В Москве состоялась премьера спектакля "10 дней, которые потрясли мир". Новая постановка – трибьют культовому спектаклю Юрия Любимова в театре на Таганке, который сам стал революцией – театральной.

Новый спектакль – сценическая и политическая рифма в честь двойного столетия: и самого Юрия Любимова, и октябрьского переворота. Это не восстановленная постановка культового режиссера, но диалог эпох – в каждой сцене.

На афише тех, первых "10 дней, которые потрясли мир" Юрия Любимова – 1965 года – зрителя предупреждали: это не спектакль вовсе, а "народное представление в двух частях с пантомимой, цирком, буффонадой и стрельбой по мотивам книги Джона Рида".

Кажется, первый – за полвека до того, как это стало модным – иммерсивный спектакль в Союзе. Театральная революция для советского зрителя. Из даже на входе встречали актеры в костюмах расхристанных красноармейцев, насаживающие театральные билеты на штыки винтовок.

Никакой вам привычной сцены с декорациями: пустота, превращающаяся то в Зимний дворец, то в тюрьму. Театр тела, театр песен, театр-карнавал – все разом. Но когда актеры во время одной из сцен снимали бороды и маски и говорили своими голосами, власть понимала, что это сатира на нее же.

Как живой диалог с теми десятью днями – Вениамин Смехов. Актер обеих постановок. 50 лет спустя, и снова в 1917.

"10 дней, которые потрясли мир" Максима Диденко не намекает на рифму революций и подорванных обществ. Но полифония постановок – далеко не только в променад-театре. У него отсутствие сцены доведено до максимы. У него тоже в самом воздухе этого театрального пространства – голый нерв.

Максим Диденко – один из ключевых молодых режиссеров. С группой энфант-террибль мира российского театра, "брусникинцами", курсом педагога школы-студии МХАТ Дмитрия Брусникина он работает тоже не впервые. Была у них и своя революционная буффонада – московский хит прошлого сезона "Конармия".

"10 дней" – эксперимент еще большей амплитуды шага. Никакого театра. Сцена – это Музей Москвы. Постановка помещена внутрь выставки "Любимов и время". Погружение в степени плюс бесконечность – то, что сегодня Диденко удается как никому.

Как Любимов полвека назад заставил московскую сцену выучить имя Бехтольда Брехта. Вывел на нее современную поэзию, создал политический театр как таковой. За что в 80-е был лишен советского гражданства. Так "брусникинцы" сегодня формулируют театр нулевых. Когда актер – куда больше, чем голос.

Контекст, в котором вынужденно живет этот спектакль – общество, поляризированное и напряженное до коктейлей Молотова, летящих в окна студии Алексея Учителя и православных стояний против фильма "Матильда". До уголовных дел против художников, а не политиков, за то, что поднимают неудобные темы. Общество, хотя и бьющее себя в грудь исторической памятью, на самом деле этой памяти лишенное: когда на иконе могут быть рядом и Николай Второй и Иосиф Сталин.

И, наверное, язык театра сегодня лучший, и пока единственный, на котором можно говорить об измученной истории. Не полунамеками, а образами по силе – куда ярче и сильнее политического слова.