Житель Севастополя Юрий Ильченко до аннексии Крыма Россией был владельцем частной школы изучения иностранных языков. Летом 2015 года, через год после аннексии, он был арестован - по обвинению в экстремизме и призывах к экстремистской деятельности за тексты, размещенные в социальных сетях. В своих постах Ильченко призывал усилить блокаду полуострова и ограничить в правах тех жителей Крыма, которые согласились получить российский паспорт. В Симферопольском СИЗО Ильченко провел 11 месяцев

Бежать из Крыма в Украину преподавателю удалось после того, как его перевели под домашний арест. Недавно украинским правозащитникам удалось также вывезти с полуострова родителей Ильченко, поэтому сам он больше не боится рассказывать о том, что с ним произошло. Интервью Антона Наумлюка.

****

– Расскажите, как вы отказались от российского гражданства после аннексии.

– Наша семья была первой в Севастополе, которая отказалась от российского гражданства. Сразу после референдума было объявлено: "Кто не откажется в течение месяца, будет признан гражданином России". Но первые две недели после этого отказаться было невозможно: когда я пришел, мне ответили, что не знают, как провести эту процедуру, нет определенных форм, бланков.

Только спустя две недели начался этот процесс. Причем он происходил лишь в нескольких местах, сначала в двух, потом в четырех или пяти. Хотя на полуострове десять городов, не говоря уже о поселках, селах. Ехать нужно было минимум два раза – в первый раз, чтобы написать заявление об отказе от гражданства, а второй раз – чтобы получить справку.

Людей, сохранивших украинское гражданство, на тот момент было три с половиной тысячи во всем Крыму. В Севастополе было около тысячи. Я это знаю, потому что активно агитировал своих учеников и знакомых отказываться от российского гражданства. Те, кто отказывался, показывали мне справки. Последняя, которую мне показали, была под номером 980, из чего я делаю вывод, что всего их было примерно тысяча. ​

Я агитировал отказаться от гражданства РФ и учеников, и их родителей. Старался объяснить, что во-первых это предательство. Во-вторых, это будет невыгодно в будущем: в Украине все идет к введению безвизового режима [с Евросоюзом]. А в России вы будете в стране строгого режима, как в Северной Корее, вы не сможете из нее выехать.

– То есть вы агитировали фактически сопротивляться признанию российской власти на полуострове.

– Я выступал в интернете и на телевидении.

– Как на это отреагировали российские силовики?

– 25 августа ко мне пришли работники ФСБ и ЦПЭ (Центр по противодействию экстремизму МВД) и стали спрашивать: почему я и мои родители не взяли российские паспорта, как мы относимся к российской власти, к присоединению Крыма к России.

Они пришли и сказали о недопустимости ведения экстремистской деятельности. Мне не давали ничего подписывать, но предлагали сотрудничество, говорили: "Давай по-хорошему договоримся". Я резко от этого отказывался. Уже когда меня потом арестовали, тоже предлагали подписать документы о сотрудничестве, о явке с повинной. Я, конечно, от всего отказывался.

Некоторые мои ученики подписали такие бумаги, хотя большая часть – две трети – не согласились сотрудничать. Потом всех этих людей (если это были дети – то их родителей), вызывали на допросы в ФСБ. Мною занимались и ФСБ, и ЦПЭ, и даже военный суд, который давал разрешение на слежку.

После разговора следователи ушли, но периодически появлялись и спрашивали, не передумал ли я. Арестовали меня 2 июля 2015 года, то есть спустя почти год. Обвинили в написании текста, в котором я призывал полностью блокировать Крым, не поставлять продовольствие, воду, электричество. Также я призывал наказать предателей и ограничить в правах тех, кто принял российское гражданство.

– Какие обвинения вам предъявили?

– 282-ю статью УК РФ ("Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства". – РС). 280-ю ("Публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности") мне предъявили через месяц, во время моего нахождения в СИЗО и даже не за мой пост, а за перепост со страницы Дмитрия Яроша (на тот момент руководителя запрещенной в России националистической организации "Правый сектор").

– Какое отношение вы имели к "Правому сектору"?

– Членом "Правого сектора" я не был, но я разделял идеи, которые совпадали с моими: борьба с российской оккупацией, против режима Януковича. Я был за европейскую Украину, поддерживал Майдан.

– Какие условия сейчас в Симферопольском СИЗО? Единственный изолятор на территории полуострова переполнен.

– В СИЗО на меня влияли и физически, и психологически. Конечно, били. Старались бить по почкам. Били во время допросов, но больше всего в камере, где я находился с людьми 24 часа в сутки. Им была поставлена задача, чтобы я подписал все, что от меня требуют. Один из сокамерников напился и рассказал мне, что им обещали более короткие сроки и даже УДО (условно-досрочное освобождение), если я возьму российское гражданство и соглашусь подписать признание вины. То есть били сокамерники.

– Силовики на вас оказывали физическое давление?

– Силовики тоже принимали участие. Например, с 15 лет у меня были проблемы с давлением, мне делали уколы, увозили в больницу. И когда мне было плохо в СИЗО, я практически терял сознание, работники спецслужб старались меня ударить, ущипнуть, причинить боль. Потом врачей заставили написать, что это была симуляция, хотя я спрашивал их: "А от чего мне тогда раньше уколы делали? От симуляции?"

– Крымский активист Олег Софяник, ссылаясь на слова руководителя Центра по противодействию экстремизму, заявлял, что в СИЗО вам сломали позвоночник.

– Меня били по позвоночнику, он и сейчас болит, так же, как и почки. Но немного было преувеличено, что мне сломали позвоночник. Очень сильно старались давить психологически, доказать, что я там никто, хотя это они были никем и ничем на свободе. 24 часа в сутки – свет в глаза. Не было спальных мест на каждого. Нас в камере было 15 человек на 6 спальных мест, спали мы по очереди. Постельного белья мне за 11 месяцев так и не выдали. Были клопы. В карцере, куда меня кидали, были крысы и такие слизняки мерзкие ползали. По стене камеры постоянно текла вода, большая влажность, люди боялись заболеть туберкулезом.

– Как вы выбрались из СИЗО?

– Меня перевели на домашний арест. Это была апелляция на очередной переарест. Я провел в СИЗО 11 месяцев, и мне дали еще месяц. Но прошло 10 дней, рассмотрели апелляцию и заменили на домашний арест. Меня отвезли домой. На следующее утро надели браслет. В ту ночь за мной следили: один человек сидел на ступеньках около моей квартиры, и еще двое сидели в машине у подъезда. Может, еще кто-то был, но я видел только трех. Еще я видел, как они ставили камеры наблюдения на деревьях.

– И после этого вы решились на побег?

– Я знал, что рано или поздно меня снова заключат под стражу. После недели, когда они постоянно дежурили, они стали уходить на время, видимо, надеясь на браслет. И в ночь на так называемый День России (12 июня 2016 года), предполагая, что многие могут злоупотребить, и бежать будет легче, я выбежал из дома.

Одел отцовскую куртку, взял мамину палочку, чтобы на видео не сразу было видно, что это я. Выбежал, бросил куртку, палку, срезал браслет с ноги. Срезал обычным кухонным ножом. Это не было трудно, он был из такого материала – что-то среднее между кожзаменителем и пластиком.

Потом я несколько часов бежал через балку – кусты, лес. А потом в течение ночи ехал автостопом, потому что знал, что меня будут искать с собаками. И так было на самом деле. На следующий день, как рассказывал отец, они пришли, но среагировали не очень быстро, прошло несколько часов. Пришли домой около 10 человек с собаками, требовали мои вещи, чтобы собака взяла след. Но я к тому времени уже сменил несколько машин. Ехал то автостопом, то такси.

В течение дня я добрался до границы, а в течение следующей ночи я пересек границу. Переходил ее через лес, который, как я слышал, был заминирован, с растяжками. Сам видел и натыкался на колючую проволоку, были какие-то приспособления, к которым прилипаешь, приспособления до которых дотронешься, и они издают звуки, чтобы было слышно. Однажды этот звук услышали, и я видел вдалеке, на некотором расстоянии, свет фонариков. Притаился, минут 40 не двигался, а когда они ушли, продолжил движение.

– Как вас встретили на украинской границе? Все же трудно представить, что пограничник видит человека, идущего к нему по полю, и никак не реагирует…

– На украинской границе я рассказал всю историю, и мне ответили, что рады приветствовать на свободной территории.

– Как вы узнали, где нужно проходить границу? В интернете или связывались с кем-то?

– Я не знал место на границе, где можно проскочить. Я прошел просто на удачу. Я видел непроходимый лес и думал, что пограничники не поверят, что кто-то через него пошел. Тем более что была информация, что он заминирован. У меня не было интернета посмотреть. Единственный компьютер конфисковала ФСБ. Мне было запрещено пользоваться телефоном, интернетом во время домашнего ареста. И я этого не делал, потому что это могло стать причиной нового ареста.

– За Джанкоем степь, нет никакого леса.

– Ну там есть лесополоса метров 200–300 вдоль дороги. Я через нее шел параллельно дороге.

– После побега вас в розыск не объявляли?

– Я не знаю, объявляли ли меня в розыск после побега, но думаю, что наверное, потому что я для них враг и враг оккупационного российского режима. Кроме того, для российской власти я враг народа в третьем поколении. Потому что мой дед был расстрелян советской властью, а бабушка умерла в Голодомор. То, что сейчас происходит в Севастополе, показывает: российская власть в большой мере правопреемник советской – это репрессии, расстрелы, депортации, преследование тех, кто имеет свою точку зрения.