Первые дни сентября в России уже 14 лет как напоминание о самом жутком документальном сериале в прямом эфире. Трехдневное реалити о смерти детей в бесланской школе номер один. Смотрите во всех выпусках новостей. В каждом телевизоре страны.
Документалист Александр Расторгуев лишь дважды использовал в своем творчестве этот довольно тривиальный прием – герои фильма смотрят телевизор. В его "Чистом четверге" солдаты-срочники во время Второй чеченской внимали милитаристской речи Путина. И уходили умирать под песню Земфиры. В "Жаре нежных" именно так, через экран и короткие репортажи из Беслана, в месиво голых пляжных тел просачивалось другое месиво тел – детей, взятых в плен в школе номер один и погибших во время неудачной операции по их освобождению.
Фильм Александра Расторгуева "Жар нежных" случайно стал документальным символом этих первых дней сентября, так лихо размазанных по исторической памяти – от галечных пляжей Сочи до детских бесланских гробов. Он же – попытка подвести итог уходящего сезона для мира документального кино и театра, который превратился в непрекращающуюся документацию смерти главных его героев.
Сердечная недостаточность. Сердце, у которого не получилось остаться в одиночестве. Такой стала смерть двух ключевых фигур документального театра России – Михаила Угарова и Елены Греминой. Основатели и руководители Театра.doc умерли друг за другом, с разницей в полтора месяца. Идеологи театра, в котором не играют, создатели театра без иллюзий.
Для своих пьес они ходили по тюрьмам и больницам, оппозиционным митингам и кухням все тех же матерей Беслана (да, про них у Угарова с Греминой тоже есть спектакль – "Новая Антигона"). Это они научили Россию слову "вербатим", перенесли новую драму из подвалов Трехпрудного на академические сцены. И, научив, ушли.
Но триумф вербатима произошел на другой площадке – сцене театра "Практика". Ставшая в 2010-е самой актуальной театральной то ли группой, то ли группировкой "Мастерская Дмитрия Брусникина" именно с вербатимом "Это тоже я" ворвалась в мозги московских театральных интеллектуалов. Второкурсники Школы-студии МХАТ ошеломили своей искренностью на грани – а иногда за ней. А серия этюдов о жизни города и его обитателей стала пропуском в документальный театр для зрителя, привыкшего к игре и бутафории.
После смерти Михаила Угарова и Елены Греминой главный вопрос, который задавали себе те, кто следовал за Театром.doc, куда бы тот не переезжал от преследования властей, был один: что будет дальше с документальным театром? Смерть Дмитрия Брусникина сделала этот вопрос сложнее. Теперь не только документальным, а вообще другим, не академическим, не привычным, не застрявшим в папках Минкульта театром?
Автор, умевший сочетать полярные вещи: буффонаду, нарочитую сюрреалистичность мира и крайнюю, почти документальную искренность – что так роднит ее с миром doc., Кира Муратова для многих оставалась последним гением уходящей, а, может, и ушедшей эпохи. Даже самые странные персонажи в ее фильмах – предельно органичны. Даже самые невероятные сюжеты – словно взяты из монологов вербатима.
Многие сюжетные истории муратовских фильмов в момент казались банальными, не соответствующими эпохе усложнений и драм. Но раскрывались библейским смыслом. "Для меня все мои герои – маленькие люди", – говорила она. А за кем, если не за ними, маленькими, но такими настоящими людьми, поистине интересно наблюдать.
Кадры, которые еще станут документальным свидетельством поколения путинского то ли пика, то ли излета, – Кирилла Серебренникова ведут в судебный зал, чтобы отправить под домашний арест. Ведут так, словно он не один из неприлично немногих известных за пределами России деятелей культуры, а убийца, рецидивист, насильник. Ведут, заломив руки, надев на художника наручники. Ведут всемером бойцы в масках.
Конечно, сложно ставить в один ряд с умершими, убитыми посреди африканского ничего человека, который не просто жив – а даже не перестал творить. Но он – такой же пример выжигаемого напалмом художественного пространства свободы.
Да, уже находясь в плену 30 квадратных метров своей московской квартиры, Серебренников выпустил фильм "Лето", за которым вот-вот последует документальное "После лета". Но это – творчество вопреки перекрытому воздуху. И ровно такой же символ года, простите, театра. Вот вам либо некролог, либо статья из уголовного кодекса, неразборчиво пробубненная судьей Еленой Анатольевной.
"Чтобы получить новое кино, нужно вмонтировать камеру в глаз", – говорил Александр Расторгуев. Он же носился с идеей документалистики будущего, которая не то что передает реальность, а создает ее, поглощает, заставляет усомниться в том, а где вообще настоящее – там, в его объективе, или в нашей голове.
Погибший с камерой в руках так, что детали убийства, вероятно, мы не узнаем никогда, только и останется в памяти эта жуткая фотография распластанного тела на грузовике повстанцев ЦАР – Расторгуев всю жизнь был на стыке искусства и документальной реальности, жеста и провокации, жизни и смерти. Проехав Чечню и Донбасс, забравшись между ног и шлюхам, и роженицам, он растягивал возможности глаза, мозга, социальных табу зрителя. Снимал фильмы по пять часов, придумывал новые формы, балансировал на грани режиссера и акциониста, кинематографиста и художника нового порядка. Не изменяя себе в одном – абсолютным слухом к честности.
Оттого еще более символичен становится в эти дни ключевой опус Расторгуева, названный продюсером фильма Виталием Манским "Мертвыми душами".
"Жар нежных" – один из главных фильмов убитого документалиста. А, может, и всего современного doc. Фильм о диких черноморских курортах как последнем Эдеме. О людях, оказывающихся там, как в чистилище галечных пляжей, пусть и искренне уверенных, что вот он, рай. Жара, алкоголь, похоть, вылезающая наружу вместе со снятыми после третьей стопки плавками. Люди, как они есть: без купюр монтажа, актерской игры, одежды как последнего нравственного рубежа. Одно коллективное тело, одна групповая похоть, и то ли Расторгуев, то ли Босх. Только ни капли искусственной тени. Лишь неприкрытый красный загар сгоревших ягодиц.
Фильм "Жар нежных" открывает новый сезон проекта "Реальное кино". Сезон, который идет следом за одним из самых сложных моментов для российской документальной идеи. Да, нынешний мир зачастую не хочет быть увиденным – отсюда и дело Серебренникова, и смерть в ЦАР. Но потому, наверное, именно сейчас и важно еще сильнее следить за пространством doc, учиться его понимать, видеть, ценить кадр – и жизнь – без цветокоррекций.
КОММЕНТАРИИ