Ректора Московской высшей школы социальных и экономических наук ("Шанинки") Сергея Зуева 9 февраля без объяснения причин выписали из больницы и перевели в общую камеру СИЗО "Матросская Тишина". Адвокаты сообщили, что перед выпиской профессору назначили новое лечение, так как его давление скорректировать не удается. При этом пресс-секретарь президента России Дмитрий Песков заявил, что Кремль "не может вмешиваться" в дело Зуева и не может "включать гуманитарные аспекты", так как это прерогатива следователей.
Зуев находится в московском СИЗО "Матросская Тишина" с октября 2021 года, его обвиняют в хищении более 20 млн рублей, это больше четверти миллиона долларов: якобы он украл их у государственного Фонда новых форм развития образования, который заказывал несколько исследований в рамках федерального проекта "Учитель будущего". По версии следствия, вуз не исполнил контракты. Ректор "Шанинки" вину не признает. Во время заключения в СИЗО у 67-летнего Сергея Зуева обострились серьезные проблемы со здоровьем. По словам его дочери, он с трудом может пройти один лестничный пролет.
Дочь Сергея Зуева Дарья Рудь рассказала Настоящему Времени, как себя чувствует ее отец:
Единственное, что может контролировать Сергей Зуев, – это давление, и только потому, что он измеряет его сам. Близкие Зуева переживают, что если ему срочно не помогут врачи, события могут развиваться непредсказуемо. Для того, чтобы сохранить жизнь Зуеву, необходимо комплексное кардиологическое обследование, считают его адвокаты. Но провести его на территории СИЗО нереально: нет ни таких специалистов, ни аппаратуры. И это не только в "Матросской Тишине". Современную медицинскую помощь не могут оказать ни в одном заведении системы ФСИН, рассказали корреспонденту Настоящего Времени правозащитники и родственники тех, кто сейчас отбывает наказание или ждет приговора в следственных изоляторах.
Пока Александр Шестун находился в СИЗО и колонии, его жена Юлия несколько раз могла стать вдовой. Бывший глава Серпуховского района Московской области за время следствия ни разу так и не прошел комплексное независимое медицинское обследование. Не помогли ни огласка, ни высокопоставленное положение в прошлом. "Знаете, доктора, у них независимый эксперт или врач – они сразу думают, что друг [осужденного], они сейчас упустят преступника, а им потом оперативники ФСБ будут говорить, что они потворствуют, зачем выпускают по болезни", – рассказывает супруга осужденного Александра Шестуна Юлия.
Из тех медицинских документов, доступ к которым был у Юлии, она сделала вывод, что врачи всегда будут стараться представить заключенного или арестанта максимально здоровым. "Я за практически четыре года убедилась, что самые здоровые люди – в учреждениях пенитенциарной системы. Потому что фотографии моего мужа, когда он потерял почти половину своего веса, были в сети, его насильно кормили, привязывали – и все равно состояние здоровья его было удовлетворительным", – говорит Юлия Шестун.
Но даже если бы врачи хотели помочь, считает Юлия, сделать это они вряд ли смогли бы в учреждениях ФСИН. В системе исполнения наказаний просто нет условий для этого: "После применения к нему сил в Тверском СИЗО у него выпал зуб. И нам допустили врача. Но что может сделать имплантолог в условиях необорудованного кабинета? Там только зубы вырывают!"
Член ОНК Санкт-Петербурга в 2016-2019 годах Яна Теплицкая вспоминает, что когда она ходила к арестантам, в ее присутствии врач осматривал их только через окно закрытой двери и даже не заходил в камеры. Теплицкая считает, что во многих учреждениях ФСИН и нет цели лечить подсудимых и осужденных. Особенно – в тюремных психиатрических клиниках. "Врачи без погон, но система накладывает на них ограничения и как-то влияет на их мотивацию, – рассказывает Яна Теплицкая. – Отдельная тема – психиатрия. Тюремная психиатрия всегда чудовищна и репрессивна, что в Петербурге, что в Москве. Это просто репрессивная страшная пыточная штука".
Коллега Яны Теплицкой из Москвы Марина Литвинович считает, что следователи целенаправленно торгуют здоровьем обвиняемых. Проблемы с ним в СИЗО или колонии неизбежно начнутся у любого человека. Часто камеры – это плохо отапливаемые помещения без вентиляции. В некоторых может быть заперто гораздо больше людей, чем изначально рассчитано. Инфекции в таких условиях распространяются стремительно.
"Мы знаем массу случаев, когда медпомощь не оказывают просто потому, что это указание кого-то свыше, часто – следователя или кого-то из руководства СИЗО. И это делают для оказания давления, чтобы он дал показания против себя или кого-то другого", – рассказывает Марина Литвинович.
Одни из самых страшных пыток, как показали в прошлом году архивы проекта Gulagu.net, также происходили именно в тюремных больницах. Заключенных там забивали буквально до смерти. Или когда туда привозили уже изувеченных людей, медики не спешили оказывать им помощь.
"Дай бог в тюрьме ничем не заболеть"
О том, как вообще устроена тюремная медицина, в эфире Настоящего Времени рассказала координатор фонда "Русь сидящая" в Петербурге Анна Клименко.
– Можете объяснить нам, кто лечит заключенных в России? Кто эти люди, почему они идут в эту систему?
– Это совершенно объяснимые вещи, лечат, естественно, врачи и медперсонал. Почему идут в эту систему: где-то 30%, наверное, как мы говорим, "опогоненных" врачей находится в системе, остальные в основном – это вольнонаемные. Эти 30% – это такой командный состав, скажем так.
Почему идут? Идут потому, что есть социальный пакет, идут потому, что есть ранний выход на пенсию, – такие абсолютно банальные человеческие причины. Там искать какие-то глубинные смыслы совершенно невозможно. Если мы говорим, например, о колониях, а не о больших городах, где СИЗО – это градообразующие предприятия часто. Соответственно, кто имеет медицинское образование, тот там и работает по месту жительства чаще всего.
– То есть у них есть, как вы сказали, какой-то социальный пакет.
– Это же такая военная организация. У нас военнослужащие в принципе имеют социальные пакеты, но это госслужба, и они имеют те же льготы по более раннему выходу на пенсию. У тех, кто в погонах, достаточно приличные зарплаты в усредненном понимании. Поэтому здесь совершенно человеческие моменты, искать здесь какой-то прямо сильной подоплеки и говорить о том, что туда идут работать садисты – нет, совсем нет. Но система, соответственно, накладывает свой отпечаток.
– А вылечиться там от чего-то можно?
– Я бы сказала так: дай бог там ничем не заболеть, это раз, а второе – не усугубить свое, может быть, уже изначально до заключения подорванное здоровье чем-то.
– А почему?
– Если человек гипертоник, то явно он не станет более или менее здоровым человеком, потому что если он на свободе, предположим, имел возможность получать какие-то более или менее хорошие препараты, то вряд ли он будет их получать для поддержания артериального давления на зоне.
– А почему? То есть там не оказывается помощь? Она сознательно не оказывается? У них нет препаратов, нет какого-то медицинского оборудования?
– Это настолько комплексный тяжелый вопрос, потому что здесь нужно рассказать вообще об организации всей системы здравоохранения ФСИН.
Они, наверное, дают какие-то им таблетки, то, что, например, слышим и видим мы бесконечно, меня вот ночью разбуди – я скажу: от желудка – омепразол, это препарат, который при болях в желудке, при гастрите, от температуры – парацетамол. Точка. Зеленка, градусник. Это типичная зона.
– Обезболивающие, наверное, какие-то, да?
– Ну парацетамол, да, анальгин, что там еще может быть. Вы понимаете, мы-то вообще это слышим 24/7 на самом деле, поэтому то, что сейчас рассказывали коллеги: и Марина Литвинович, и Яна Теплицкая, и супруга Шестуна – это вещи, которые происходят постоянно. Повторюсь: дай бог там ничем не заболеть.
– А почему так происходит? Потому что денег нет? Я все-таки пытаюсь понять.
– Нет, простое очень объяснение, на мой взгляд, и об этом тоже говорят все. Первое и самое главное – это альфа и омега: тюремная медицина не должна быть подчинена Минюсту и системе ФСИН, тюремная медицина должна быть только гражданской.
– Можете описать, как устроена типичная медчасть в типичном СИЗО?
– Ничего особенного там нет, это типичная организационная медицинская структура, которая, наверное, не особо отличается от медсанчасти при каком-нибудь заводе. Я очень утрирую, вы поймите, за исключением того, что это режимный объект с охранами, конвоями и так далее. Там есть амбулаторные кабинеты, там есть кабинет главного врача, кабинет функциональной диагностики, и там есть условные палаты. Их количество зависит от лимита учреждения, то есть если это маленькое СИЗО – маленькое, если это крупное СИЗО, то, соответственно, ресурс у него значительно больше.
– Анна, а почему так неохотно пускают гражданских врачей к заключенным? Из-за того, что режимный объект?
– Нет, не в этом дело. На мой взгляд, наверное, я скажу банальности: все дело в абсолютной полной закрытости системы, потому что ее недооснащенность, ее недоукомплектованность не очень хочет быть показанной. Мы все были свидетелями недавно, что такое оказание медицинской помощи, то, о чем сейчас говорила Юлия Шестун. Вы попробуйте туда провести гражданского врача. Я не знаю, с чем это сравнить: переход Суворова через Альпы для родственников обычно.
Не хочет система показывать то, что она, в общем, неспособна делать. Плюс – для меня есть совершенно необъяснимые вещи, которые логике просто не поддаются, потому что оказать медицинскую помощь в стране в XXI веке не является большим затруднением. Но тут вступает в силу эта потрясающая, тоже не поддающаяся никакому объяснению логистика ФСИН.
– Почему именно тюремные больницы часто становятся пыточными, судя по видео Gulagu.net, которые мы видели все?
– Это не только больницы, это и сами зоны в том числе и так далее. К сожалению, целеполагание нашей системы – это не исправление, а это ломка человека. Соответственно, вся закрытость системы абсолютно предполагает к этому ко всему, это ГУЛАГ, это система, которая сформировалась, это подавление человека, личности. Поводов может быть много: выбить явку с повинной, что-то еще, какой-то жалобщик, который жалуется на условия содержания, неоказание помощи и так далее. Вот все, и это все работает прекрасно, к глубочайшему сожалению.
