Газета New York Times отдала целый разворот на одно-единственное короткое стихотворение. Оно называется “Я тоже” и принадлежит перу Лэнгстона Хьюза (1902–1967) – американского поэта-афроамериканца, пламенного публициста и одного из основоположников гарлемского ренессанса.

“Я тоже Америку славлю. Я – темнокожий брат. Когда собираются гости, меня отсылают поесть на кухню. Но я смеюсь и много ем — и становлюсь сильней. А завтра я буду со всеми за одним столом. Никто не посмеет отослать меня на кухню. И тогда они увидят, как мы прекрасны, – и устыдятся. Америка – это и я тоже”. (Оригинал здесь)

Стихи у Хьюза простые – для русского уха, быть может, излишне сентиментальные, но нужно понимать, что читать их следует прежде всего ритмически – скорее в джазовом контексте, чем в собственно поэтическом. Текст “Я тоже”, впоследствии входивший в бесчисленные антологии и ставший знаковым для американской культуры, был первый раз опубликован в 1926 году в качестве эпилога к поэтическому сборнику “Грустные блюзы” (The Weary Blues).

В коротком мощном стихотворении Хьюз подводит итоги американской истории с точки зрения афроамериканца. Писалось оно в тот момент, когда за плечами прогрессивных американцев уже был успех: аболиционисты в конце концов одержали верх, рабства в Америке больше не было – однако на юге строго соблюдалась расовая сегрегация, поддержанная так называемыми “законами Джима Кроу”. В 18 строках этого стихотворения раскрывается сложность взаимоотношений между афроамериканцами и американским большинством.

В строчке, которая открывает и завершает стихотворение, I, too (я тоже), заключен двойной смысл. Можно услышать это как too, тоже, а можно как two – number 2, второй сорт. Хьюз пишет о второсортных людях, исключенных из мейнстрима, отправленных вниз с глаз подальше, обедающих на кухне. Когда герой стихотворения говорит, что завтра окажется за столом (в столовой), американский читатель воспринимает это как серьезную заявку на равноправие.

Но Хьюз выражает себя не только через высказанное, но и через умолчания. Кому принадлежит кухня, о которой он говорит? Дом, разумеется, – это Соединенные Штаты, и о владельцах его ничего конкретного не говорится. Из стихотворения, тем не менее, ясно, что владельцы его – это и те, кто работал на плантациях (plantation houses), и те, кто живет в хижинах или в городском доме под лестницей. Даже когда афроамериканцы исключены из общественной жизни, их присутствие ощущается в исправном функционировании дома, в том, что блюда вовремя подают на стол и материальная жизнь в целом продолжается.

Однако 'too' можно услышать как “two” не только в смысле рабства и подчинения, но и в смысле фатальной разделенности. Хьюз отсылает здесь к своему старшему современнику Уильяму Эдуарду Дюбуа, который писал в своей работе “Души черных”, что афроамериканцы вынуждены жить сразу в двух мирах: “Эта двойственность всегда с нами: американец и в то же время афроамериканец; две души, две мысли, две непримиримых устремленности; два воюющих друг с другом идеала в одном черном теле, целостность которого сохраняется разве что благодаря его дикой силе”.

У Дюбуа тело афроамериканца – тело, вынесшее на себе множество тяжких трудов. Это тело, Хьюз, уклоняясь от прямого именования, называет “темнокожим братом”, и оно предстает как некий сосуд, несущий в себе изначальную расколотость афроамериканского сознания.

Ощущение разделенности, расколостости на двое, было присуще отнюдь не только афроамериканцам – оно укоренено в самом сердце Америки. Авраам Линкольн говорил: “Разделенный внутри себя дом не выстоит”. И снова дом, и снова two, которое Хьюз преобразует в too.

Лэнгстон Хьюз собирает все эти коннотации и дополнительно привязывает их к передовой американской поэзии своего времени. “I sing the body electric”, писал Уолт Уитмен, развивая далее свой образ путем ассоциации тела с американской демократией, внутри которой силы каждого индивида многократно умножаются через взаимодействие с целым, с согражданами. Хьюз многократно усиливает политическое звучание строчки Уитмена в зачине своего стихотворения: “I, too, sign America”, “И я тоже славлю Америку”. Глагол sing – петь, славить – приобретает особенную значимость на фоне афроамериканской музыкальной волны, захлестнувшей не только Америку, но и Европу в конце 1920-х – начале 1930-х годов.

“Нам следует читать и перечитывать это стихотворение”, – пишет редактор The New York Times Памела Пол. На фоне постоянных сообщений об убийствах чернокожих американцев офицерами полиции этот стих Хьюза приобретает особую значимость.

Из последнего: в крупнейший город Северной Каролины Шарлотт ввели войска из-за массовых беспорядков, возникших после убийства полицейским чернокожего. Семья убитого утверждает, что тот не был вооружен, не представлял угрозы полицейским и убивать его никакой необходимости не было. Мэр города в пятницу заявила, что хотела бы видеть обнародованным видео полицейской стрельбы, в результате которой во вторник погиб афроамериканец. В пятницу же сотруднице полиции американского города Талса, штат Оклахома, застрелившей безоружного афроамериканца, предъявлены обвинения в непреднамеренном убийстве первой степени.

О недавних случаях убийства полицейскими афроамериканцев, породивших в Америке мощное движение Black Lives Matter (Жизни чернокожих имеют значение), читайте здесь (англ.).

Что же до Лэнгстона Хьюза, то его очень любили и привечали в Советском Союзе. В 1930-е годы он сблизился с коммунистическим движением, потому что, как и многие другие афроамериканские деятели той эпохи, видел в социализме альтернативу сегрегированной Америке. Он участвовал в прокоммунистических организациях типа “клубов Джона Рида”, но в компартию так и не вступил.

В январе 1932 года сотрудники советского внешнеторгового ведомства “Амторг” пригласили Хьюза в СССР в качестве сценариста фильма “Черное и белое” о расизме в США. Он пригласил в СССР целую делегацию в составе 22 чернокожих американцев, в основном деятелей искусства из числа уроженцев Гарлема. После начала съемок в Крыму проект был закрыт, но в 1932—1933 годах часть делегации Хьюза отправилась в Туркестан, чтобы оценить, какие усилия советская власть предпринимает для улучшения жизни коренных народов. В поездке Хьюз сдружился с “диким венгром” Артуром Кестлером, который стал его переводчиком. Позже Кестлер напишет роман “Слепящая тьма” о сталинских репрессиях, а Хьюз опубликует книгу “Негр смотрит на советскую Среднюю Азию”. Вот их совместная фотография. Они собирают хлопок.

Несмотря на большие заслуги Хьюза перед СССР, хороших переводов его поэзии на русский так толком и не появилось. Здесь можно почитать то немногое из профессиональных переводов, что все-таки было создано.

А в городе Шарлотт по-прежнему действует режим чрезвычайного положения. Если же судить по публикации в New York Times, то оно должно охватить и в США в целом.