В этом тексте речь пойдет о недавней истории времен Путина, собственно о временах, когда президентом был Дмитрий Медведев. Многие политологи считают именно 2011 год концом “старого путинского режима”, в котором президент (или в 2008—2011 – премьер) Путин выступал в качестве условия и инструмента баланса между различными группами политической и экономической элиты, то есть был фигурой очень нужной, но отчасти даже и прикладной. Действительно, период с 2000 по 2011 год был, несмотря на все усиливающиеся черты авторитаризма, временем политического маневра и своего рода политтехнологической игры, частью которой стали попытки власти прикормить либеральную и творческую интеллигенцию. Большим мастером сего, как известно, являлся Владислав Сурков.

Пиком и одновременно концом этого периода стал 2011-й – год, когда все гадали, кто же станет баллотироваться от власти на президентских выборах 2012-го. Самые наивные делали ставку на Дмитрия Медведева, считая его “модернизатором” и даже чуть ли не тайным либералом, который вот-вот стряхнет с себя морок путинского влияния и покажет себя во всей красе. Одни указывали на то, что будущий президент некогда преподавал латынь (будто бы обер-прокурор Константин Победоносцев, этот титан ледяного русского консерватизма, языков не знал), другие надеялись, что в отличие от Путина, которому секретари носят “распечатки из интернета”, Медведев компьютерно-грамотен и даже энтузиаст продукции Apple, наконец, третьи вспоминали его задушевные посиделки с немолодыми русскими рокерами. Всех отчего-то радовало юношеское увлечение Дмитрия Медведева группой Deep Purple.

Это прекраснодушие закончилось 24 сентября 2011 года, когда на съезде “Единой России” объявили, что избираться от власти будет опять Путин, а Медведев в качестве утешения возглавит партию и правительство. В сущности, перед нами одно из нескольких важнейших событий новейшей истории России. После него произошли выборы в Госдуму, вызвавшие массовые протесты конца 2011—начала 2012-го, явил себя новый курс и новый стиль кандидата Путина (вспомним хотя бы предвыборный митинг в Лужниках, где он зачитал собравшимся “Бородино” Лермонтова), произошла жесткая смена социальной базы всего режима с новой декларативной опорой на условный “Уралвагонзавод”, потом были президентские выборы, хичкоковская инаугурация в пустой Москве с Григорием Лепсом в качестве массовки, наконец – отказ от системы, в которой президент есть политический брокер, Болотная и репрессии, все, что продолжается – нарастая – до сегодняшнего дня.

Почти пять лет с конца 2011-го можно считать либо вторым, совсем иным, периодом все той же “истории времен Путина”, либо даже новой “историей времен Путина”. Оттого, как мне кажется, было бы полезным вспомнить один уже забытый исторический юбилей 2011-го, юбилей важнейшего события российской истории, по поводу которого тогда, пять лет тому назад, было сказано несколько любопытных – и очень показательных – фраз. Сегодня ретроспективно тот юбилей кажется нам многозначительным – и предупреждающим о том, что случится после.

В марте 2011 года праздновали 150 лет отмены крепостного права. Одно из информационных агентств писало об официальных торжествах по этому поводу: “В Санкт-Петербурге в четверг отметят 150-летие подписания одного из важнейших документов в истории России – Манифеста об отмене крепостного права. Между тем в “Единой России” считают, что в России до сих пор не изжито крепостное сознание. К юбилею подписания этого документа приурочена научно-практическая конференция “Великие реформы и модернизация России” в Мариинском дворце. В работе конференции примут участие политики и ученые - историки, экономисты, юристы, а также общественные деятели, представители религиозных конфессий и дипломаты”.

Как мы видим, ключевые слова здесь “модернизация” и, конечно же, “великие”. С тех пор первое слово основательно подзабыли, а второе стали прилагать не к существительному множественного числа “реформы”, а к названию страны – “Россия”. Кто теперь помнит, что при Медведеве только и говорили, что о “модернизации”? Сколько приятных научно-практических конференций и круглых столов для благонамеренных умеренных либеральных экономистов, социологов и политологов было под этой шапкой тогда устроено...

В тот же день, 3 марта 2011 года по поводу юбилея отмены крепостного права высказался и сам президент Медведев (довольно дико на сегодняшний слух звучит это словосочетание – “президент Медведев”!): “Я придерживаюсь позиции, что Александр II получил в наследство страну, где главными институтами были крепостничество и военно-деспотическая вертикаль власти. Неэффективная экономика грозила стране крахом. Поэтому царь и его единомышленники, хотя это было и трудно, отказались от традиционного уклада, и указали России путь в будущее — в этом их заслуга. Я надеюсь, что Россия XXI века будет свидетельством правоты и дальновидности реформаторов XIX века. По сути мы продолжаем тут курс, который был заложен полтора века назад”.

Здесь исторические параллели, которые сознательно прилагает к своему времени Дмитрий Медведев, еще интереснее. Он – как бы Александр II Освободитель, принявший страну после мертвящей реакции Николая I и катастрофы Крымской войны. Значит, Владимир Путин в той логике пятилетней давности выставлялся царем Николаем, который держал страну в узде тридцать лет, после чего умер в позоре поражения – и даже ходили слухи, что покончил с собой.

Но неприятность заключается в том, что на момент произнесения этих слов Путин-Николай Палкин был вполне жив – и даже на самом деле он, а не президент Медведев, управлял государством. Более того, “путь в будущее”, который “указал” Александр II, был путем к 1917 году и подвалу Ипатьевского дома, путем, станциями на котором были 1 марта 1881 года (убийство царя народовольцами), безумная политика Александра III (“замораживание” России и русификация империи), наконец, несчастное царствование Николая II, начавшееся с Ходынки, продолжившееся Цусимой и “кровавым воскресеньем”, затем было убийство Столыпина, Первая мировая и далее, во все более убыстряющемся темпе, движение к полному краху. Вряд ли бывший университетский преподаватель Медведев не знает всего этого. Просто он говорил нужные тогда слова – чтобы, опять-таки, не разочаровать тех, кто надеялся на него и его “модернизацию”. Эти люди тогда были нужны власти.

Вот о забытой модернизации стоит здесь поговорить несколько подробнее. Дело в том, что столь легкомысленно использованный Дмитрием Медведевым термин имеет отношение к процессам, которые происходят в мире уже более ста лет. Ученые спорят о том, что такое модернизация, существует довольно популярное понятие догоняющей модернизации, наконец, некоторые утверждают, что “модернов”, то есть типов современного общества, несколько и условный Запад вовсе не единственный.

Драма модернизации, переживаемая многими обществами и государствами, есть порождение прогрессистского, линейного мышления, возникшего на Западе в Новое время (Modernity). Тут важно отметить, что линейное мышление, восторжествовавшее вместе с христианством, долгое время отчетливо носило не только теологический, но и телеологический характер. Цель этого движения была заранее задана; речь шла только о его скорости. После века Просвещения цель постепенно заменилась на само движение, которое и стало наиболее ценным; коммунисты и радикальные социалисты перехватили у церкви образ окончательного, далекого и идеального Будущего, образ же Сегодня (и ближайшего Завтра) во второй половине XIX века перешел к мейнстриму буржуазного либерального сознания.

Так закладывалась одна из основ понятия модернизации – идея “современности”, “современного” как главной ценности. Когда юный поэт Артюр Рембо восклицал, что поэзия (читай – все искусство) должна быть современной и только современной, он, на самом деле, повторял азы буржуазной идеологии своего времени. “Современный”, то есть соответствующий нынешнему времени – вот фундамент будущего понятия модернизации; после чего остается разрешить только один вопрос: соответствующий какому нынешнему времени, чьему нынешнему времени?

Артюр Рембо в Эфиопии

Когда цитируемый в знаменитой книге Эдварда Саида “Ориентализм” (1978) британский лорд Бальфур рассказывает членам британского парламента о миссии империи – сделать древний Египет “современным”, – он, не зная того, встает в один ряд с дерзким парижским коммунаром Рембо. Любопытно, что поэт, бросив писать стихи в очень молодом еще возрасте, отправился в Судан заниматься то ли работорговлей, то ли торговлей оружием. Правда это или легенда, здесь не так важно; весьма символично видеть столь очевидное проявление колониалистского оттенка тогдашних представлений о современном, современности – пусть даже эта легенда не имеет отношения к настоящей судьбе поэта.

На тему “модернизация и колониализм” мы еще поговорим, а сейчас вернемся к идее прогресса, основанной на линейном мышлении. Прогресс вовсе не существует “для чего-то”; его цель – он сам, его собственное движение: чем быстрее, тем лучше, тем современнее. Если впереди нет отчетливой цели вроде Страшного суда и если возвышенность идеологии (а любая идеология возвышенна) не позволяет провести в секуляризированном обществе трансформацию, сводящую прогресс к удовлетворению самых банальных материальных целей, остается сам этот прогресс как процесс, как побудительный мотив – и как конечная цель.

Не стоит обманываться фразами вроде того, что “прогресс приведет к счастью человечества”; вряд ли тот же лорд Бальфур, искренне пекущийся о Британской империи и наилучшем обустройстве полуколониального Египта, думал о счастье египтян. Но он не рассуждал и в циничных понятиях “власти над египтянами”, “ограбления Египта британцами”, “полного господства”. Его идея правильной колонизации страны фараонов заключалась в том, чтобы сделать ее современной, то есть модернизировать.

Вернемся к вопросу: если модернизация должна привести некое общество в соответствие с современностью, с сегодняшним днем, тогда с чьим же? Кто задает этот образ современного, к которому следует столь безоглядно стремиться? Самый распространенный ответ: Запад. Вне характерной для Нового времени оппозиции “Запад есть Запад, Восток есть Восток” понятия модернизации просто не существует.

Эта оппозиция существовала почти что всегда, но только в буржуазную эпоху она получила совершенно иное содержание. Прежде всего потому, что до Нового времени не было не только модернизации, но и главной предпосылки ее – западного понятия “современный”. Напомню, идея современности (но не сам термин) возникает в конце эпохи Ренессанса; с ее помощью тогда определили наступивший исторический период в отношении предыдущего – Средневековья. Античность дала самые высокие образцы, после нее наступило время варварства и упадка, но вот сейчас все самое лучшее возрождается, обогащенное, конечно, неизвестным высокой античности христианством. В этом смысле, быть современным значит следовать древним.

Позже, в конце Средневековья, место Другого для “современности” стал занимать Восток. По мере этого изменился характер отношений с Другим: от средневекового человека, давно исчезнувшего к концу XVI века, невозможно было требовать, чтобы он соответствовал возрождающей античность “современности” (хотя, конечно, требовали, но не от людей, а от институций – скажем, от университетов, сохранивших свои старые задачи и структуру). Теперь же, когда Другой оказался “современником”, только живущим несколько южнее и/или восточнее, идея сделать его up to date, модернизировать (но уже, конечно, безо всякого следования древним) постепенно завоевала умы, составив главное объяснение, оправдание и целеполагание колониализма. Примерно так же дело обстояло там, где Другой находился внутри собственной страны.

И вот здесь опять встает вопрос, кто же модернизирует. В рамках системы, которую я пытался описать выше, на него есть два ответа – в зависимости от типа ситуации модернизации. Ответ первый: колонизатор, завоеватель, внешняя сила. Здесь все достаточно просто – и с мотивами, и, собственно, с инициаторами, и с действующими силами. Второй вариант значительнее сложнее – это когда импульс модернизации исходит изнутри самого общества, от ее элиты (или части элиты). Многие считают, что это случай России.

Такой случай не только более сложен, он более интересен и сомнителен одновременно – об этом написана нашумевшая книга Александра Эткинда “Внутренняя колонизация”. Чтобы начать модернизацию собственного общества, элита (или ее часть) должна сознательно поставить себя вне, но не теряя связи с обществом, иначе быстро теряется мотивация и происходит прискорбный отрыв. Во второй половине XIX века часть элиты Российской империи смогла сделать это – пусть даже результат и оказался совсем не тем, что ожидалось. Это, собственно, и привело к печальному исходу через 56 лет после отмены крепостного права.

Если же вернуться к 2011 году и к болтовне тогдашнего президента Медведева, то все это кончилось еще быстрее, хотя и не так печально. Причина этому как раз в слове “болтовня”. Александр II не только был вынужден – он действительно захотел провести реформы, модернизацию. Дмитрий Медведев и правящая элита образца 2011 года, во-первых, никакой потребности в настоящих реформах не испытывали, а, во-вторых, и не хотели, на самом деле, их проводить. Тут важна была риторика – и ее конкретная политическая цель, поддержание баланса между либеральными и традиционалистскими (если не сказать, крипотфашистскими) устремлениями разных частей элит. То есть, все это было частью политтехнологической операции по обеспечению сохранения власти, пусть и в ином формате. Естественно, что и медведевские либеральные порывы, вместе с его “модернизацией”, начисто забыли уже году в 2013-м.

Что же до понимания необходимости реформ и вообще трансформации страны, общества, власти в условно модернизационном, современном направлении, то сегодня – мы говорим уже о 2016 годе – никакой необходимости в этом нет, как нет и возможности. И дело не только в том, что идеологическим прикрытием “российской власти призыва 24.09.2011” в наши дни стала охранительная, традиционалистская, националистическая болтовня. Просто самого понимания нужности трансформации, нужности быть современным у выращенной в путинские 15 лет российской элиты нет и быть не может.

Соответственно, те кто еще помнит “потешную модернизацию” Дмитрия Медведева, винят в ее провале и забвении не себя, а кого-то другого. Ну как в 2011-м бюрократы из “Единой России” ханжески жаловались на собственный народ, в котором якобы “не изжито крепостное сознание”.