В последние две недели произошли два события, которые – если забыть о воспаленной публицистике и кислых смешках – могут рассказать немало интересного об историко-политическом мышлении российской власти. Первое из этих происшествий наделало немало шуму, причем комического свойства; над героем его издевались все, кому не лень – хотя грех, конечно, издеваться над несчастным человеком, которого и поставили-то на его нынешнее место, чтобы сделать объектом насмешек.

Речь идет о премьер-министре Дмитрии Медведеве. 23 мая, посещая Крым, он решил пообщаться с не очень эффективно отсеянным “народом”. Его ответ на жалобы о том, что пенсия маленькая и, к тому же, не индексируется, был настолько наивно-циничным, что даже бывалые зубоскалы развели руками и почти пожалели неловкого премьера. Как известно, Медведев сказал буквально следующее: “Мы вообще не принимали [индексацию]. Просто денег нет сейчас. Найдем деньги – сделаем индексацию. Вы держитесь здесь, вам всего доброго, хорошего настроения и здоровья”. Сложно сказать, чего здесь больше: цинизма или глупости; однако те, кто тут же стали издеваться над Медведевым, неправы. В каком-то смысле, он ведь искренен. Денег на индексацию пенсий – именно у его правительства и именно в условиях нынешнего политического режима с его системой приоритетов – действительно нет. Так что остается только пожелать согражданам переждать столь тяжелые времена, и не такое бывало.

Не стоит недооценивать Медведева. Просто премьер (и экс-президент, напомню, тот самый, что целых четыре года болтал о смене приоритетов и о необходимости модернизации) сделал жест философский, в духе Людвига Витгенштейна, утверждавшего, что цель философии не в изобретении новых фактов, а в размещении уже существующих (тех, в которых мы наверняка уверены) в наилучшем порядке. Вот Медведев и разместил: денег в бюджете на индексацию нет (первый факт), никакого желания и потребности искать деньги для индексации у власти нет (второй факт), остается только пожелать гражданам не сильно переживать по этому поводу и как-то выжить (третий факт). Порядок идеальный – так что ничего смешного.

Бахчисарай, март 2014 г.

Второй уровень гораздо интереснее, хотя тоже имеет отношение к очевидным фактам. Дело происходило в Крыму, который был захвачен Россией за два года до того. Захват Крыма происходил под лозунгами восстановления исторической справедливости и заботы о русскоязычном населении. Как мы знаем, забота о населении Крыма – которое в большинстве своем, вроде бы, проголосовало (пусть и не на законном референдуме) за российскую оккупацию – не была проявлена властью должным образом. Не буду описывать здесь все проблемы, возникшие в результате крымского аншлюса – они общеизвестны.

Причин тому несколько, от тотальной российской коррупции и цементного цинизма Кремля до экономического кризиса, который, хоть и затормозился несколько, все же продолжается. В любом случае, “денег сейчас нет”. Соответственно, и “заботы” никакой не получилось – жители Крыма, на самом деле, российскому государству не нужны. Пишу это безо всякого публицистического темперамента, просто констатирую факт. Они не нужны, так как Крым захватывали совсем не ради его жителей. Это сделали ради совсем другого, что описывается, крайне неточно, формулой “восстановление исторической справедливости”. История же, в понимании российской власти (и, увы, значительной части российского общества), к “людям” имеет весьма опосредованное отношение. Она о другом, соответственно, “историческая справедливость” тоже о другом. О чем? И здесь нам на помощь приходит второй недавний инцидент с российскими руководителями.

На прошлой неделе состоялось заседание президиума так называемого экономического совета при президенте РФ, на котором выступил Алексей Кудрин. Кудрин возглавляет Центр стратегических разработок (ЦСР), который вроде бы должен неолиберальным образом влиять на загадочную (на самом деле, отсутствующую) экономическую политику президента. Учитывая относительную близость Кудрина к Путину, на него возлагают умеренные надежды умеренные законопослушные российские либералы, которые превозносят успехи этого экономиста в 2000-е годы в деле создания финансовых резервов.

У главы ЦСР с его совершенно очевидной программой действий (урезание госрасходов, упор на развитие частного бизнеса, улучшение инвестиционного климата в стране и прочие давно известные вещи) есть соперник, занимающий странную должность бизнес-омбудсмена. Борис Титов неолиберальным предложениям противопоставляет этатистские меры в духе идей британского экономиста первой половины прошлого века Джона Мейнарда Кейнса – увеличение госрасходов, усиление роли государства в экономике, выпуск дешевых денег, инфляционная политика и так далее.

Путин, считающий баланс мнений вокруг себя идеальным бэкграундом собственной власти, пока придерживает обоих советчиков на примерно одном расстоянии, благосклонно прислушиваясь то к одному, то к другому. То есть не благосклонно на самом деле, а равнодушно, ибо все эти отвлеченные, как ему кажется, споры, к реальности не имеют отношения. И он прав.

К реальности политического режима Путина образца 2012 года никакие экономические теории действительно не имеют отношения, ибо они всегда используются не в тех целях, для которых они сформулированы – не для создания мощной, хорошо работающей современной экономики, обеспечивающей гражданам страны нормальный уровень жизни.

Неолиберальные разговоры о свободном рынке, кенйсианские проповеди о необходимости государственного управления и поддержания высокого инфляционного спроса – все это нужно власти только для того, чтобы (а) избегать прямой ответственности за собственный провал в социально-экономической сфере, для чего под рукой всегда должен быть мальчик для битья, (б) создать видимость общественно-политической дискуссии о судьбах страны, видимость политики, в конце концов, в условиях, когда никакой политики в стране нет.

Путин раздает шарики больным детям

Верховная власть, парящая над этими разговорами – которые продолжают, странным образом, волновать остатки политически-ангажированных, крайне малочисленных групп населения – как бы выводит себя из процесса обсуждения и даже принятия стратегических экономических решений. Власть выше этого. Власть не про экономику. Власть – помещик, а делами занимаются управляющие поместьем. Если кто из управляющих что-то не то сделал, то виноват именно он – и будет заменен другим.

В таком примерно духе и проходило последнее заседание президиума экономического совета. Экономисты говорили, президент молчал, не выказывая особой вовлеченности в дискуссию. И тут Алексей Кудрин имел неосторожность отметить, что, мол, нужно снизить “геополитическую напряженность” и тогда Россия вновь “встроится в международные технологические цепочки” и в страну вернутся иностранные инвестиции.

Кудрин – человек осторожный, так что неопределенным термином “геополитическая напряженность” замаскировал авантюристическую внешнюю политику РФ последних лет, перессорившую ее со всем миром, кроме утопающей Венесуэлы и обреченного Башара Асада. Кудрин – человек осторожный, а Путин – бывалый, и он понял, что тот имел в виду. Как утверждают очевидцы (заседание, конечно же, закрытое, и информация поступила из-под кремлевской двери, что характерно), президент поставил экономиста на место: “Пусть страна в чем-то отстала, но у нее тысячелетняя история и Россия не станет торговать суверенитетом, сказал Путин, пообещав защищать его, причем не только пока будет президентом, но и до конца своей жизни (со слов двух участников совета)”, – пишут “Ведомости”. Президент еще добавил, что не Россия “первая начала”.

В этом сюжете примечательно даже не то, что на вроде бы разумные и рациональные слова Кудрина Путин ответствует странным заклинанием, не имеющим никакого отношения к реальности. Здесь-то как раз все понятно. Нынешняя разновидность путинского режима полностью отказалась от любой апелляции к разуму, к ratio, которое есть продукт европейской культуры – а Россия, по их мнению, никакая не Европа.

Даже когда произносятся слова о том, что только Россия может спасти европейские ценности от уничтожения их аморальными либералами и варварами-мигрантами, подразумевается, что Россия спасет снаружи, с расстояния, дистанционно, а не изнутри. То есть, оставаясь “сама собой”, “суверенной” в терминологии президента Путина. Здесь мы видим отсыл, пусть и не отрефлексированный, к знаменитым высказываниям сразу двух персонажей романов Достоевского – “Подростка” и “Братьев Карамазовых”.

Версилов говорит: “Русскому Европа так же драгоценна, как Россия; каждый камень в ней мил и дорог. Европа так же точно была Отечеством нашим, как и Россия... О, русским дороги эти старые чужие камни, эти чудеса старого божьего мира, эти осколки святых чудес; и даже это нам дороже, чем им самим!”. Иван Карамазов развивает мысль: “Я хочу в Европу съездить, Алеша, отсюда и поеду; и ведь я знаю, что поеду лишь на кладбище... вот что!.. Дорогие там лежат покойники, каждый камень под ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни, и плакать над ними, – в то же время убежденный всем сердцем моим, что все это давно уже кладбище, и никак не более”.

Собственно, отсюда в русском, а потом и советском интеллигентском сознании и укрепилось убеждение, что Европа “кончилась” и что там одно кладбище и одни камни. Любопытно: “Подросток” и “Братья Карамазовы” написаны около ста тридцати лет назад – и Европа с тех пор претерпела несколько стадий серьезнейших изменений. То, что оплакивают Версилов и Иван Карамазов, – Европа средневекового благочестия (выдуманного), Европа Просвещения (обоим персонажам довольно чуждого) и Европа Канта, Гегеля, Фихте, Гете, Европа Высокой Добуржуазной Культуры.

Европа, которую “оплакивает” нынешняя российская пропаганда, – Европа того самого периода, когда Достоевский сочинял свои романы, Европа империй, национализма, больших армий, буржуазного “красивого” искусства, вроде импрессионистов или Серова, понятного относительно образованным обывателям. Иными словами, путинский режим хотел бы оказаться в Европе тогда, во второй половине XIX–начале XX века, причем в той же самой роли, что и Россия Александра II – Николая II.

Это роль важнейшего политического и военного игрока, который прекрасно существует сам по себе, с которым Владычица Морей Британия на равных соперничает в большой игре на Востоке, дружбы которой ищет даже республиканская Франция. Заметим также, что место США было тогда относительно скромным, что не должно не нравится путинским идеологам. “Американская гегемония” началась в том же роковом 1917-м, что и распад Российской империи – Соединенные Штаты вступили в Первую мировую войну, перескочив через установленные ими самими пределы доктрины Монро, и стали мировой державой.

Год спустя Александр Блок пишет “Скифов” – стихотворение, в котором Россия представлена ордой диких варваров-азиатов “с раскосыми и жадными очами”, влюбленных в Европу, но, увы, безответно. Так что пеняйте, европейцы, на себя, если не явитесь в положенное “варварской лирой” время “на братский пир труда и мира”.

Косноязычным полуграмотным пересказом этих трех цитат российская пропаганда по поводу Европы и исчерпывается. К тому же нет идеи, более далекой от нынешней России, чем “братский пир труда и мира”. “Мир” для путинского режима возможен только вооруженный, в котором все участники игры цепко следят друг за другом, схватившись за рукояти револьверов, как в финальной сцене дуэли на троих в фильме “Хороший, плохой, злой”. “Труд” для них подразумевает, что кто-то там где-то трудится, а мы участвуем в “справедливом” (для нас) распределении плодов этого труда. Револьверы важнее мира. Распределение плодов труда важнее самого труда. “Суверенитет” важнее экономики и благосостояния граждан. Не мы первые начали, так что граждане потерпят, будут держаться. Денег нет.

И вот здесь встает последний вопрос – о характере и происхождении представления об “исторической справедливости”, ради которой стоит захватывать территории соседних стран, не особенно заботясь о том, что с ними делать потом. Той самой исторической справедливости, что дает возможность РФ быть разом и “суверенной” и “отсталой” безо всякого ущерба.

Никакого отношения к советскому, в чем не раз упрекали Путина и его соратников, все это не имеет. СССР, советский экспансионизм и империализм были основаны на убежденности в собственном – и реальном и грядущем – научно-техническом и технологическом превосходстве. Заводя союзников на Востоке и Юге, СССР готов был строить там электростанции, заводы, готовить у себя специалистов из этих стран и так далее. Советская модель была привлекательна потому, что была “современна” и за ней было “будущее”. То же самое говорились и собственному, советскому, населению. Недостатки в повседневной жизни, неудобства, дефицит – все это объяснялось необходимостью создания будущего, причем, будущего для всех, не только для самих советских людей.

Хо Ши Мин в Крыму, 1969

Подобный интернационалистский гуманизм был риторическим, конечно, порой циническим, но он апеллировал к единственной атеистической ценности, ради которой стоит пострадать – к светлому будущему для всех. Такова советская справедливость. Ее можно было ненавидеть и презирать (и совершенно справедливо, чаще всего), но она являлась мощнейшим фактором в мировой жизни, ибо это была “справедливость будущего”.

Для сегодняшней России справедливость может быть только исторической, то есть такой, что существовала когда-то в (воображаемом) прошлом – и канула навсегда. Ее можно пытаться “восстановить”, но даже министру Лаврову понятно, что это частичная и выборочная реставрация, которая заранее обречена на неуспех. Восстановить империю невозможно. Вновь отправить казаков в Париж или Берлин тоже. Устроить возглавляемый Россией новый Священный Союз согласятся разве что афонские монахи, да и то вряд ли.

Леон Бакст. Эскиз костюма к балету «Жар-птица»

Озарять мир солнцем по-настоящему великой культуры, от Достоевского и Тургенева до “Русских сезонов” тоже силенок не хватит, даже если министр Лавров будет сочинять по стишку в день, а его сотрудница Захарова примется плясать “Калинку” на каждом утреннем совещании. Что же до советских примет величия, вроде космоса и физики, то об этом надо забыть, ибо отсталость есть следствие тысячелетнего суверенитета, так что это даже хорошо, что здесь России предложить миру просто нечего.

Помимо вполне очевидных последствий для позиции России в мире, а также для российской экономики, у всего этого есть еще одна – крайней опасная – сторона. “Держаться”, как советовал премьер Медведев, можно только в том случае, когда чего-то ждешь. Ждать можно будущего, а не индексации на 10% пенсии в восемь тысяч рублей. Это не значит вовсе, что ожидание – пусть даже и с “хорошим здоровьем” – приведет к стремительной смене “доброго, хорошего настроения” настроением недобрым и нехорошим. Скорее, оно приведет к социальной апатии и окончательному всеразрушающему общественному цинизму – а такое уже случилось в период с примерно 1980-го по 1991-й. И тогда может восстановиться еще одна “историческая справедливость”, но уже придуманная другими людьми.