С начала войны 23-летняя украинка Анастасия Федорук провела в родном городе Буча более двух недель, помогая спасать пострадавших от обстрелов. Все это время ее и членов ее семьи пытались найти российские военные. Анастасия – дочь мэра Бучи Анатолия Федорука.
Анастасия Федорук рассказала о том, что происходило в городе во время оккупации российскими войсками.
— В первый день войны, 24-го числа, я поняла, что не смогу выехать на работу. Мы все спустились в подвал, телевизор работал. Я подошла к маме, сказала: "Я еду в больницу". Крики, слезы, мама на коленях. Я маму такую еще не видела и, наверное, не хотела бы увидеть. Но по-другому я не могла. Я быстро поднялась на второй этаж, сказала, что я иду в душ, а на самом деле я собирала сумку.
Первые два дня к нам приезжали военные. То есть только первые два дня был конвейер по 70-80 человек наших солдат. Мы их лечили. А потом начали поступать только гражданские. Ну как поступать – они доползали, их доносили на деревянных досках, привязанных к ним скотчем. Был просто такой фарш, хаос.
Второе марта для меня стало точкой, которая разделила мою жизнь на до и после, потому что привезли ребенка. Первого ребенка. Катюша, ей было четыре годика. Она потеряла маму – ее убили на месте. И ее привезли в абсолютно коматозном состоянии. Дети теряли родителей в машинах, которые расстреливали. Мы сначала очень злились на этих людей, потому что сказали же, что на машинах передвигаться нельзя. Неважно, что написано, – будут расстреливать. А люди нам говорят: "А мы откуда знали? Мы в подвале с 24-го числа. Ни связи, ничего. Никто не приходит, ничего не рассказывает". Мы поняли, что обвинять людей не имеет смысла. Они просто хотели выехать, потому что услышали более-менее тишину.
Тетя была со мной в больнице, а мама с бабушками были дома. К ним тоже приходили. Это уже была Буча без воды, без света, без ничего. Была полная темнота. Мама услышала, что что-то прострелило двери, к ним спустился кадыровец с ружьем и сказал: "Всем на пол". Он спросил: "Это дом мэра?" Моя бабушка сказала: "Наверное. Нас сюда пустили просто пересидеть". На маму она сказала, что это сиделка за ними двумя. И так приходили дважды. Они позабирали компьютеры, искали что-то в коробках из-под обуви. И просто два раза вот так моих родных пронесло.
Папа кочевал. Он у них иногда ночевал, иногда там, иногда там, иногда ко мне приходил. Он просто ездил. Как он рассказывал потом, что понял, что хлеб не из чего будет сделать. Он ездил развозил дрожжи. Потом попал под обстрел. Была информация, что он ранен. Я тоже это все пыталась переварить, было тяжело. Но я знала, что он в городе.
Было очень много провальных попыток сделать эвакуацию людей. В третий день эвакуации на больницу выделили автобусы. И все наши лежащие – солдаты и гражданские, которых было больше, чем наших военных ребят, – и беременные женщины, и дети, и весь персонал эвакуировали оттуда в десятых числах – числа 11-12-го [марта].
Когда мы выезжали, это была игра "змейка", которая была на старых телефонах. Просто вот так проезжаешь мимо трупов.
У меня было очень много знакомых и друзей из России. И когда я с ними пыталась выйти на диалог, они просто мне сказали, что им страшно, что у них заберут паспорта и полиция их на день посадит. Я говорю: "А мне страшно было понимать, что я проезжаю вот так вот "змейкой" чью-то маму, ребенка, отца и брата". Я хочу объяснить русским людям, что у нас с вами совершенно разное понятие "мне страшно", совершенно разные понятия всего. Мы абсолютно разные.
