больных была вокруг. Сейчас, видимо, не будет такой нагрузки на системы здравоохранения. Мы видим, что ситуация стала более напряженной. В немецких больницах врачи говорят, что стало хуже, чем было, но пока это не катастрофа и не коллапс. Пока такая ситуация будет сохраняться, локдауны не нужны, потому что они очень плохо влияют на экономику, а сейчас нет задачи спасать здравоохранение, потому что оно справляется. Поэтому, думаю, что даже если будет высокая заболеваемость, большинство людей болеют уже относительно легко, локдауны не будут введены. И плюс, мне кажется, соблюдение локдаунов под некоторым вопросом, потому что люди так устали, вряд ли они будут подчиняться так хорошо, как они подчинялись в первые волны.
