История с так называемым “единым учебником по истории” продолжает развиваться – причем происходит это в двух параллельных реальностях.

Первая реальность – школьная жизнь, в которой эти учебники (официально говорят о трех, но пока, кажется, видели только два) пока еще не появились, за небольшим исключением. Есть так называемый “единый историко-культурный стандарт” – методический документ; ему, по идее, должны соответствовать школьные курсы и учебники.

Стандарт, как это было и раньше, представляет собой гигантский пестрый набор самых разнообразных фактов, перемешанных с концепциями, все в одной плоскости; в него составители, движимые самыми разными соображениями (учителя одними, академические историки – другими, методисты – третьими) буквально запихнули все, что, как им кажется, должно там быть. В результате получилась знакомая вещь – некий перечень, в котором, в буквальном смысле, есть “все” – но только это “все” представляет собой смесь советских и постсоветских представлений о прошлом и о том, что школьники должны об этом знать.

Надеюсь, в будущем мы попробуем проанализировать этот документ в рамках проекта “История времен Путина” – дело того стоит. Но пока отметим лишь, что при всей бесформенности, этот “стандарт” играет отчасти положительную роль, главное правильно его использовать. Учителя истории, из тех, кто действительно разрабатывает свои авторские курсы, могут на него положиться – любые сюжеты, которые им хотелось бы разобрать с учениками, в этом стандарте так или иначе можно найти. Значит, всегда можно сослаться на “официальный документ”. Это важно, учитывая общую, крайне неблагоприятную для серьезного изучения истории в школе общественную, бюрократическую и даже педагогическую атмосферу в стране.

Но вот с учебниками дело обстоит совсем не так, как уверяют власти. Действительно, утверждается, что формально есть три учебника по истории России, которые написаны, изданы и разрешены к использованию. Мы не будем здесь разбирать их достоинства и недостатки; однако есть важный факт, мимо которого пройти невозможно.

Дело в том, что учебников этих практически нет в школах; более того, сам разговор о “едином учебнике по истории” бессмысленен, он лишь затемняет тот важнейший факт, что учебников должно быть не два или три, а более трех десятков, если вспомнить общее количество школьных курсов истории. История России не изучается в течение одного учебного года, это не один, а несколько учебников, даже если представить себе такую неприятную возможность, что каждый из таких учебников может быть написан один и альтернатив у него не будет.

Дальше – больше. Помимо истории России, есть история и всего остального мира. История древнего мира. История Средних веков. Новая история (первая и вторая часть). Новейшая история (первая и вторая часть). Плюс к этому добавим и совершенно необходимые курсы местной, локальной истории, то, что называлось раньше “краеведением”. Наконец, в национальных республиках Российской Федерации и в национальных округах должны быть учебники, посвященные истории титульных народов, эти территории населяющих. Иными словами, это далеко не “один единый учебник”, как утверждают госчиновники и как считают люди, не имеющие представления о преподавании истории в школе.

Еще одно обстоятельство, которое обычно упускают в разговорах про “единый учебник по истории”. Его сложно, почти невозможно ввести сразу. Учебники и курсы по истории для разных классов непременно должны быть между собой связаны, так что дико даже представить, что, к примеру, выпускают новый учебник по истории Средних веков, где принята концепция, согласно которой этот период европейского прошлого заканчивается XV веком, этапом, который великий Йохан Хейзинга назвал “осенью Средневековья”. Такая точка зрения в современной историографии (по крайней мере, самой ее “передовой части”) очень популярна. И вот вообразим: этот курс и учебник ввели, а курс и учебник по “истории Нового времени” остался, к примеру, старым, который исходит из еще марксистской схемы: “Новое время” начинается с “буржуазных революций”, первой из которых считается освободительная война Нидерландов против испанского господства. Если дело обстоит так, то в хронологическую и смысловую пропасть между двумя учебниками проваливается почти весь XVI век, Ренессанс, Реформация, Великие географические открытия, религиозные войны, то есть один из главных периодов европейской, западной, всеобщей истории, без которого нынешний мир выглядел бы совсем по-иному.

Получается, что вводить новые учебники можно лишь постепенно, в течение как минимум семи лет, уже сейчас имея на руках все свежие пособия, методические разработки, курсы, которые обсудили специалисты сразу из трех областей (учителя истории, академические историки, методисты-педагоги) и представители родительского сообщества – и на которых мнения их сошлись. Гигантская, сложная, долгая работа, которая, помимо всего прочего, требует немалых финансовых затрат. Зададим простой вопрос – проделана ли на сегодняшний день эта работа? Ответ очевиден – нет.

Тем не менее, все лето шли разговоры о том, что в “новый учебный год российские школьники вступят с новым единым учебником по истории”. Особенность этих разговоров для внимательного наблюдателя заключалась в их какой-то странной неопределенности. Вслед за бодрым газетным заголовком, где рапортовалось о вступлении в новый год с новым единым пособием, обычно говорилось, что, мол, “разработан единый стандарт”, а учебники будут вводиться по мере сил и возможностей. Более того, некоторые из участников процесса создания “стандарта” выражали недоумение по поводу неподготовленности и спешки; самым любопытным мне показался вопрос о том, чем же будут теперь заниматься ученики 11 класса – ведь по новым правилам историю заканчивают изучать в 10-м.

Впрочем, все это не занимало ни чиновников, ни журналистов официозных медиа; кстати говоря, отметим почти полное молчание, которым сюжет о “едином учебнике” встретила пресса так сказать “демократическая”, “либеральная”. Если в специальных изданиях и писали кое-что об этом, а некоторые специалисты высказывали в социальных сетях недовольство как новым стандартом, так и новыми пособиями, то вот в мейнстримных либерально-демократических, оппозиционных медиа обо всем этом практически не говорили.

В конце концов возникло впечатление, что история с “единым учебником по истории” нужна довольно узкому кругу людей, находящихся во власти (и около нее) для решения собственных задач. Остальным новые стандарты и пособия, как и вообще странная необходимость упорядочить, унифицировать школьные представления о прошлом, вроде бы совсем ни к чему. Казалось бы, что может быть важнее школьного образования, представлений о прошлом, особенно, учитывая все нынешние баталии вокруг истории (и даже всеобщую одержимость ей), но нет, ничего подобного. Это обстоятельство кажется мне самым загадочным в сюжете о “едином учебнике”.

Странность нарастает с каждым месяцем; неуверенный тон и постепенное исчезновение победных интонаций можно уже уловить даже в речах главных инициаторов кампании за единообразие представлений о прошлом.

18 февраля в официальной “Российской газете” появилась статья министра культуры Мединского, давно прославившегося своими подвигами на полях сражений за историю. Мединский, казалось бы, прямого отношения к школьному курсу истории (как и физики) не имеет; однако он претендует на звание главного пропагандиста и идеолога нынешней власти. Я не говорю о том, что сам министр считает себя профессиональным историком (мнение это, увы, не разделяет академическое сообщество). В любом случае, Мединский уверен, что уж он-то историю знает, любит, особенно историю России, и, как истинный патриот, готов проповедовать истинную патриотическую историю Отечества, воспитывая поколение за поколением россиян.

Так что читая заголовок его статьи “Российской газете” – “Есть ли у правды версии?” – уже заранее догадываешься о содержании этого текста. Однако подзаголовок – “Трудные вопросы в учебнике истории не должны подменяться лозунгами” – ставит в недоумение. Ведь именно этот автор еще недавно уверял публично, что историческими фактами являются лишь таковые, которые хорошо укладываются в патриотическую концепцию прошлого, прочие же – от лукавого.

Более того, осенью прошлого года Мединский позволил себе совершенно хамскую выходку в адрес руководителя Государственного архива РФ Сергея Мироненко, который напомнил ему и публике, что никаких “28-ми панфиловцев” не было, их придумала сталинская пресса и пропаганда. Ярость Мединского в той ситуации понять можно – ведь буквально накануне были выделены немалые бюджетные деньги на съемку патриотического блокбастера о тех самых панфиловцах... То есть, получалось, что государство платит за фильм о выдумке, мифе, уловке пропагандиста. Так или иначе, министр Мединский никогда не отличался приверженностью к “фактам” в ущерб “лозунгам”. И тут вдруг вот такое...

Чтение статьи министра в “Российской газете” – занятие любопытное. Прежде всего, если представить, что он сам сочинил этот текст, а не доверил его спичрайтерам, перед нами довольно сумбурное, вялое и скверно исполненное сочинение. Речь чиновника грустна и отрывиста, в ней нет обычного задора Мединского-идеолога. Такое впечатление, что взяв самую высокую ноту в начале статьи, дальше министр уже не знает, что же ему делать с сюжетом, к тому же заметна осторожность, с которой он трактует свою излюбленную тему.

Вот как звучит эта высокая нота: “Это важный первый шаг к преодолению унаследованной из 90-х годов нелепой интеллектуальной междоусобицы, бессмысленного “разнообразия” точек зрения на историю страны и навязчивых идеологизированных толкований главных ее событий”. Тема единообразия и “нелепости” разнообразия точек зрения на историю – любимая у министра, он не раз высказывался в этом духе. Критиковать его подход легко – в любом зрелом обществе “точек зрения на историю” всегда множество, по-иному и быть не может, учитывая пестрый социальный, этнический и религиозный состав современных государств. Нет “единой точки зрения” на историю в США, во Франции и уж тем более в Британии. Она – относительно короткого периода – есть в Германии. Но этот короткий период – правление Гитлера, которое привело к национальной катастрофе. Более того, в каком-то смысле, даже это единство ретроспективного зрения навязано силой – Германия потерпела поражение в войне и была оккупирована; именно так началась денацификация и работа с травматическим прошлым. Вряд ли Мединский с его возвышенными представлениями об истории, нации, культуре и прочем мечтает о таком единстве.

Мысль министра примитивна: надо всех одинаково выучить в школе истории, чтобы потом, став взрослыми, бывшие школьники воспроизводили ту же самую схему. Тогда власть – а Мединский воспринимает “власть” в России как нечто вечное, а, значит, а-историческое, – будет вне угроз; ведь все прошлое страны сводится к истории государства, которое, пусть и не без мелких неприятностей, укреплялось-укреплялось, пока не достигло своего высшего развития, своего акме в конкретный нынешний период. Ради такой концепции Мединский всегда был готов отбрасывать, забывать, перевирать факты.

Соответственно, главным врагом подобной “единой истории” становятся не только настоящие историки, упрямо бубнящие о том, что вот это было так, а вот это не так, а про это мы вообще ничего не знаем; в разряд врагов попадают те, кто трактует прошлое, исходя из других идеологических, политических и иных соображений. Здесь, как мне кажется, разгадка столь нетипичного для министра Мединского подзаголовка статьи – да и странного тона самого этого текста.

Действительно, Мединский пытается выступать в качестве защитника исторической объективности от “идеологов” и “пропагандистов”. Задача нелегкая, учитывая, что сам он никакой не историк, а именно пропагандист и – введем в оборот новый термин – пиар-идеолог. Защищать “факты” от “мнений” для него трудновато; впрочем, министр никогда не рисковал вступать в дискуссию: он, как и вся нынешняя российская власть, умеет работать только в режиме монолога, да еще и транслируемого самым монологическим образом, посредством официальных или провластных медиа. Но даже здесь, в вицмундирной “Российской газете”, Мединскому несколько неловко, он чувствует себя как бы не в своей тарелке, ибо говорить приходится ровно обратное тому, что он привык.

Тут самое время пояснить, с какими “идеологами”, с какими “лозунгами” он борется. Ответ простой – со всеми, кроме тех, которые нужны власти в данный момент. Любая интерпретация истории, самая, что ни на есть, концептуально-выверенная, вроде марксистской, или даже “народнической”, вызовет его беспокойство. Действительно, “классовая борьба” – прямая опасность для государства, хоть в XIX веке, хоть в XXI-м, точно так же абсолютно враждебна мединской историографии сама идея социальной справедливости. Российское государство – за исключением советского периода, пусть даже формально – идеи социальной справедливости всегда боялась, ненавидело, а разговор о реальных проблемах, правах и обязанностях разных классов и сословий подменяла чугунной державной риторикой.

Отметим еще одно пока не очень заметное обстоятельство. Статья Мединского “против идеологических лозунгов в школьном курсе истории” имеет еще одну цель, пока довольно отдаленную. В следующем году будет столетие Октябрьской революции. Российская власть пока еще не решила для себя, как к этому относиться, каких историко-юбилейных опасностей избежать, какие пропагандистские выгоды поиметь. С одной стороны, 1917 год – разрушение столь любезной Российской империи, “России, которую мы потеряли”, позорный сепаратный мир с Германией, гражданская война, убийство царя и все такое. Праздновать особенно нечего. С другой – историческое тщеславие не дает вот просто так распрощаться с единственным событием действительно мирового значения, которое произошло в России в прошлом столетии (не считая победы во Второй мировой, конечно). Такими вещами опытные идеологи не разбрасываются. Не забудем и культ всего советского, который как бы нехотя исповедует путинский режим; он тоже не дает возможности проклясть Ленина и товарищей. Но ведь нет ничего более враждебного для Путина с Мединским, чем дух 1917 года, энтузиазм строителей коммунизма, утопические 1920-е и так далее. В общем, статья Мединского намекает на то, как, судя по всему, будет решать “проблему 1917-го” власть – факты и только факты! Никаких славословий, никаких проклятий! Главное, что потом, в конце концов, примирились белые и красные, обнялись под скипетром державной новорусской стабильности. Именно так путинский режим будет изображать из себя разрешителя всех тяжких вопросов русской истории.

Столь же невыносим для Мединского и любой другой интерпретационный подход к истории. Не зря же в статье он вдруг принимается говорить уже совсем странные, даже диковатые вещи: “Мое предложение – не прекращать работу научного сообщества над историко-культурным стандартом: в частности, в перспективе разработать и ввести в него канон истории народов России. Нет ли противоречия между понятиями “канон” и “самостоятельное мышление”? Нет. В моем понимании базовый ценностный подход к формированию исторического канона – это в первую очередь научность и достоверность сведений, которые изложены в школьных учебниках истории. Это несложно – даже по отношению к самым неоднозначным периодам нашей истории. Тем самым, которые в историко-культурном стандарте честно названы “трудными вопросами”. И, кстати, именно научность и достоверность существенно снижают, на мой взгляд, накал неоднозначности”.

Понятно, о ком и о чем идет речь – до блестящей идеи Мединского о “самостоятельном каноне” немало историков и методистов сломало голову, пытаясь как-то примирить, к примеру, главы учебника о “монголо-татарском нашествии”, “золотоордынском иге” и победные реляции с Куликова поля (сомнительные с точки зрения как раз “фактов”) с фактом нахождения Республики Татарстан (а также Республики Башкортостан) в составе Российской Федерации. Взятие Казани и разгром Астраханского ханства также с этой точки зрения выглядят несколько сомнительными. Если перенестись южнее, то завоевание Кавказа в XIX веке также сложно объяснить, исходя из некоей “одной точки зрения” – тут есть победители и побежденные, я бы даже сказал, колонизаторы и жертвы.

Чтобы примирить все это, чтобы как-то объяснить школьнику “без политики” и “без идеологии”, нужно занять ту позицию, которую Мединский и его соратники никогда не займут, ибо такая позиция воплощает для него все самое подрывное и даже отвратительное. Это позиция исторического антрополога, не державного историка, позиция человека, который изучает жизнь людей и общества, а не воспевает процесс возведение государственных пирамид. Наконец, эта позиция неизбежно будет носить моральный характер – иначе невозможно, к примеру, рассказывать об относительно недавней истории сталинских репрессий.

Мединский же хочет, чтобы о преступлениях сталинизма (и советской власти вообще) говорилось сухо и исключительно фактологически – мол, убили столько-то и убили оттого-то: “Вот один из таких “трудных вопросов” – сталинские репрессии. В распоряжении науки имеется более чем достаточно достоверных данных: причины репрессий, их политическое и юридическое обоснование, контекст конкретных обстоятельств данной эпохи, количество арестованных, количество приговоренных к казни...”

Любопытно, что здесь наш любитель фактов выдает себя – ни один человек, который хотя бы понаслышке знает о сталинских репрессиях, не станет полагаться на официальные цифры официальных смертных приговоров. Все знают эти эвфемизмы, которыми пользовались палачи, чтобы скрыть размах убийств. Но и это не самое важное здесь. Отказывая в моральной оценке чудовищных десятилетий советского периода, Мединский, фактически, списывает их как давно прошедшую историю, которая не имеет уже никакого к нам отношения. Мол, убили и убили, время было такое. Чингисхан тоже убивал. И Наполеон.

Однако особенность произошедшего в СССР с 1920 годов по вторую половину 1980-х в том, что это история не законченная – до тех пор, пока потомки как убийц, так и убитых, не придут к определенному консенсусу именно морального плана. И консенсус этот неизбежно того же свойства, как и немецкий консенсус по поводу нацизма. Иначе сталинизм в сознании общества никогда не закончится.

Но вернемся к “канону истории народов России”. Если говорить серьезно, такой канон невозможен – за одним исключением. Это исключение Мединский и имеет в виду, хотя прямо назвать его пока не рискует. Речь не о “каноне”, конечно, а о своего рода “рамочках”, куда можно засунуть разные национальные истории народов России, не особенно даже заботясь об их содержании. Эта рамочка – Держава, Государство, Империя.

История каждого народа, таким образом, будет делиться на две части – “до того”, как она попала в рамочки, и “после”. “До” – как бы недоистория, ибо, несмотря на самые блестящие достижения того или иного племени, оно еще не дозрело, чтобы стать объектом Российской Истории. “После” – это уже настоящая история под благосклонным взглядом старшего брата и отеческой власти. Какие бы мерзости в отношении данного конкретного народа ни творили старший брат и отеческая власть, они все равно не идут ни в какое сравнение со счастием принадлежать Державе, иметь общие с ней беды и победы.

Ничего нового в этом “каноне” нет – его можно обнаружить и в русской историографии XIX века, и даже в сталинских и послесталинских учебниках. Только там “народов”, по понятным причинам, было больше. И на месте Мединского я бы задумался вот о чем: не стал ли этот самый “национальный канон” одной из главных причин того, что “младших братьев Москвы” в последние 25 лет стало значительно меньше?

У “правды” версий, конечно, нет, хотя помпезное слово “правда” здесь несколько смущает. Есть “исторические факты”, которые мы никогда бы не смогли обнаружить, не возникни у нас версии по поводу прошлого. Генрих Шлиман имел версию по поводу Троянской войны и местонахождения Трои. Следуя этой версии он начал копать – и обнаружил совсем другое поселение. Но те, кто понял и ошибку Шлимана и итоговую правоту его версии, настоящую Трою нашли. Дети, которых будут учить по канонам и единым учебникам Мединского, шансов найти свою Трою не имеют.

Впрочем, идеологические покушения нынешней российской власти в отношении прошлого вряд ли увенчаются успехом. Бывшие пиарщики – плохие идеологи. Они даже нормальных идеологически-выверенных учебников не в состоянии написать – только разглагольствовать о них на безопасном расстоянии от оппонента способны.