Рой Андерссон сегодня может с полным правом считаться живым классиком европейского кинематографа. В его фильмографии всего 6 полнометражных работ, но все они награждены самыми престижными призами: "Золотым львом" Венецианского кинофестиваля, призом жюри в Каннах, премией британского независимого кино.
Андерссон родился 31 марта 1943 года в Гетеборге. В 1967 году поступил в киношколу в Стокгольме, где еще до окончания учебы завершил полнометражный дебют "Шведская история любви" (1969), имевший сенсационный успех. Критики называли фильм "до странности трогрательным и удивительно странным".
После второй картины "Гилиап" (1976) режиссер надолго ушел в съемки рекламы. Он создал более 300 рекламных роликов, отмеченных многими наградами, в том числе восемью каннскими "Золотыми львами". Коммерческий успех позволил Андерссону создать свою компанию с двумя съемочными павильонами, монтажной и звукостудией, благодаря чему он финансирует и выпускает фильмы, не завися от сторонних продюсеров.
В режиссуру Андерссон вернулся в 2000 году с трагикомедией "Песни со второго этажа", ставшей началом так называемой экзистенциальной трилогией ("Ты, живущий" и "Голубь сидел на ветке, размышляя о жизни"), прославившей режиссера в фестивальном мире.
Андерссон всегда снимает в павильоне, в его фильмах нет главных героев, каждая сцена в них подчинена тщательно продуманной композиции и содержит в себе множество аллюзий из истории живописи, литературы и кино. Аналогов этой стилистике в современном кино не существует.
На 11-м Одесском кинофестивале Роя Андерссона наградили почетным "Золотым Дюком" за вклад в киноискусство.
– Рой, вы из нехудожественной семьи. Что же привело вас в режиссуру?
– Я сначала и не помышлял о режиссуре. Хотел стать писателем, быть таким же крутым, как Чехов, как Достоевский... Однако в 60-х и 70-х европейский кинематограф переживал золотые времена. Все эти невероятные фильмы... Антониони, например... Когда я их посмотрел, то решил снимать вместо того, чтобы писать. И, знаете, счастлив, что принял такое решение.
– Ваш дебют "Шведская история любви" принес вам всеобщее признание, тем не менее, вскоре вы фактически ушли из кино. Что случилось?
– Мой второй фильм обернулся провалом, особенно в экономическом смысле. Зрители решили, что он недостаточно хорош. Никто не давал денег на новую постановку, так что я оказался вне игры. Тогда мне позвонили из одной компании и попросили снять для них рекламу шоколада. Я, будучи молодым, с двумя маленькими детьми и необходимостью как-то выживать, сказал: "Да, я сделаю это". И этот фильм о шоколаде имел большой успех. Не только в Швеции, а во всем мире (улыбается).
А если ты достигаешь в чем-то успеха, то тебе звонят снова и снова. Это продолжалось годами. На заработанные деньги я построил собственную студию, получил возможность делать то, что хочу. Но, знаете, в том, что касается моей работы, я не провожу различий между рекламой и фильмами. Пересматривая мою рекламу сейчас, вижу, что это тоже кино.
– А что она дала вам как режиссеру?
– Закалила мой стиль. Я был разборчив, не делал видео для всех подряд, и очень горжусь этими роликами.
– Как вы работаете с актерами? Позволяете импровизировать?
– Ни в коем случае! Они должны придерживаться сценария. Осторожно, внимательно, миллиметр за миллиметром. Я ненавижу, когда они отходят от сценария и от моих установок. Я написал историю, диалоги, и актеры обязаны им следовать неукоснительно. Я становлюсь агрессивным, если они не делают этого.
– То есть, можно сказать, вы диктатор на съемочной площадке?
– В этом есть большая доля правды.
– Герои ваших фильмов немногословны, сдержанны в движениях и реакциях. Вы принципиально поддерживаете столь приглушенную эмоциональность в кадре?
– Это мой способ делать фильм. Я убираю все, что не является необходимым. Оставляю только то, что важно. Очищаю и конденсирую, как я это называю. Я начинал карьеру в типично неореалистическом ключе, но через 15 лет изменил свое мнение и перешел к более сконденсированным, очищенным образам.
– Вы не раз говорили о своей любви к живописи. Что она вам дает как режиссеру? Все-таки холст неподвижен, а вы работаете с движущимися образами…
– Должен заметить, что между живописью и кино не такая уж большая разница. Они дополняют друг друга, и свое кино я рассматриваю как серию картин. И да, я очень вдохновляюсь живописью. Наверно, поэтому оставляю камеру неподвижной. Скорее, даю людям двигаться внутри картины.
– Что в вашим понимании является веселым?
– Я здесь согласен с Беккетом: он сказал, что печаль – это веселье, а веселье – это печаль. Я думаю, что жизнь комична. И печальна в то же время.
– Соглашусь с вами: глядя на ваших героев, жалеешь их, иногда боишься, но при этом они могут быть невероятно смешными.
– Вам приятно смотреть на животных, например на собак или котов, потому что они правдивы, естественны. И в то же время они забавны. Не только жизнь смешна – но и правда смешна тоже. Как и человеческая природа. Не хочу быть циником, но я действительно так считаю, хотя меня очень часто за это критикуют.
– В ваших фильмах есть и намного более темный эмоциональный полюс. Например, жуткая сцена в "Голубе…", где сжигают людей внутри вращающегося металлического устройства. Откуда она взялась?
– После обучения в университете я подрабатывал учителем. Однажды засиделся допоздна в библиотеке и вот написал о некой конструкции, внутри которой кричали люди, но крики выходили наружу в виде очень красивых мелодий. Такая вершина нашей жестокой и циничной природы.
– Это не единственный эпизод предельного насилия в ваших фильмах. Вообще, по-вашему, зачем нужна жестокость в авторском, нежанровом кино?
– Я очень люблю "Бедствия войны" Гойи. Они полны жестокости и боли, но он нарисовал их, потому что думал, что эти гравюры могут нам помочь избежать жестокостей в будущем. Возможно, он был очень наивным, но я разделяю эту убежденность с ним.
– Еще один печальный образ – привидение в "Песнях со второго этажа" – русский мальчик, повешенный немцами полвека назад, повторяющий: "Я не могу найти свою сестру".
– Это об исторической вине, разумеется.
– Заметно, что тема Второй мировой очень важна для вас.
– Конечно. Потому что я родился в 1943-м, в самый разгар войны. Мой отец не был на фронте, но служил пограничником на границе с оккупированной нацистами Норвегией. Он имел антифашистские, а также коммунистические, даже сталинистские убеждения, но любой милитаризм отвергал. И при этом был очень добрым человеком.
– Вопрос, вытекающий из разговора о привидениях. Один из ваших излюбленных режиссеров – Бунюэль. Сквозной мотив его творчества – сновидения. А вас вдохновляют сны?
– Да, но, к сожалению, когда я просыпаюсь, то забываю, что мне снилось. Конечно, сны – важнейшая часть жизни в том смысле, что они очень близки к фантазиям. Фантазии тоже – как сны, и я использую их.
– Вот одна из ваших фантазий – влюбленные, которые летят над разрушенным городом в фильме "О бесконечности", прямо как на полотнах Шагала. Вообще, кажется, в ваших работах иммунитет против одиночества и отчуждения есть только у влюбленных. Выходит, нас спасет любовь?
– Любовь так прекрасна... Сегодня я видел такую сцену. Две молодые женщины сидели в ресторане. Чувствовалось, что молодые парни, бывшие рядом, хотели их коснуться и девушки хотели позволить им сделать это, но ничего так и не произошло. И вот то, что тогда осталось недосказанным, невыраженным, но ощущалось, – прекрасно.
– Вы человек нерелигиозный и священников изображаете довольно иронически, но во что верите лично вы?
– В Новом Завете есть фрагмент, где Иисус говорит: "Во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними". Это и есть моя религия.
